Хьюго смотрит. Больше ничего не остаётся ему: только смотреть за всем цветным, сидя в алой комнате.

Он дышит, и мир его — неправильный, ненастоящий, совсем не тот, которого он жаждет — дышит вместе с ним. От каждой секунды его существования веки тяжелеют всë больше, дышится тяжелее, а кашель заполняет всю черепную коробку.

Может быть, и мир болен вместе с ним. Болен пластик, болен дым, болен металл. Мясо тем более больно. И болен сахар — единственное, что сохраняет вкус. Наверное, там, в настоящем мире, он был гораздо лучше: и создавался он из трав, а не из плоти. А раз больна плоть, то…

Остаётся только прикрыть глаза и вслушиваться в неровное дыхание. Своё или своего мира уже совсем, совсем не важно. Они одно. И он обязан смотреть.

Розового, синего, красного, фиолетового, зелëного и жëлтого оказалось недостаточно, чтобы воссоздать утерянный мир. Быть может, потому, что в нём было гораздо, гораздо больше красок. И сны о старом мире казались ярче реальности, пусть там не было ни одного оттенка, близкого к тому, что выбрал для нового он.

И не воссоздать его заново. Сил на это нет уже и не будет. И смерть это не лекарство. Это просто конец — конец для мира, который не возродится, конец для Хьюго. Конец любви, которой своё несовершенное детище может любит только создатель. И пока он дышит, не оставит свой мир на произвол небытия. Но всё, что он может сделать — это следить. Следить и ловить каждый вздох.