— Хочу, чтобы он плюнул мне в рот.

Иронично, комментарий Джисона вынуждает Хенджина выплюнуть свой напиток — какое-то дикое комбо жидкостей из магазина на углу и теплой содовой, которая осталась в этом жалком подобии дома братства. Ночь начинала переползать в раннее утро, и правило первый пришел — первый получил на таких вечеринках означало, что весь хороший алкоголь был опустошен еще как час назад. По крайней мере, они были уже достаточно пьяны, чтобы не обращать внимание на вкус.

Но на Хенджина? Может быть, не настолько сильно. Он кашляет в край своего стаканчика, стуча зубами о пластик, пока прочищает горло. Конечно же, раз это Хенджин, он разыгрывает целое шоу, притворяясь, что до смерти задыхается, пока Сынмин от стыда бьет его по руке, бросая взгляд я-не-знаю-его на каждого, кто обеспокоенно посмотрит в их направлении.

Джисон совершенно не обращает на это внимания, поглощенный своей маленькой похотливой мечтой, он испускает задумчивый вздох, продолжая:

— Он так, блять, горяч. Типа, на него смотреть больно. Он из тех горячих парней, из-за которых ты бесишься, что они вообще существуют, понимаете? Это просто нечестно, чувак. И что он забыл на этой тусовке?

Феликс прижимается ближе к Джисону на диване, кладя подбородок на его плечо с понимающим мычанием. Блять, только и не он тоже.

— Мхм, — бормочет он. — Я пытаюсь не обращать на него внимания и не смотреть в его сторону, потому что чем больше я пялюсь, тем сильнее физически ощущаю, как повышаются мои стандарты, — несмотря на то, что он буквально только что это сказал, его пьяный взгляд следует за Джисоновым к Супер Горячему Парню, стоящему на другом конце комнаты, как будто он был загипнотизирован одним упоминанием о нем.

Минхо замечает, что его пустой взгляд блуждает, прежде чем он успевает остановить себя, и твою ж мать, ему реально глубоко плевать на парня, опирающегося на кухонный островок. Минхо не виноват, что его было слишком легко найти.

Чан.

Чан.

Вероятно, он выделялся, потому что носил все черное, и был единственным человеком, который осознанно делал это в такую мучительно душную погоду. Черт, может он привык к такому, пока был в Австралии, еще до того, как переехал, и просто научился адаптироваться к ней. Парень выглядел так, будто он поглощал солнце; его кожа была поцелована им, даже его осветленные волосы испускали вайбы кого-то, кто пах солнцезащитным кремом и морским воздухом. Минхо смутно помнил, что он переехал сюда около года назад, после того, как его собственный австралийский друг — тот который был в нескольких биениях сердца от того, чтобы начать пускать слюни на плечо Джисона — не переставал упоминать его. С тех пор, Минхо как будто, блять, не мог избежать его. У каждого человека в его маленькой шайке заклятых друзей (кроме него самого) был в той или иной мере коридорный краш на него, и многочисленные желейные шоты, которые они опрокинули ранее, совершенно не помогали.

Внезапно, Чан улыбается тому, с кем говорит. В таком тусклом освещении обычно это осталось бы незамеченным, но его зубы настолько жемчужные, что они практически светятся, он скользит розовым языком по их ряду, прежде чем закусить нижнюю губу. Твою мать, ему обязательно нужно было поднимать руку и проводить ею по чертовым отросшим блондинистым волнам?

— Я, блять, клянусь, еще немного и я начну лаять, — отстраненно заявляет Джисон.

— Вау, — одновременно с ним бубнит Феликс.

Минхо насмешливо выдыхает себе под нос, закатывая глаза. Выпущенный сквозь зубы звук выходит больше похожим на раздраженное шипение.

Честно говоря, Чан определенно был во вкусе Феликса... если его «вкусом» были парни, по которым Минхо ловил его сохнущим на странице «Для тебя» в ТикТоке, резво нажимающим на кнопки-сердечки, обращая их в красно-розовый с такой скоростью, что Минхо внутренне задавался вопросом, как его большой палец еще не свело судорогой. Надвигался тот момент ночи, когда Феликс начинал направлять свою похоть на любую подходящую цель, что он первой встретит, учитывая, что обычно никто, кроме Хенджина, не принимает его просьбу о платонических-но-разгоряченных наполпути-вхламину страстных поцелуях.

Минхо откидывается назад на подушки с хмурым взглядом, размещая свой безалкогольный напиток в ненадежных объятьях бедер. Может быть, Джисон был прав — это нечестно. Нечестно, что Минхо приходилось быть свидетелем этого.

Был ли Чан привлекательным? Конечно. Был ли он подтянутым, якобы добрым, и обладал всей этой типичной хренью, от которой люди были без ума? Хм, Минхо полагает, что так. Все так и было. Типично. В нем не было ничего особенного, уникального или ужасно стоящего, чтобы пялиться на него, как это сейчас делали Джисон и Феликс — словно они днями ползли на локтях через сраную пустыню, а Чан был холодной бутылкой неоправданно дорогой артезианской воды. Его улыбка была образцовым примером для выпускного альбома, он был милым и, вероятно, до боли ванильным в постели.

Как раз в этот момент, Чан слегка наклоняет голову назад, чтобы выпить остатки своего напитка. Он удерживает зрительный контакт со своим собеседником, его веки полузакрыты, и Минхо ожидает сбитое дыхание со стороны Команды С Ума Сходящих, еще до того, как он его, блять, слышит.

— Окей, стойте, — сглатывает Джисон. — забудьте о том, чтобы он плюнул мне в рот, мне нужно, чтобы он наступил на меня, или типа, слегка отшлепал. Если он захочет, он может меня отшлепать. Думаете, ему нравится быть грубым? Боже, помогите.

Толстые, скульптурные брови Хенджина хмурятся по другую от Минхо сторону.

— Не-е, шутишь? — насмешливо фыркает он. — Он даже не из тех, кто стал бы плевать в рот. Один раз после лекции я случайно столкнулся с ним в коридоре — полностью моя вина, я не смотрел, куда шел, но он извинился передо мной. Он выглядел искренне сожалеющим, виноватое грустное лицо и все такое. Парень и мухи не обидит, даже если заплатишь ему.

Среди всех людей, с которыми Минхо мог согласиться, меньше всего он ожидал этого от Хенджина. Их дружба, по большей части, состояла из подшучиваний Хенджина, и Минхо, впоследствии пытающимся скормить ему ближайший острый предмет, но эй, сейчас он примет любую логику против Чана.

На самом деле, Хенджин звучал так уверенно в своем заявлении, что этого было достаточно, чтобы вдохновить убеждения Минхо перебраться из головы прямо в рот.

— Ставлю на то, что он плачет, когда кончает, — немного угрюмо добавляет Минхо, все еще пялясь на Чана не мигая с необоснованным ядом в глазах.

Хенджин поворачивается к нему с осуждающе поднятыми глазами. Вот вам и союз.

— Не-а, — возражает он. — Наверняка он хорош в посте- стоп, с чего ты вообще это взял?

— Минхо просто не в настроении, потому что он знает, что Чан не захотел бы трахаться с ним, — заявляет Сынмин с чрезмерной уверенностью, как если бы он понимал, как вообще мыслит Минхо. Он продолжает поглаживать поясницу Хенджина, несмотря на раннее отвращение от его шоу, размахивая своим напитком в другой руке, как будто он заявлял очевидные факты. Минхо надеется, он подавится следующим глотком.

И нет никакой необходимости даже упоминать это, но он вообще-то чертовски не прав. Чан абсолютно точно захотел бы трахнуть Минхо. Минхо максимально трахабельный, всем спасибо.

Проходят секунды, и такое чувство, что глупое предположение просачивается в сознание Минхо и остается там навсегда, словно эхо, которое отражается от стенок черепа до тех пор, пока оно не становится единственным, что он может слышать. Это просто... это просто бред. Минхо даже не хотел трахать Чана, но теперь он смотрит на его чертову улыбку и понимает, как легко было бы заставить его улыбаться еще сильнее, и он прекрасно может представить, как вынуждает того смотреть на него этим томным взглядом и заставляет увести себя наверх за руку, потому что у Минхо абсолютно точно есть власть и–

— О, потрясающе, — Джисон наконец-то отрывает свой преданный взгляд от Чана, чтобы настороженно смерить им Минхо, наблюдая, как его угрожающие глаза сужаются до тех пор, пока не превращаются в соперничающие щели. Челюсть Минхо начинает сжиматься в направлении по-глупому беззаботного Чана, когда Джисон продолжает. — Теперь Минхо придется трахнуть Чана или сделать так, чтобы он оттрахал его, лишь бы доказать, что это не так.

Честное слово, Минхо приходится прилагать усилие, чтобы слушать, его мир заглушился в выстраивающейся решимости, но слова Хенджина с каждым насмешливым слогом словно масло в огонь. Все начинается с недоверчивого смеха:

— Что? Серьезно?! Сон, — он говорит так, будто Минхо здесь нет. — Минхо не стал бы даже пытаться. Они полные противоположности, и он, типа, настойчиво избегал его с того дня, как впервые увидел. Уверен, единственное, что у них общее — это старость.

И снова, к сожалению, Хенджин не так уж не прав. Минхо не мог вспомнить никого, кто бы так сильно отличался от него, как Чан.

Его убийственный взгляд снова заостряется на этой улыбке. Чан был таким дружелюбным, социальным и готовым поболтать буквально с любым, кто подойдет к нему, как если бы тот, кто его создал, лишь взглянул на черту «щенячьего поведения» и решил вывалить ее на максимум. Всем, кто встречал Чана, он нравился, и Чану, в ответ, нравились все, кого он встречал. Он настолько был свободен от драмы и так хорошо ладил с каждой группой друзей на кампусе, что Минхо даже не мог понять к какой из них он принадлежал, если такая вообще была.

Стало очевидно, что они из двух совершенно разных миров, когда его компания впервые увидела Чана на спортплощадке, гоняющего мяч со своим другом, который был таким же накаченным и с таким же удовольствием показывал это в своей майке без рукавов. В тот день между занятиями кто-то, идущий рядом с ними, обратил внимание на то, как Чан бесконечно нарезал круги, не проронив ни капли пота. Минхо с трудом игнорировал это восхищение, когда Джисон вмешался со своим:

— Повезёт, если ты сможешь заставить Минхо выложиться хотя бы на 1% хоть в каком-нибудь спорте. Когда мы были детьми, его выбирали последним в вышибалах, не потому что он был слабым, а потому что он просто неторопливо уходил и садился на скамейку каждый раз, когда кто-то пытался заставить его приложить хоть какое-то усилие.

— То есть он, по сути, полная противоположность Чану, — захохотал тогда Хенджин.

Самым нелепым из всего этого было то, что Минхо и Чан были не только абсолютно разные по характеру, но и по внешнему виду тоже. Загорелый против бледного, накаченный против стройного, прямые, темно-шоколадные волосы Минхо против пляжных, блондинистых волн Чана. Угловатые взгляды и острые края против веселья в широко раскрытых глазах и мягких изгибов. Черт, они даже одевались так, будто бы закупались в разных концах торгового центра: Минхо носил исключительно мешковатое и светлое, в то время как Чан, видимо, никогда не надевал ничего, кроме темного и прилегающего к его формам, открывая так много кожи, как только мог, когда он не издевался над собой толстовками и шапками-бини в эту сезонную жару.

Они были как по учебнику — кот и собака. Горячее и холодное. Сладкое и кислое.

Хенджин был прав насчет сдержанности Минхо. Вся его аура была построена на уверенности, граничащей с чем-то дерзким; достаточно сексуальная, чтобы постоянно находиться на переднем плане сознания, но при этом достаточно сдержанная, чтобы считать ее игрой, она просто танцует, флиртуя и изображая недоступность до тех пор, пока кто-то действительно не заслужит его. Минхо ни за кем не гоняется, он уж точно не подходит к людям, умоляя трахнуть его, на сраных вечеринках братства — уж точно не к таким, как Чан. Особенно не к таким, как Чан.

Но Джисон тоже был прав, Минхо осознал это, характерно сжав свой стаканчик. Минхо любил соперничать, и, по-видимому, как минимум один человек из его окружения был склонен верить, что существует кто-то, кто каким-то образом не захотел бы его трахнуть. Как если бы эта мысль могла напугать Минхо — черт, больше, чем все остальное на свете, это манило его еще сильнее. Это было не просто приглашение, это был вызов. Наконец-то, отдаленно дышит уголок разума Минхо. Он впервые за вечер смотрит на Чана в позитивном ключе, видя возможность в этих глазах-полумесяцах и гарантию какого-то реального веселья в этих загорелых, обрисованных венами, руках. Боже, было бы так забавно его испортить.

— Я заставлю его плакать, — обещает Минхо с намеком на снисходительность, как если бы он объяснял что-то простое, всем известное и безоговорочное. Остатки его напитка были осушены за один долгий обжигающий глоток. Он встает, чувствуя, как электрическое жжение алкоголя пульсирует в его венах.

— Эй, придурок, — ласково зовет его Сынмин сквозь внезапный туман в голове. — Ты даже не знаешь, нравятся ли ему парни.

— Скоро узнаю, — ядовито парирует Минхо, бросая на него острый взгляд через плечо. Затем его темные глаза скользят по остаткам напитка Сынмина. — Собираешься допивать? — отстраненно спрашивает Минхо. Прежде чем Сынмин успевает нормально ответить, Минхо крадет напиток у него из рук и залпом выпивает, бросая стакан обратно в его фигуру, когда поворачивается, чтобы войти в толпу. — Спасибо.

— Мудак, — слышит он бормотание сзади в невозмутимом стиле Сынмина. И только пьяный смех Хенджина украшает его, потому что Джисон и Феликс несомненно уже надели свои метафорические окуляры в восторженной тишине, чтобы посмотреть, как развернется сцена.

Им повезло, потому что Минхо знал, как устроить шоу.

Несмотря на низкое качество выбранного алкоголя, следы от которого каким-то образом можно было увидеть на каждом диване (и даже на потолке, какого хрена?), и в целом на посредственную атмосферу, которая прилагалась к каждой тусовке, устроенной одним из дружков-укурков Джисона, их музыкальный вкус был несомненно чертовски хорош. Песня сменяется на что-то хриплое, басистое и чувственное, ритм идеально гармонирует с его костями, когда тело приспосабливается к нему через непринужденную импровизацию — как будто он был создан для нее.

Это была лишь одна из причин, почему Минхо был так уверен в себе — он знал свое тело. После стольких часов тренировок перед зеркалом он чувствовал, как нужно двигать бедрами, чтобы его торс выглядел, будто бы он был без костей, при этом оставаясь непринужденным. Он танцует в такт головокружительному ритму, ускользая от своей компании, как кто-то просто существующий, а не выполняющий какую-то миссию или задачу; прекрасный, опьяненный и до ужаса беспечный. Расчетливые глаза скользят к Чану, все еще стоящего у кухонного островка, и он замечает, что тот смотрит. Минхо держит взгляд. Держит. Держит, все еще поглощенный океаном тел. Он хотел, чтобы Чан смотрел на него, но, если тот думает, что Минхо будет тем, кто первым разорвет зрительный контакт и станет вести себя застенчиво и скромно, то, блять, удачи. Это соперничество, напомнил он себе.

Чан первым отводит взгляд, возвращая его к другу, с которым общался, со смешком, который давал понять, что он внимательно слушает. Это было так быстро, что любой другой засомневался бы, действительно ли Чан смотрел на него или просто так вышло, что его глаза пробежались по нему, но Минхо знал. Теперь эта чертова красноречивая улыбка была далека от непредсказуемости. Если уж на то пошло, складывалось впечатление, что Чан был из тех, кто действовал преднамеренно.

Минхо на мгновенье задерживается в море танцующих тел, позволяя поту и согревающей смеси чистого алкоголя и энергетиков, проникнуть в нос, пока он не замечает, что тот самый друг прощается с Чаном. Чан кивает в ответ, поворачиваясь к кухне, чтобы осмотреть оставшийся алкоголь, после того как обнаружил пустоту в собственном стаканчике.

Честно говоря, повернувшийся спиной Чан заставляет Минхо почувствовать себя так, будто он в документальном фильме о хищниках в дикой природе. Его веки тяжелеют, и в отдаленном уголке сознания эхом отражается укол вины за то, что он с такой легкостью рассматривает Чана как добычу.

Ни один шаг в его направлении не сопровождается слышимым звуком, спасибо соблазнительной музыке и общему шуму вечеринки, но каждое нажатие его ног на грязный линолеум отражается в ушах самого Минхо. Он не волнуется. Он никогда не волнуется. Учитывая все обстоятельства, это, вероятно, предвкушение — его последний секс заставил его страстно желать, чтобы кто-нибудь стер ему воспоминание о нем чем-то новым и лучшим.

Не думай об этом. Его взгляд слегка напрягается от воспоминания, нос морщится в легком раздражении, прежде чем все проходит в немедленном подавлении. К тому моменту, как контроль возвращен, Минхо упирается в столешницу локтями со скучающим видом, а Чан роется в холодильнике спиной к нему. Если Минхо достаточно сильно напряжет слух, то он услышит, как Чан напевает веселую мелодию, пока его голова качается из стороны в сторону, а пальцы барабанят по ручке.

Минхо зашел достаточно далеко. Он может проявить терпение. Черт, даже его расчетливый взгляд, впивающийся в отстраненно-веселую фигуру Чана, заставил бы его друзей смеяться. Он старается не думать об этом. Все, на чем он сейчас сосредоточен, — это он сам, его дыхание и то, как он выглядит. На самом деле, это ничем не отличалось от выступлений на сцене. Практика. Практика и заучивание того, как он выглядел в процессе. Он делает ровный вдох, удерживая взгляд на Чане, зная, что у него был тот же самый — «черт, это стремно, Минхо, какого хрена» — вид, который Хенджин абсолютно ненавидел: острый, целенаправленный, «ради твоего же блага, усмири в себе скорпиона», как однажды сказал Феликс.

Минхо не особо осознавал это, но затем Чан поворачивается и выдает какой-то мат со своим акцентом — и черт, может быть это все-таки были не шутки и стеб.

Глаза Чана расширяются от удивления, когда он понимает, что к нему подкралась компания, но остаются раскрытыми, когда он осознает, какая именно компания: Минхо, на обратной стороне кухонного островка, прижавшись животом к краю, наклонился вперед с заинтересованным взглядом, достаточно темным, чтобы поглотить жужжащий флюоресцентный свет лампы над головой. Чан дергается от неловкого стука закрывающегося холодильника, в его руках охлажденная водка. Минхо остается статным и совершенно бесстрастным.

— Чан, верно? — мурлычет он, упираясь подбородком в ладонь. Превосходный баланс, который он научным образом установил, — звучать желанно, но не делать это навязчиво, флиртовать «ненамеренно», вплоть до едва выглядывающей груди, когда его торс вот так наклонен вперед, приспущенный воротник его рубашки безмолвно умолял расстегнуть еще несколько пуговиц.

Чан не смотрит прямо туда, потому что он вежлив. Или поражен. Или все вместе.

— Эм, да, Бан Чан, — подтверждает он, сглотнув.

Минхо знал. Когда Чан перевелся сюда, слух о горячем новеньком настолько распространился, что он невольно запомнил его имя и курс просто из-за того, как часто люди упоминали его первые несколько недель, но он не стал бы доставлять Чану такое удовольствие. Минхо никогда не волновало, боготворят ли его люди публично так же сильно, как и наедине, и он не знал, какое эго может скрываться из-за этого, так что самое время было усмирить его и намекнуть — обоснованно — что, как бы к нему не относились, Минхо был совершенно безразличен к этому.

Секунды тикают, и самообладание Чана ползет обратно к его лицу.

— И что же здесь может делать Ли Минхо? — шутит он, делая акцент на имени. Очевидно, репутация не ускользнула от его внимания. Хорошо. — Хочешь выпить?

Я хочу показать своим друзьям, что ты однозначно захочешь трахнуть меня.

— Что, твоего разбавленного Серого Гуся? — ухмыляется Минхо, позволяя своему взгляду метнуться к бутылке, которую Чан все еще держал за горлышко. — Почти уверен, парни, которые здесь живут, разбавляют алкоголь до такой степени, что он по большей части состоит из воды, а настоящий запас держат где-то в секрете.

Чан открывает крышку и нюхает, чтобы убедиться, прищурив глаза после третьего последовательного вдоха. Взгляд, который он возвращает на улыбающиеся в ожидании глаза Минхо, перемежается с недоверчивым фырканьем.

— Чувствую себя преданным, не стану врать, — улыбается он, глядя вниз на бутылку. — Разве это не плохой этикет хозяина вечеринки?

Минхо хочется ворковать от наивности. Ущипнуть за щечку до боли.

— Этикет? На тусовке братства? Миленькая мысль, — несмотря на то, что его тон звучит снисходительно, Чан не выглядит смущенным, обиженным или даже запуганным, как это часто бывало с некоторыми незнакомцами. Они снова просто смотрят друг на друга, юмор в глазах Чана никуда не испаряется, и Минхо борется с осознанием, почему люди тянутся к нему.

Из-за этого Минхо сжимает кулаки до тех пор, пока ногти не впиваются полумесяцами ему в ладони — не потому, что Чан улыбается ему. Он ставит бутылку на столешницу с беззаботным вздохом, глядя вниз на Минхо, спасибо положению их тел. Минхо отказывается перемещаться, только чтобы быть на одном уровне с ним.

— Похоже, ты прав, — с легкостью признает Чан. — Но это не объясняет того, почему ты там танцевал.

Окей, он наблюдателен. Одно очко всем поклонникам Чана, ю-ху. Если Чан так просто признал, что заметил Минхо, тогда он точно обратил внимание на его взгляд, и Минхо скорее осушит эту разбавленную водку одним глотком, чем открыто признает, что Чан был его единственной целью.

— Что ты пил? — вместо этого спрашивает Минхо, склонив взгляд на то немногое, что осталось в стаканчике Чана. Там было достаточно, чтобы небольшой глоток осел на языке.

— Виски с колой, — отвечает Чан. — Мой друг ненавидит его, но я думаю он–

Минхо хватает стакан своими ловкими пальцами посреди объяснения Чана. Он с любопытством подносит край к губам и держит зрительный контакт с парнем, думая о том, насколько хорошо тот справится по ту сторону его собственной игры. Подслащенный колой, виски пьется легко.

— Неплох, — говорит Минхо внезапно притихшему Чану. Минхо слегка облизывает уголок рта, чтобы собрать остатки, совершенно не подозревая, что, выпив чужой напиток, он позволил своим губам коснуться того места, где губы Чана были всего несколько минут назад.

— Да... — в конечном счете бормочет Чан. Стоит заметить, он также хорош в удерживании зрительного контакта, как и Минхо. На самом деле, Минхо может поклясться, его взгляд метнулся вниз на короткую миллисекунду. — Неплохо.

Гнездо осветленных волнистых волос Чана было очерчено белым ореолом от дерьмовых кухонных ламп. Его пухлые губы были чертовски розовыми, настолько яркими, что Минхо подумал бы, что это фотошоп, если бы смотрел на фото — но это была реальность. Он сморит на настоящего, живого человека. Его плечи такие широкие, что холодильник позади него почти полностью скрыт из виду. Каким-то образом он все еще улыбается этой отвратительной улыбкой, которая несомненно разбила множество сердец.

Воздух становится плотным от напряжения, и взгляд Минхо твердеет.

— Я чувствую, как пульсирует мой член, своим блядским горлом, — слышит он, как воображаемый голос Джисона бесцельно плавает в голове. — Чан так чертовски горяч, я этого не вынесу. Выбери меня. Выбери меня. Выбери меня.

— Искал с кем потанцевать, — признается Минхо, лишь бы занять уши чем-то, кроме похотливых приступов мигрени в голове. Его тон не звучал, как предложение или приглашение — участие Чана не обсуждалось. — Идём.

Он отталкивается от столешницы прежде, чем у Чана появляется возможность ответить, бросая на него последний многозначительный-но-игривый взгляд, прежде чем отвернуться к океану танцующих, пьяных идиотов. Его сознание начинает изолироваться от всего, кроме пульсирующего ритма новой песни, позволяя ему взобраться от подошв обуви через вибрирующий пол к напряженным бедрам.

И вот так, внезапно большего ничего не существует. Волнение покинуло его (почему он вообще был взволнован?). Прошлое и будущее остались позади; он был просто здесь и сейчас. Смутные намеки на травку проникли в его легкие, смешиваясь с потом и нотками алкоголя. Басс танцевал на его теле, словно прикосновение давнего любовника. Его взгляд скользнул к полу, на ноги, наблюдая, как собственное тело подчиняется музыке.

И только, когда пара мартинсов заходит в его поле зрения, он смотрит вверх с настолько сильно сжатой челюстью, что он задумывается, как его зубы еще не треснули, и осознает, что у него крайне незначительное преимущество в росте над Чаном.

Минхо старается не выглядеть удивленным его приходом.

— Ты умеешь танцевать? — спрашивает он, невинно склонив голову, его губы расплываются в одной из тех ухмылок, от которой приподнимаются уголки рта.

Чан смело кладет руку на бедро Минхо, но его прикосновение остается мягким.

— Конечно, — игриво говорит он. — Хотя, наверное, мне не сравниться с тем, кто учится на танцевальной специальности.

Стоп.

Откуда он это знал? Среди прочих сплетен, большинство людей знали Минхо по имени, но никто особо не беспокоился о том, чтобы узнать на каком направлении он учился. Он никому даже не рассказывал об этом, потому что никто не спрашивал. Черт, он даже не может вспомнить, когда последний раз кто-нибудь решался подойти к нему.

Глаза темнеют, руки Минхо обвивают шею Чана.

— Тогда будь хорошим мальчиком и попытайся не отставать от меня.

Он не ожидал почувствовать вторую руку на своем бедре, усилившееся давление чужих пальцев и то, как выражение лица Чана не выдает ничего, кроме беззаботности, пока его хватка ниже пояса усиливается так, как Минхо ранее считал невозможным для человека, стоявшего перед ним.

— Я могу быть хорошим, — шепотом обещает Чан, позволяя своим глазам опуститься до покачивающейся талии Минхо.

— Хорошо, — внутренне усмехается Минхо, намеренно делая так, чтобы за его движениями было трудно уследить. – Докажи это.

Его руки безвольно размещаются на затылке Чана, кожу покалывает от тепла цепких рук парня, и затем он танцует. По-настоящему танцует. Отпускает себя. Единственное подчинение, на которое Минхо был согласен — это подчинение музыке, что в данную минуту подтверждалось каждым покачиванием тела. Он играется большим пальцем с блондинистыми волосами на шее Чана, не желая видеть его реакцию. Его глаза почти закрылись, пока Чан не превратился в размытый и туманный контур, который не спотыкался, не тормозил и не выдавал неспособность сравниться с Минхо. Был хорош, прямо как он и сказал.

Хмф.

Они стали ближе. Разумеется, они стали ближе. Песни шли, а, может, и целый плейлист был исчерпан к тому моменту, как их тела начали плотно прижиматься друг к другу. Напиток Сынмина и тот последний, что выпил Минхо, дают о себе знать, заставляя чувствовать, будто мир отстает, словно тень того, что произошло — происходило. Черт, Минхо уже ни в чем не был уверен.

Острый кончик его носа скользит где-то по жесткой линии плеча Чана, а затем его тело переворачивается, пока он не оказывается прижат спиной к груди парня. Чан подстраивается, его присутствие неожиданно становится для Минхо неприятно комфортным. Руки снова находят его бедра, и его голова откидывается на знакомое твердое плечо, его собственная рука поднимается, чтобы вплестись в выгоревшие, осветленные волны.

Поворот к Чану спиной должен был помочь ему сосредоточиться на танце, но нет нужды говорить, как раздражение закипает в его конечностях, когда он осознает, что еще сильнее поддается влиянию человека, впечатанного в него сзади. Глаза Минхо закрылись, он не видел ничего, кроме неразличимого света тусклых ламп. Его шея была полностью раскрыта, и это должно было стать ключевым моментом, но теплое дыхание теперь обволакивало ее над яремной веной, там, где Чан зарылся в нее носом, проходя за ухом и ухмыляясь в волосы, когда следующий выдох Минхо оказался тяжелым.

В качестве наказания, Минхо так сильно усиливает хватку в волосах Чана, что, это несомненно, вызывает боль кожи головы.

Чан испускает слабый, жалкий, крохотный звук, который мог услышать только Минхо. Руки на его теле сжимаются, вызывая угрозу возбуждения, когда он осознает, что это был чертов подавленный стон.

Ладно, может он и не был таким уж ванильным.

Минхо деликатно проводит ногтями по волосам Чана, молча предупреждая, что потянет снова, если тот еще раз осмелится поспособствовать потери самообладания Минхо. Он склоняет лицо ближе и позволяет своим глазам раскрыться ровно настолько, чтобы смерить Чана затуманенным похотью взглядом.

— Не такой реакции я ожидал от хорошего мальчика, — дразнит Минхо с придыханием.

Он замечает, как Чан прикусывает свою пухлую нижнюю губу при словах «хороший мальчик».

— Ты играешь нечестно, — объясняет он с легкой язвительностью в тоне. Дерзкий.

— Никогда не обещал, что буду, — говорит Минхо. Словно подчеркивая свои слова, он прижимает зад прямо к промежности Чана. Следующий вздох парня позади больше походит на шипение, он все еще слишком вежлив, чтобы воспользоваться внезапным, но сдержанным давлением на свой член. — Может, тебе тоже не стоит.

Внезапная и отчетливая тишина сзади становится индикатором того, что Чан искренне обдумывает это. Минхо довольно терпеливый парень, холодный и расчетливый, но серьезно? Его либидо превосходит все это, по крайней мере, на несколько миль. Поэтому он еще сильнее направляет свое тело против Чана, чтобы ускорить его размышления, позволяя искусным движениям усилить голодную хватку на бедрах и вызволить еще больше звуков из уст Чана, продолжая до тех пор, пока очертания его твердеющего возбуждения, трущегося о задницу Минхо, ни с чем не спутаешь.

— Минхо, — сквозь стиснутые зубы сказал Чан после n-го и совершенно непреднамеренного раунда впечатывания своего члена между одетых ягодиц Минхо. Эти губы — теперь искусанные настолько, что окрасились в такой же красный цвет, как если бы он сосал вишневый леденец — танцуют в опасной близости от раскрытой шеи Минхо. — Блять, Минхо.

Рука Минхо, все еще в волосах Чана, слегка сжимается с враждебной осторожностью.

— Скажи мне, чего ты хочешь, — требует Минхо.

Контроль. Минхо чувствует его сквозь подчинение нуждающихся пальцев Чана, как он жаждет, чтобы они сейчас полностью прижались друг к другу. У Минхо полный контроль, власть над самым востребованным парнем на кампусе. Над парнем, в котором все видели только теплые улыбки, легкий смех и невинную доброту — твердый и скулящий всего лишь от какого-то танца. Твердый для Минхо. Боже, он словно под кайфом.

— Хочу знать, чего хочешь ты, — шепчет Чан в плечо Минхо. Жар его дыхания просачивается через материал рубашки прямо на кожу Минхо. Он прилипчивый, его голос слабый, но хватка чертовски сильная, а тело широкое и Минхо не чувствует спиной ничего, кроме крепких мышц и тепла, как если бы он лежал животом на песке.

Отдаленно, Минхо вспоминает, что это он пытался соблазнить Чана, а не наоборот. Ему следовало бы побеспокоиться об этом, но ему плевать. Все, на чем он может сейчас сосредоточиться это то, как нижняя часть его тела всецело изнывает в пульсирующем возбуждении, граничащем с болью.

И вот так он перешел от я хочу доказать Сынмину, что ты хочешь трахнуть меня к я хочу скакать на твоем члене до тех пор, пока ты не станешь рыдать и не заполнишь меня таким количеством спермы, что я буду помнить ощущение того, как она вытекает из меня, три последующих рабочих дня.

Смесь наглой потребности и гневного недоверия заставляют Минхо схватить своей свободной рукой руку Чана и положить ее прямо на свою выпуклость в штанах, пульсирующую сильнее, чем тот того заслуживал. Дыхание Чана сбивается от осознания, что Минхо заведен также, если не еще сильнее, потому что его сексуальное влечение, будучи спровоцированным, становится ненасытным и нечеловечески жадным.

Какого-блять-хрена. Минхо уже было плевать. Он давит на пальцы Чана так, чтобы они обхватывали его стояк еще сильнее, бросая на него невеселый и тяжелый взгляд.

— Как ты думаешь, чего я хочу? — язвительно выплевывает он. В его голосе есть эта грань, которую только он способен передать; едкие шутки, которые в то же время каким-то образом лишены юмора.

— Куда-нибудь, где потише, — бормочет Чан, пылко сжав член Минхо. Парень не уверен, было ли это ответом на вопрос или проявлением пьяного возбуждения. На шее Минхо ощущается еще несколько неразборчивых слов, прежде чем действия наконец-то начинают говорить за себя, и Чан решает просто брать, переплетая пальцы с пальцами Минхо, чтобы увести его подальше от буйства травки, напитков и тел.

Минхо жалеет, что здесь нет Сынмина, потому что удовлетворение от высунутого на него языка, пока Чан сопровождает его, может быть еще более приятным, чем божественный оргазм, который, он уверен, ожидает его в ближайшем будущем.

Черт, Чан. Потная ладонь Чана держит его руку, а мартинсы глухо бьют по покрытой ковром лестнице. Он сжимает ладонь Минхо почти нежно, пока ведет его по коридору, но сердце парня не ускоряется от этого крохотного жеста.

Не ускоряется.

Его пульс уже звучит в ушах к тому моменту, когда они находят свободную комнату и заходят внутрь, после того как Чан проверил, что в ней никого нет. Дверь нетерпеливо захлопывается и закрывается на замок. Минхо оказывается прижат к ней, и ручка болезненно упирается немного выше копчика, но он не подает виду. Он пристально смотрит, смотрит, смотрит с вызовом, еще сильнее побужденный в собственное шоу, когда Чан прижимается к нему грудью, его лицо так близко, что Минхо может почувствовать виски с колой при каждом вздохе.

Может это нетерпеливость или невыносимое напряжение, превращающее жизнь в натянутую проволоку, готовую порваться в любой момент, но Минхо чувствует, как Чан внезапно стал гораздо менее смелым, чем был минуту назад. А сейчас все, что не было рукой на его члене или пальцем в его заднице, считалось проблемой.

— В чем дело? — воркует Минхо с чистой снисходительностью, граничащей с шипением, потому что быть задиристым и показывать свой характер было его языком доминантной любви. — Застеснялся, как только мы остались одни, Чан-и?

Признаться, это мило — то, как Чан устремляет свой взгляд между их телами, словно подросток, пытающийся пригласить на свидание свою первую любовь. И это более чем лестно, хоть и ожидаемо для Минхо, по его лицу разливается тепло, самодовольная улыбка мягко приподнимает уголки его губ.

— Не стоит, — мягко просит он. Мягко, как минимум, относительно его стандартов. — Покажи мне, чего ты хочешь.

Чан бросает на него тяжелый взгляд, когда его руки перемещаются ниже, пока не находят выпуклость ягодиц Минхо и нежно не сжимают их.

Нежно, чувственно... осмысленно.

Минхо не нужно было ничего из этого. Он снова кладет свои руки на руки Чана, заставляя его смять свое тело увереннее, упиваясь тем, как эти прекрасные рыцарские глаза еще больше округляются в нерешительности от таких неприличных и пошлых ласк одного из самых заповедных мест Минхо.

Все в порядке, Минхо хочется заверить, но он ничего не говорит. Он убирает свои руки, только когда Чан начинает сжимать самостоятельно, и смотрит на него так, будто говоря «ну вот, это было так сложно?».

— Знаешь, чего я хочу? — в конце концов шепчет Минхо, вскидывая бровь. Чан готов вдохнуть его ответ, взгляд прикован к нему. Глаза Минхо спускаются к его носу, ниже, скачут по каждой маленькой детали, каждому изгибу этих скульптурных, израненных собственными зубами губ. Рука поднимается на автопилоте, что он даже не замечает ее, пока она не пробирается в его периферию, и подушечка большого пальца собирает слюну с надутой нижней губы Чана.

Взгляд Минхо не лучше, прикован к ней. Он проскальзывает большим пальцем между губ, окуная его в горячую слюну влажного языка, его член истекает постыдным количеством предэякулята в нижнем белье.

— Я хочу это.

Чан на пробу облизывает большой палец Минхо, прежде чем провести по подушечке зубами и затем засосать. Не сводя с парня глаз.

Разум Минхо отключается.

Все чувства были перехвачены той опасной стороной, которая становится хищной и которая не уйдет, пока не насытится. В сочетании с алкоголем его сознание было сведено к тому, что было самым важным в данный момент: Чан. Дрочка. Использовать Чана для дрочки.

Он находит кровать инстинктивно, они оба были слишком одержимы своими руками на телах друг друга, чтобы потратить полсекунды и включить свет. Лунное сияние заливает комнату мягким серо-голубым, делая пышный фасон одеяла еще более нежным.

Минхо подсознательно понимает это, и поэтому он не чувствует ни капли вины, когда нажимает ладонью на твердую грудь Чана и толкает его вниз на кровать сильнее, чем нужно, используя ту скрытую силу, существованию которой в нем все удивляются.

Чан испускает сдавленный вздох, смотря вверх на Минхо с легким трепетом в глазах, пока утопает в простынях. Его волосы выглядят обманчиво платиновыми в лунном свете, покрытые слюной розовые губы раскрылись в ожидании, грудь вздымается с потрясенным дыханием, и разум Минхо возвращается в реальность, чтобы снабдить его множеством липких, поэтичных прилагательных, о которых он совершенно не хочет думать или верить.

Он направляет свои мысли в другое место несмотря на то, что не может оторвать свой взгляд от лица Чана и сознание от воспоминаний о его языке.

Затем внезапно у Минхо появляется идея.

Чан отводит свой взгляд только при звуке ударяющегося ремня Минхо о пол, затем его обуви, которую нетерпеливо сбрасывают, потом его джинсов и белья.

— Ты хотел мою задницу, да? А я хотел твой рот, — Минхо совершенно игнорирует то, как внимание Чана задерживается исключительно на его истекающем члене, головка выглядывает из-за сухого кольца его кулака, когда он делает несколько облегчающих рывков. Сложно не развеселиться от того, как Чан сглатывает и беспомощно ерзает по матрасу. Если бы он не лежал на спине, он вполне мог бы начать пускать слюни.

Его тело замирает, как только Минхо начинает ползти к нему на коленях, пока не нависает прямо над Чаном с озорной улыбкой в глазах. Руки Минхо оставляют член, и тонкая нить предэякулята соединяется с поясом штанов Чана.

Следующие слова Минхо произносит шепотом, с бархатистым озорством:

— Я знаю, как мы можем получить и то, и другое за раз.

И вот так Минхо оказывается в выходной вечер на хреновой вечеринке, наверху, в еще более отстойной комнате, пропахшей мускусом и застоялой марихуаной, с тонкими пальцами растопыренными на груди Чана для поддержки, пока он ездит на его лице.

— М-м, ты так хорошо справляешься для меня, — расслабленно выдыхает сверху Минхо, как если бы его бедра не прокатывались голодными волнами, преследуя язык Чана, постоянно скользящего по его дырочке, пока с нее не начинала капать слюна. — Похоже, что твой рот все-таки может быть хорош, Чан-и.

Чан стонет под ним, как будто это его задницу трахал шелковый горячий язык. Ему определенно нравится это также сильно, как и Минхо, учитывая, что он немедленно обхватил руками эти мощные бедра в тот момент, когда осознал, что парень сверху собирается сесть ему на лицо. Замок из его конечностей страстный до синяков, ногти впиваются в кожу достаточно сильно, чтобы оставить маленькие розовато-красные полумесяцы по всей нижней половине Минхо.

Тем не менее Чан умудряется быть громким несмотря на то, что он приглушен ягодицами Минхо — жалкий тихий скулеж и всхлипы, время от времени гортанные стоны, когда Минхо называет его особенно язвительным словом. Между ними был хороший баланс, потому что, вообще-то, Минхо не особо часто стонал. Он наслаждается ощущением рта Чана с довольными вздохами и закрытыми глазами, головой, запрокинутой назад и раскрытыми губами, с которых срывалось все, начиная от «блять, как же хорошо» и заканчивая подробными инструкциями, указывающими Чану, как именно он хотел, чтобы его язык проскальзывал по его колечку или чтобы тот обхватил кольцо губами и засосал.

Все это время, его грязные разговоры смешиваются с похвалой и неприличной, грубой похотью. Ничто меня не заставит кончить, кроме хорошего маленького ротика, да? Такой жалкий. И это твоя максимальная скорость? Быстрее. Сильнее, Чан-и, блять, пожалуйста. М-мф, такая хорошая секс-игрушка, еще чуть-чуть и заставишь меня кончить. Низкое шипение. Твою мать, сделай так еще раз. Да... О боже, малыш. Малыш. Он только что назвал Чана малышом. Сейчас кончу, сейчас кончу, сейчас кончу.

Руки вокруг его бедер сжимаются сильнее, Чан скулит под ним, так быстро дыша, что Минхо может почувствовать мягкие удары о его промежность. Минхо смотрит вниз на кратчайшую секунду, и ему виден только лоб Чана и гало осветленных блондинистых волос, пока тот с силой жадно трахает его языком, как будто ему даже этого было недостаточно.

Минхо снова берет свой истекающий член. Ему даже не нужно двигать рукой — он так грубо прокатывается по рту Чана, что его член сам втрахивается в кулак. Он откидывает голову назад, ругается, зажмуривает глаза, влажные облизывающие звуки снизу становятся еще громче.

Пульсирующий жар поднимается на поверхность и грозит выплеснуться. Чан мычит под ним, напрягает мышцы языка, чтобы он еще сильнее мог трахать им Минхо, его дыхание становится резче, вибрации расходятся по всему телу и это чертовски приятно.

— Кончаю, черт, кончаю, — говорит Минхо, испуская хриплый стон, когда чувствует пульсацию спермы между пальцами. Она попадает на кровать, на его футболку, возможно, даже немного на волосы Чана, и он неустанно продолжает дрочить в свой тугой кулак. Удовлетворенное мычание заполняет воздух, когда вся сперма выходит из него и стекает вниз по его жилистой руке вязкими ручейками, а язык, блуждающий по нему, смягчается и замедляется, почти что до поцелуев.

Минхо выжидает пару секунд, позволяя своему телу расслабиться, шипя под нос, когда кончики его окутанных спермой пальцев влажно танцуют по его обмякшему стволу. Он выдыхает, ждет, когда его голова прояснится, и затем начинает поднимать нижнюю часть тела с лица Чана.

Он успевает отсесть только на грудь Чана, прежде чем парень под ним не позволяет ему продвинуться дальше. Минхо опускает взгляд вниз, встреченный видом лица Чана, внезапно показавшегося между его мускулистых бедер.

Боже.

Взгляд Чана тяжелый, когда он облизывает губы, но его попытка умыться ничтожна — вся нижняя часть его лица — мокрая. Даже закругленный кончик его носа блестит в лунном свете, и у него нет ни единой причины, чтобы выглядеть таким... счастливым. Самодовольным. Удовлетворенным.

— Привет, — говорит Чан, сверкая рядом белых зубов и игнорируя хрип в голосе. — Просто хотел сказать, что ты очень приятный на вкус... — медлит он, позволяя своему взгляду пройтись вниз и вверх по телу Минхо с очень игривым видом. — ...малыш.

— Иди нахер, — хмурится Минхо. Он не знает, хмурится ли он на из-за поддразнивания Чана или из-за странного незнакомого чувства, внезапно расплывшегося в груди. Без разницы. Все, что сейчас важно, так это то, что у него только что был божественный оргазм и все, что он говорил в моменте, — не в счет, но Чан все равно продолжает светиться, как придурок, и Минхо предпочел бы узнать, какое выражение лица делает он или что говорит, когда собирается кончить от одной из лучших дрочек в своей жизни.

Он наклоняется назад, вызывающе вскидывая бровь и следя, чтобы все веселье испарилось с его холодных, острых черт. Пальцы вслепую спускаются вниз по животу Чана, потому что Минхо слишком упрям, чтобы разорвать зрительный контакт.

— Думаешь, это умно, злить человека, который собирается взять в свои руки и, может быть, даже в рот твой член, милый?

Улыбка Чана сползает с его лица, когда он говорит, сглотнув:

— Все в порядке, тебе не нужно... Я, эм, я уже–

Пальцы Минхо уже проскользнули за пояс его джинсов.

Он чувствует тепло горячей кожи Чана — она была липкой. Влажной. Минхо бросает на застенчивого парня дьявольскую ухмылку, чувствуя, как их сперма смешивается на пальцах, когда он позволяет себе поиграться и развести еще больший беспорядок.

Чану так сильно нравилось отлизывать Минхо и слышать абсолютный грех, срывающийся с его губ, что он кончил, даже не прикоснувшись к себе. Чан мог кончить без прикосновений. Черт, как же он может повеселиться с ним.

— И я даже пальцем не пошевелил, — воркует Минхо, абсолютно не скрывая снисхождения, которое сочится из каждого слова, словно яд. Он подносит руку к лицу, глядя на паутину их смешанных сперм между пальцев, и облизывает один, особенно плотно покрытый. Он мычит от солоноватости на языке. — Какой же ты, блять, джентльмен, малыш.

Глаза Чана слишком ласковые, когда он смотрит на него не моргая, даже когда Минхо дает и ему тоже попробовать смесь их сперм, смеясь и размазывая ее по его губам и щекам. На нем расплывается улыбка полного блаженства, пока он покусывает пальцы Минхо, и, возможно, только возможно, Минхо немного понимает всеобщую одержимость его постоянным весельем и раздражающе светящимся счастьем.

И надо отдать должное, Чан не заплакал. Минхо не удалось выжать из него ни единой слезинки.

Минхо улыбается в ответ.

Пока что.