Первая встреча с Дайном. Тот стоял, сложив руки за спиной, выпрямив спину, обернутый в слои чёрной ткани. Черный — редкий цвет в пустыне. Ночное небо не в счет — усыпанное звездами и яркое, оно не слишком походило на тот черный, который выглядел как дыра в пространстве и который носил Дайн.

 — Добрый день, ваше высочество.

Кэйя не сразу понял, что обращаются к нему; строго говоря, «его высочеством» все еще был старик. Но когда он почувствовал тычок в спину — старик нетерпеливо подталкивал его — и понял, что Дайн смотрит именно на него, было уже слишком неловко отвечать.

Старик вздохнул.

 — Он робкий. Не лучшая черта.

 — Обычная для ребенка.

Голос у Дайна мягкий и холодный.

 — Я обучу вас всему, что положено уметь и знать королю, — он снова обратился к Кэйе, и, опустившись на одно колено, заглянул ему в лицо. — Я буду вашим мечом, первым советником и памятью.

 — Памятью?

 — Думаю, важно уточнить, что я не человек.

Для ребенка это не имело значения. Не то чтобы он видел перед собой многих людей; Дайн не был похож на старика и на самого Кэйю — своей светлой кожей — но это было слишком малое отличие.

Дайн решил, что стоит рассказать подробней, и продолжил:

 — Гомункула можно создать почти из любых материалов. Я создан из двух компонентов: артерий земли и клинка, носившего имя Дайнслейф.

Кэйе в этом воспоминании лет, может, семь, и он не имеет представления ни об артериях земли, ни о том, что клинки могут иметь своё имя, подобно людям. Может, эта встреча стерлась бы из его памяти как пустая, если бы Дайн вдруг не улыбнулся.

 — Не бойтесь. Я отвечу на любой ваш вопрос.

«Не бойтесь» — это было что-то новое. Кэйя уставился на него; он слышал, как позади нетерпеливо стучит тростью старик, как свистит пустынный ветер, как тихо звенит в глазнице бездна.

Его первое воспоминание: надвигается песчаная буря, старик уносит его вглубь крепости, по дороге закрывая ставни на всех окнах.

Позже он не раз пережидал бури. Удары песчинок по стеклам, сухой свист ветра. Вялая жизнь пустыни в такие часы останавливается, и немногие жители крепости сидят, запершись, и ждут, в свете факелов и незатихающем звоне песчинок.

Убаюкивающий звук.

В возрасте двадцати пяти лет и без стен крепости вокруг пустыня ни в коем случае не убаюкивающая. Глаз кровоточит, но это не самая большая проблема. До крепости еще день пути, а еды у него почти не осталось. Случись вдруг буря, ему пришлось бы создать ледник и пережидать прямо в нем.

Кэйя в пути уже восемь дней, и три из них в пустыне. Ему попадались маги бездны и пустынные пауки — это меньшее количество враждебных существ, чем можно встретить на срединных землях, но пустыня сама по себе может сойти за врага. Белые одежды липли к телу, песок забился в волосы, в обувь, и когда он останавливается передохнуть, на него накатывает острое ощущение, будто он весь облеплен песком, внутри и снаружи.

Человек, который попал в песчаную бурю. После смерти его вскрыли, песок из легких можно было высыпать как из мешка; он пугал этой историей Дилюка, когда они были детьми. Бедняга Дилюк — он так боялся рассказов Кэйи, но обижался, если тот переставал ими делиться.

К закату он увидел вдалеке крепость. Воздух дрожал, очертания грязно-белого камня в нем расслаивались, плыли, оторвавшись от песка. Ночью он смотрел на нее, пока не заснул, а на рассвете добрался до ее округлых, сточенных ветром стен. Пустые проемы окон, а внутри, ровно по их высоте, занесенный бурями песок. В крепости ему делать нечего; теперь бы найти, где именно он ребёнком провалился в руины.

Три этажа, крошечные окна, внутренний двор, со всех сторон защищенный стенами. Некогда тут был сад. Кэйя, не особенно рассчитывая на успех, смел песок ногой, но его навалило столько, что если останки растений и сохранились, погребены они глубоко.

Его второе или третье воспоминание: он сбегает от гнева старика и вылезает через окно, бежит во внутренний двор и прячется в саду. Растения одинаково желтые от песка. Ему пять лет, пыльные узоры страшно его увлекают. Он забыл все свои страхи и занят тем, что счищает ладонями песок с листьев, наблюдая, как те снова приобретают яркий зеленый цвет.

После следует долгий период, когда он припоминает только злое, острое недовольство старика. Едва ли ребенком он понимал, чем именно тот недоволен, только переживал его ворчание, непрерывные вопросы, на которые у него не было ответа, его пристальный, заранее разочарованный взгляд. Старик просыпался на рассвете, движимый яростью и тоской, обходил крепость, будил сына, посещал надгробный камень жены; ярость вела его ослабевшую руку, тоска — диктовала слова.

Но Кэйя здесь не для того, чтобы вспоминать старика.

Он создал ледяную стену, чтобы добраться до второго этажа крепости, перебросил в окно дорожную сумку и следом протиснулся сам. Комнату он не узнал. Большинство из них стояли пустыми еще в те времена, когда крепость была жилой: ее строили, когда королевская семья имела некоторые виды на то, чтобы жить и процветать. К моменту же, когда родился Кэйя, в крепости осталось пять человек: он сам, его старик и трое едва стоящих на ногах члена королевской свиты. Шестым стал Дайнслейф. Комната Дайна, насколько помнил Кэйя, была внизу, среди засыпанных песком.

Его комната располагалась выше, на предпоследнем этаже. Выше нее только узкий чердак и раскаленная на солнце крыша.

Идти в свою детскую комнату ему незачем — его побег в руины начался не оттуда, к тому же боль в глазу не вполне располагала к светлой ностальгии. Он только припомнил, как таскал в комнату самые разные вещи, превращая ее в настоящее гнездо; как Дайн строго, но не слишком настойчиво указывал ему, что выбросить, а что привести в порядок и оставить; как сам носил Кэйе новые сокровища — наконечники стрел, монеты из внешних земель, книги на языке, который он только учился читать.

Тронный зал располагался ниже. Подходя к нему, Кэйя услышал тихий треск, с которым разливается в воздухе магия. Он опустил сумку на пол, достал меч и толкнул дверь, но та уперлась в гору песка, наваленную с другой стороны, и треск немедленно усилился. Кто бы ни был в зале, они его заметили.

Волосы встали дыбом от энергии, разлитой в воздухе. С трудом сдвигая гору песка, Кэйя открыл дверь и вошел внутрь.

Его приветствовал огненный всполох, летящий прямо в лицо, и он уклонился, скользнул в сторону, не глядя, как огонь опалил дверь позади него. Маг бездны уже сформировал щит, танцевал в воздухе, напевая. Крупнее всех, каких когда-либо видел Кэйя. Белая маска пожелтела и треснула, песок забился в трещины, одежда выцвела. Левая рука болталась тонкой веткой, будто отсохла.

 — Соседство с проклятой землей не пошло на пользу, да?

Маг не ответил. Трудно сказать, не смог он или не захотел. Вместо ответа он замахнулся посохом, направляя огонь, и Кэйя снова уклонился, обошёл его по кругу, приближаясь. Его лёд ударяет только вблизи, и Кэйя не торопился, наблюдая, ища ритм. Маг направил огонь вокруг себя, вынуждая отступить, но такое пламя, не будучи направленным, быстро рассеивается. Найдя момент между волнами огня, Кэйя бросился вперед, замахнулся мечом, давая направление своему льду. Мороз врезался в щит мага, его силуэт тут же скрылся стеной пара, но Кэйя ударил еще раз и еще, пока не услышал хлопок, с которым лопнул щит, а следом за ним — глухой звук удара о песок. Кэйя прорвался сквозь пар, пока не нашел фигуру мага, шарящего в песке. Обронил посох. Кэйя улыбнулся, глядя на него.

Он прямым ударом вонзил острие в центр маски, между глаз. Смерть должна быть мгновенной, но Кэйя ждал, пока тело мага не обмякло и не рассыпалось в пыль.

Убрав меч в ножны, Кэйя обернулся на остатки трона. Его память отозвалась: монологи старика; его, Кэйи, упрямое молчание; как он смотрел в пол, мог смотреть в него часами, когда уйти ему не позволялось, а ответов на упреки у него не было. В тот раз он так разозлился на старика, что не было никакой возможности и дальше терпеть его, а сделать против он ничего не мог, поэтому он поступил так, как, вероятно, неизбежно должен был поступить — он сбежал.

Взрослый Кэйя развел костер, сломав уцелевшую мебель. Память подкидывала ему много разговоров и мало зрительных образов; он едва ли помнил, куда именно побежал и не помнил вовсе всё то, что произошло потом.

Он поместил колбу высоко над огнем, добавил алкогольную основу и ингредиенты, которые нёс от самого Мондштадта. Бездна хранит реплику всего, что происходило за ее пределами; как сказал ему Альбедо, проложить путь между своей памятью и вместилищем бездны — прямой путь к безумию. Очень кстати, что частица бездны была с Кэйей с самого детства.

Он снял повязку, осторожно открыл глаз, но, как и прежде, не видел им ничего.

— Видишь что-нибудь?

Кэйе шесть лет, Дайна еще не призвали. Старик выглядел вовсе не как старик, он — крепкий мужчина, разве только немного исхудавший. Кэйя запомнил его совсем не таким.

Они вглядывались в темноту руин. Крепость построена на руинах, половина пустыни покоится на них, и ничего удивительного, что Кэйя упал в один из провалов. Но тогда он еще не знал, что провалится, и всматривание в руины значило для него не меньше — но и не больше — чем все прочие задания старика, которые он не понимал и не мог выполнить. Они стояли за пределами крепости до ночи, пока холод не сковал их, но и после не сразу ушли. Старик спросил у него «видишь что-нибудь?», когда заходило солнце, потом они долго молчали, потом спросил еще раз, когда совсем стемнело. И хотя солнце больше не освещало дюны, они светлыми волнами простирались вокруг — светлыми по сравнению с темнотой руин. Кэйя сидел рядом с провалом и смотрел, и, хотя знал, что это связано с его правым глазом, не мог приказать ему видеть. Сперва он пытался: смотрел внимательно, не моргая, пока глаза не начинали слезиться, пока ему в самом деле не начинало казаться, будто он что-то увидел, но каждый раз оказывалось, что это был песок, соскользнувший в руины, или его глаза привыкли к темноте и он начал различать, что внутри.

 — Видишь что-нибудь? Отвечай.

 — Стены. И растения. И воду.

 — Завтра придем сюда снова.

Потом даже пытаться перестал. Старик злился. У него было достаточно времени и терпения, чтобы стоять над руинами, не отпуская никуда Кэйю. Но и у Кэйи было время и терпение, а еще — упрямство, и ворох мыслей в голове, и слова, которые он мог бы сказать, но никогда сказать не осмелится, и так же как старик мог удерживать его над руинами, кричать на него и махать тростью, так и Кэйя мог смотреть в темноту и пережидать. Важнее того, что у него было, являлось то, чего у него не было — выбора и возможности уйти.

К вечеру смесь в колбе была готова. Пар поднимался от горлышка, в легкие прокатывался его ядовито-травяной запах. Только лишь от него голова начинала кружиться, но Кэйя продолжал вдыхать, пока пар не истаял и в воздухе над колбой осталось почти невидимое, быстро рассеивающееся облако. Кэйя еще раз проверил содержимое сумки, беря с собой только необходимое: бинт, веревку, бутыль воды, сверток вяленого мяса, складной нож. Фляга с вином тоже вошла в комплект необходимых вещей: он выпьет ее, когда действие смеси начнет слабеть и его надо будет усилить. Маленький фонарь Кэйя повесил на пояс, планер сложил за спиной. Пока он убирал к стене все, что решил не брать, его зрение вдруг дало сбой. Предметы перед глазами смазались, раздвоились, как мираж, и он выпрямился, сместил вес с одной ноги на другую, пытаясь сохранить равновесие. Призраки вещей, которые были здесь много лет назад, встали у него перед глазами: под толщей песка он увидел плитку пола — сине-золотую, расчерченную белыми лучами, тусклую и запыленную уже тогда. Он прикрыл глаза, и память проступила звуками: голосами, скрипом дверей, шелестом. Слова, звучавшие в зале много лет назад, рикошетили в его голове.

Как опьянение или лихорадка. У Кэйи большой опыт в первом, меньший — во втором, но он знал, как справляться с подобным эффектом. Вернув равновесие, он сосредоточился на одном воспоминании, и, открыв глаза снова, увидел только два слоя тронного зала: слой нынешний и слой того единственного воспоминания шестнадцать лет назад.

Вот и его призрак. Маленькому Кэйе девять лет, он… не щуплый, но и не сказать, чтобы крепкий. В нем просматривались некоторые признаки королевского рода — хорошая одежда с золотой вышивкой, хоть и давно истончившаяся, и кинжал, болтающийся на поясе, служащий скорее для украшения, чем для практических целей. Челка аккуратно пострижена — наверняка Дайн проследил. Белая повязка закрывала правый глаз.

Призрак четко очерчен, но будто выцвел. Следить за ним должно быть легко, если только он не зайдет в место, которое спустя столько лет попросту не существует, заваленное песком.

Взрослый сосредоточился на этом воспоминании, отгоняя прочие. Стало быть, тогда Кэйя не поспешил уйти к себе, к Дайну или в сад. Он слишком зол и расстроен (или да, или нет, взрослый решительно не помнил, что чувствовал тогда), он думал, что ему нигде нет места (опять же, или да, или нет); во всяком случае, он не попросил у Дайна помощи и утешения, а сорвался с места и убежал прочь из крепости. Взрослый последовал за ним.

В воспоминании рассвет, песок еще холоден. Ребенок повесил на пояс флягу с водой, фонарь оставил — или не подумал, или не планировал уходить надолго. Накинув на голову свободный капюшон, он взял палку, которой будет проверять песок перед собой. Кэйя шел за ним, приноравливаясь к удваиванию пространства.

Они ушли дальше, чем он ожидал. Маленький Кэйя шёл так, будто точно знал, куда направляется, но по мере того, как поднималось солнце и воздух пустыни начал дрожать от жары, уверенности в нем поубавилось. Он плелся между дюнами, робко оглядываясь на крепость, но возвращаться менее чем через час после того, как сбежал — это слишком. Он шел дальше, пока не нашел место, где поднималась из песка ржавая буровая установка — Каэнри`ах бурили не вниз, а скорее вверх, но уже сложно было сказать, что именно они добывали с поверхности. В настоящем взрослого Кэйи установки не было — между скал зиял провал прямиком в руины.

С этой точки начиналось то, что Кэйя не помнил совершенно и даже не мог предположить, что происходило дальше. Предвкушение, азарт, легкий озноб страха; он хмыкнул, видя, что ребенок, кажется, чувствовал то же самое.