Лёжа на жесткой, не слишком удобной кровати, Алексей невольно прислушивался к шорохам. Возня была тихая, почти незаметная, но весьма специфическая. В ночной тишине то и дело раздавались влажные причмокивания, тяжёлое дыхание и шелест простыней. Никого другого это не беспокоило. Десятка спала богатырским сном, и только Алексей замер мышью под своим одеялом. Даже усталость не смогла взять верх над его фантазией.

В какой-то момент Алексей пожалел, что в комнате закрыты ставни, и он не может увидеть хотя бы силуэты. Но и без того в его голове рисовались картинки одна волнительнее другой. Член снова встал. Второй раз за день и по одной и той же причине. Но если днём Алексей сбежал в туалет, чтобы решить проблему, то сейчас боялся даже пошевелиться. Закусив губу, он попытался представить себя в постели с кем-нибудь.

Знакомые девушки из прошлой жизни на ум не приходили, зато вспомнился другой человек. Михаил Оболенский, человек, ненавидевший его предшественника за порушенные мечты. Для которого он, Алексей, стал навязанной обязанностью. Но сам Алексей вспоминал совершенно другое. Уставший, немного грустный взгляд; губы, всегда чуть тронутые полуулыбкой, светлую кожу и мягкие на вид каштановые волосы.

А ещё пристальный взгляд в темноте бильярдной и предложение использовать его в качестве подушки. Тогда он принял это за шутку. Не подумал, даже в мыслях не допустил, что Михаил мог предложить всерьёз. А вот теперь задумался. В какой момент между ними что-то изменилось? Не в машине и не в магазине. Может в «Палкине», когда тот встал между ним и взбешенным Голицыным? А может позже, когда Михаил прижимал его к стене, не давая выйти под губительные лучи Авроры?

Алексей прикрыл глаза и подумал: что было бы, если бы он тогда подвинулся ближе и положил голову на плечо? Так и лежали бы, как два бревна? Вряд ли. Судя по простоте, с которой тут принимают такие отношения, Михаил бы принял это за поощрение и наверняка попробовал бы поцеловать…

Будто услышав его мысли, с соседней кровати раздался тихий чмок и удовлетворённый вздох. Алексей едва сам не застонал от накатившего жара. Опустил руку, сжал член и почти сразу почувствовал, как из него брызнуло. Петро с Фёдором наконец-то притихли, а Алексей вдруг почувствовал опустошение. Не только физическое, но и моральное. Нет больше Михаила и дерзкого Голицына тоже.

Соскочив с постели, Алексей скользнул в душевую, опёрся руками о раковину и взглянул на себя в зеркало. Злоключения последних дней оставили на нём свой отпечаток. На спине огромный синяк от удара при падении машины в воду. Свежая ссадина на скуле, а самое главное — взгляд. Он больше не был растерянно-непонимающим, вместо этого стал горько-обречённым, как у человека, что уже не надеется на хороший исход.

Лезть под душ Алексей не решился, чтобы не разбудить звуком льющейся воды соседей по комнате. Просто умылся холодной водой, немного почистил кальсоны, открыл дверь и тут же натолкнулся на внимательный взгляд стоящего напротив двери Фёдора. Решив, что ему тоже надо в душ, Алексей посторонился.

— Погодь, Артист, — шёпотом сказал Фёдор. — Айда в коридор, поговорить надо.

— Чего? — недовольно спросил Алексей, когда за спиной закрылась дверь комнаты.

Несколько секунд Фёдор внимательно всматривался в лицо, а потом спросил:

— Кого ты потерял?

— В смысле? — не понял Алексей.

— Я знаю этот взгляд, Артист. Много раз его видел. Так смотрят те, кто близкого человека лишился. Только наш служивый люд относится к этому проще. А вот ты впечатлительный. Пока в цейтноте был — не замечал. А как расслабился — воспоминания накатили. Страх пришел. Ты же вчера впервые смерть близко увидел? Не держи в себе, расскажи, легче будет.

Алексей уже хотел спросить, откуда Фёдор это знает, но вдруг понял, что урядник как раз таки знать и может. Наверняка за время службы доводилось терять друзей.

— Да, ничего такого, если честно, — пожал плечами Алексей. — Мы мало знакомы были. Просто вспомнилось.

— Мы с Петро тебя на воспоминания навели? — прищурился Фёдор. — Но ведь это не до́рог твой, иначе ты бы так не удивлялся сегодня.

— Нет, но… Я вдруг понял, что не обращал внимания на многие его слова и действия. И если бы… Извини, Фёдор, я не могу это сформулировать.

— Тогда давай я, — хмыкнул урядник. — Ты сегодня в мыслях допустил его ближе и понял, что всё могло было быть по другому, но прошлого уже не вернуть. Отпусти его, Артист.

— К чему всё это? — вдруг спросил Алексей. — К чему Аврора и столько смертей? Зачем эта война? Вот ты, Фёдор, за что воюешь?

— За царя-батюшку, да за Россию-матушку. Не хочу, чтобы сюда опять иноземцы пришли. Чтобы, как триста лет назад, родную речь только по деревням слышно было. А в Петрограде всё по-немецки, да по-французски. Будто не на Руси живём, а в Европах папистских. Александр Освободитель избавил нас от влияния чужого, своих Мастеров поддержал, помещикам мозги вправил, да дворян отучил жить не по средствам. Крестьянам земли ро́здал, южнее Урала. Там ведь степи необъятные: сей-паши сколько захочешь, да без налогу всякого. Крестьян, кто от помещиков уйти захотел, императорскими поездами туда везли. Со всем скарбом, животиной, да деньгами подъемными. Теперь там, где ковыль рос — города стоят. И помещики, вмиг лишившиеся половины душ, к оставшимся отношение изменили. Чтобы, не дай боже, тоже не ушли. И встала на ноги Россия, а теперь паписты снова лезут. Потому что земли своей с гулькин нос, вот и на чужую зарятся.

— Ясно, — вздохнул Алексей.

— Пошли спать, Артист, завтра подъем ранний.

***

Константиновский дворец напоминал растревоженный улей. Авиетками была заставлена не только посадочная площадка, но и парк. Повсюду сновал озабоченный люд, пестрели полковые мундиры, а на каждом этаже были выставлены посты рынд. Голубой кабинет тоже был полон народа. На изящном диване сидели три дамы: мать семейства и две дочери. Молодой парень в юнкерской форме упорно смотрел в окно, не желая поворачиваться, а пятеро мужчин вели ожесточённый спор.

— Действовать надо немедленно. Не найдём Шувалова — Российскую империю постигнет крах! — решительно заявил Воронцов.

— Он её и так постигнет, но лишь с отсрочкой. Мы можем сколько угодно усмирять бунты, но если немедленно не будет коронован новый император — всё напрасно! — хмыкнул седовласый мужчина лет шестидесяти.

— Так что ж вы, великий князь Михаил Александрович, не примерите её? — вопросительно выгнул бровь глава рынд, генерал-майор Илья Саввич.

— Ещё мой батюшка частенько говаривал, что я верю всему и всем, не задумываясь о причинах, которые могли бы заставить собеседника намеренно солгать. Так вот с тех пор я не изменился, хоть и повзрослел. Увольте, Олег Николаевич, я не желаю стать марионеткой кого-нибудь, вроде вас. Да и с женой своей разводиться не хочу, а госпожу Вульферт не примут в России.

— А ваш первый сын? — прищурился Воронцов. — Георгий Брасов?

— Он не имеет права на трон, — пожал плечами великий князь Михаил Александрович.

— Не имел, пока императором был ваш брат. А вот от вас вполне может унаследовать корону. Сейчас примите империю, а после смуты — отречётесь, передавая всё сыну российскому?

— Да как же так! Тело Николая ещё не остыло! — возмутилась мать семейства. — Он жизнь свою за семью отдал! Кровью своей нам выход открыл! Погребения ещё не было, а вы уже корону делите!

— Помолчали бы вы, Александра Фёдоровна, — спокойно ответил ей Воронцов. — Если бы не Распутин, не пришлось бы сейчас нам расхлёбывать его горькую Весть.

— Если бы кое-кто его не убили… — начала Александра Фёдоровна.

— Если бы кое-кто его в опочивальне не привечал… — более жестко начал Воронцов, но был оборван.

— Хватит! — резко выкрикнул юноша и повернулся от окна к присутствующим.

Его губы дрожали, а в глазах стояли слёзы. Сейчас, когда юнкер повернулся, всем стала видна бриллиантовая корона, которую он судорожно сжимал в руках.

— Хватит, — более миролюбиво попросил он.

Глубоко вздохнув, он решительно шагнул к своему дяде и вдруг опустился на колени.

— Михаил Александрович, я вас прошу, — произнёс он, глядя прямо в глаза.

— Алексей, — смутился такому поступку великий князь. — Но может ты?

— Пробовал. Не принимает меня корона. Это же не просто символ — артефакт. А я его не слышу. И он меня тоже.

В кабинете наступила гробовая тишина. Молчали все, боясь даже вдохнуть лишний раз. Но вот Михаил Александрович отмер, встал на колени рядом с цесаревичем и склонил голову. Дрожащей рукой Алексей надел на него корону. Минуту не происходило ничего, а потом вздрогнула и поднялась защита. Не только в Константиновском замке, а по всему Петрограду. В России появился новый император — Михаил II.

***

Алексей Романов всматривался в ночной парк Константиновского дворца, а мыслями был не здесь, а в Зимнем. Он точно знал, что события вчерашнего дня надолго останутся в его памяти. Как и то, что послужило причиной этому. Григорий Распутин… Когда этот человек впервые появился возле отца и матушки – Алексей испугался его. Тот обладал какой-то жуткой подавляющей аурой. В его присутствии Алексею всегда было неуютно, хотелось немедленно спрятаться за чью-то спину. Хотя прятаться за материнскую юбку в одиннадцать лет уже не пристало.

Всегда в чёрной рясе, с чёрной бородой он должен был походить на священника, но Алексей не чувствовал к нему доверия, как к батюшке Иоанну. С ним не хотелось делиться мыслями и спрашивать совета. А однажды Алексей услышал случайно возмущение думского председателя о том, что Распутин носит иерейский крест, положенный священнику, не имея сана. Но, как бы то ни было, именно Алексею пришлось общаться со старцем чаще всех. А всё от того, что тому удалось убедить матушку о возможности пробуждения у него дара.

Алексей даже у отца Иоана об этом спросил. Но старый священник только головой покачал и ответил, что боженька не купец и торговаться с ним нельзя. Он либо одарил своей благодатью, либо нет. Зато к семнадцати годам Алексею попалась на руки книга, напугавшая его ещё сильнее. Была одна возможность бездарному получить благословение – Подмена. Ведь даром своим боженька награждает душу, а не тело.

Поэтому новость об убийстве Распутина он принял с облегчением. А потом пошло-закрутилось. Постоянные нападения цинов на границу, недовольство армии, народные бунты и Аврора. Государева защита уберегла от неё зимний дворец, да только и внутри оказались предатели. Дворяне, коих подвигнул на мятеж Кирилл Александрович, решились на убийство. Рынды личной охраны сумели задержать их, дав возможность императорской семье запереться в часовне. Только что дальше было делать?

Алексей вспомнил, как отец открыл один из ларей и достал иглу со шлангом, похожую на те, что использовали в больницах для переливания крови. Ввёл себе в вену и велел:

– Вставайте на портал!

– Нико! Ты хочешь снять защиту? – тревожно спросила мать.

– Нет, так пробью! Быстрее!

В круге портала могли поместиться только трое. Алексей отказался первым, матушка тоже уступила своё место, но кому-то из девочек тоже надо было остаться. И это сделала Мария.

Алексей смотрел, как кровь императора заполняет начертанную на полу фигуру. Для простого перемещения достаточно было малого круга, но сейчас требовалось не просто открыть портал, а пробиться сквозь двойную защиту: Зимнего и Константиновского дворцов. Вот уже заполнился большой круг, и наконец портал полыхнул алым светом, перенося девочек.

– Аликс, теперь ты с Марией и Алексеем.

– Нико! Ты не переживёшь второго открытия!

– Я и так не переживу. Ещё немного – и мятежники сломают дверь. Идите!

Уже стоя в круге и глядя на белое, почти обескровленное лицо отца, Алексей понял, что видит его в последний раз. Николай Александрович уже не мог стоять – лежал на боку, а последние капли его крови заполняли большой круг. Он выполнил свой долг. Не императора – отца. Спас семью, но страну спасти не смог.