Минхо понимает, что Джисон искренне потрясен по тому, как тот роняет вилку с кусочком чизкейка. Джисон никогда не бросает чизкейк. Да чтобы он просто отвлекся от него, должна загореться столовая, и даже тогда, он скорее всего выскочит в окно с тарелкой в руках.

Вилка бесцеремонно ударяется со звоном о поверхность стола, а кусочек, покоящийся в раскрытом рту, остается непрожеванным. Его глаза, наверное, раскрыты еще сильнее, чем обычно, они настолько округлились в изумлении, что парень напоминает Минхо мультяшку. Ему идет, учитывая, что Джисон ходячая, живая комедия.

Должно быть проходит минута, пока он переваривает услышанное, абсолютно не моргая, потому что природа наградила его странной способностью вообще никогда не закрывать глаза.

В конце концов, он возвращает жизнь в свой взгляд, остекленевший в отрицании, и испускает недоверчивый смешок.

— Я походу тебя неправильно услышал, — кивает Джисон. — Можешь повторить?

И выражение лица Минхо, и его голос болезненно равнодушны:

— Я сел ему на лицо, — пожимает плечами он, бросая пассивный-но-острый взгляд на каждого сидящего за их столом или проходящего мимо. Он говорил так, будто речь шла о погоде или грядущем эссе. — Ну, — невозмутимо продолжает он. — Это мягко говоря.

Джисон снова замер в периферии Минхо, если не считать внезапного, агрессивного и обвинительного указательного пальца, вздернутого в его направлении.

— Притормози-ка, нет, ты так просто не соскочишь, — заявляет он, словно адвокат в какой-то судебной драме. — Мы никуда не сдвинемся с того факта, что ты сидел на лице Чана, Бан Чана.

Минхо хмурится на свою наполовину опустошенную тарелку, внезапно лишенный аппетита. Поскольку они друзья, Минхо вроде как его понимает, но это не значит, что он не может обижаться.

— Почему ты говоришь так, будто мне повезло? Он удостоился возможности прикоснуться своим ртом ко мне. Ко мне, Джисон. Это честь, знаешь ли, — быть раздавленным моими бедрами.

— Не могу поверить, — полностью игнорирует его Джисон, безумно махая руками. — Ты сидел на этом лице! — Минхо откидывается назад на стул, закатывая глаза. — О боже, ты сидел на этом носе. Этом носе. И этих губах? Твою ж мать. Я даже не могу представить, как они ощущались вокруг твоей–

— Со всем уважением, я бы предпочел не думать о том, как Чан лизал задницу Минхо, пока я ем, — объявляет невеселый голос. Минхо и Джисон поворачиваются на звук, обнаруживая Сынмина, отодвигающего свой стул с набитым едой подносом в другой руке, и Хенджина, следующего за ним по пятам. — Спасибо.

— Ага, — Минхо фыркает под скрип стульев о пол. Он окидывает мрачным взглядом столовую, борясь с тем, как чертовски остро все ощущается в голове. Похмелье — отстой, он больше никогда в жизни не станет пить. — Не хотелось бы видеть твой гигантский стояк за обедом.

Сынмин посылает ему самую злобную, но спокойную улыбку, которую парень только знал. Он был хорош в этом — по какой-то причине все искренне считали его добрым и милым. Чтобы познать зло, нужно быть злом, полагает Минхо, потому что, похоже, он был единственным, кто на самом деле понимал, насколько расчетливы эти блестящие глаза.

— Ну, я, вообще-то, хочу посплетничать, — хмыкает Хенджин. Он отклоняется на спинку стула, убирая с лица прядь волос. — Он плюнул тебе в рот?

Достаточно того, как он произносит это с долей юмора, чтобы понять, что он на самом деле хочет узнать. В конце концов, он сооснователь комитета «Безобидный Чан» на пару с Минхо.

— Даже и близко нет. Он был... — начинает Минхо со вздоха. Не задумчивого или довольного вздоха, а больше похожего на замешательство. — Мучительно нежен. Мягок. Он много улыбался практически без причины. Думаю, его рот был хорош.

К счастью, когда он вспоминает ту ночь, спальню и чувства, никто не замечает, как его челюсть слегка напрягается, или как его хватка на бутылке воды начинает усиливаться. Он делает глоток, чтобы запить полу-комплимент, который он только что дал Чану.

Джисон слушает с восторженным интересом, кулак подпирает его щеку. С каждым словом о Чане он выглядит так, словно все глубже и глубже падает в слепое увлечение, на его лице застыло выражение благоговения, а брови приподнялись посередине, как бывает, когда смотришь на корзинку с котятами.

— Боже, он такой прелестный, — воркует он. — Я так завидую. Надеюсь, ты подарил ему всю любовь и нежность, которую он заслуживает.

— Я назвал его жалкой секс-игрушкой, — безэмоционально говорит Минхо.

Где-то в стороне Сынмин мягко качает головой. Джисон фыркает со смесью обиды и ужаса.

Хенджин издает мрачный смешок:

— Черт, Минхо. Может это ты плюнул ему в рот?

— Нет, — отвечает Минхо, щурясь. Почему он не подумал об этом? Может в следующий раз он–

Нет. Никакого следующего раза.

— Ох, как мило, — продолжает Хенджин. — В таком случае, Ликс должен мне апельсиновую колу.

Минхо бросает на него недовольный взгляд:

— Вы поспорили, плюну ли я Чану в рот?

— Эй, — Хенджин поднимает ладони вверх в защитном жесте. — Я сказал, что ты не станешь. Видимо, Феликс переоценил силу твоего похотливого раздражения.

— Похотливое раздражение, соперничество, повадки доминанта, называйте как хотите — Чану, очевидно, это понравилось, и он хочет еще, — внезапно сообщает Сынмин. Прежде чем Минхо успевает открыть рот, чтобы спросить его, тот ловит его взгляд, осторожно кивая головой куда-то за плечо Минхо. — Не оборачивайся, но Чан через пару столов от нас, и он буквально не может перестать бросать на тебя «трахни меня» взгляд.

Голова Минхо мгновенно поворачивается в ту сторону, частично потому, что он должен был увидеть это сам, и частично потому, что в его систему вшито делать прямо противоположное тому, что говорит Сынмин. Позади себя, он слышит немедленный вздох поражения Сынмина.

Это начинает становиться немного странным — то, как легко он находит Чана.

Он сидит в двух столах от них с несколькими своими друзьями. Только благодаря острой проницательности Минхо и наблюдением буквально за каждым, он узнает накаченного друга Чана, с которым тот гоняет мяч на кампусе, и проводит связь с тем, что это тот же парень, с которым он говорил прошлой ночью. У этого друга очень, очень громкий смех, но Минхо едва ли его слышит.

Его острый взгляд всецело прикован к Чану, тоннельное видение настолько интенсивное, что мир вокруг на мгновение затихает. Блондинистые волны парня в таком естественном беспорядке ото сна, что наверняка являются пунктиком в списке качеств идеального парня. По крайней мере, его внешний вид сегодня более приемлем: на нем майка без рукавов с такими большими отверстиями для рук, что он, вероятно, ненамеренно светит сосками, от чего все растекаются в лужу слюней в холле. Но он все еще весь в черном, вплоть до вансов, которыми он вдруг начал стучать по кафельному полу, теперь, когда Минхо смотрит на него.

Он отводит взгляд недостаточно быстро, чтобы Минхо не заметил, и, если посмотреть внимательнее, он может поклясться, что кончики ушей Чана слегка порозовели.

— Нихера себе, — тихонько присвистывает Хенджин, потому что он тоже не смог удержаться и не посмотреть. — Вы двое выглядите еще более разными средь бела дня. Он, типа, твоя живая противоположность. Ты — инь для его ян, Минхо.

Этот комментарий — единственная вещь, которая заставляет Минхо оторвать взгляд от Чана, хмурясь на самодовольную улыбку Хенджина.

— Мы не похожи, — выплевывает Минхо. — на инь и ян. Инь и ян дополняют друг друга. Так уж вышло, что у Чана нет ничего общего со мной.

— Не считая сексуальной совместимости... — Минхо клянется, что слышит, как бормочет Сынмин, пережевывая свой салат.

— Солнце и луна, — продолжает Хенджин, игнорируя недовольное шипение. Он говорит так поэтично и мягко, словно Минхо и Чан были возлюбленными в его романе.

— Прекрати, — закипает Минхо.

— Да! — вскакивает Джисон, очевидно, вставая на сторону Минхо. — У них нет ничего общего с этими аналогиями. Я почти уверен, что луна не сидит на лице у солнца.

Хенджин начинает хохотать еще сильнее, запрокидывая голову назад. Джисон присоединяется, несколько раз фыркая, прикрываясь рукой, и даже Сынмин борется с ухмылкой, пока жует свои листовые овощи.

Минхо агрессивно выпивает оставшуюся воду, чтобы занять свой рот и не выдать столько грязной ругани, что его пришлось бы выпроводить за нарушение общественного порядка. Пластик громко хрустит между его пальцами, и навязчивое напоминание о том, как он вытягивал стоны из Чана точно такой же хваткой в волосах, заставляет его сжать бутылку еще сильнее.

Вопреки здравому смыслу, вопреки всему здравому, он еще раз оглядывается через плечо.

Чан все еще пялился на него.

*

Проходят недели, и Минхо начинает верить, что Чан паразит.

Волшебным образом, он смог превзойти нахождение в постоянной ротации имен, о которых люди говорили с диким энтузиазмом. Теперь, вместо того чтобы просто слышать, Минхо начинает видеть его повсюду. Расписание всегда вынуждало их проходить мимо друг друга в коридорах? Его стол в столовой всегда был так близко, а Минхо просто никогда этого не замечал? Да быть, блять, не может. Минхо замечает все, в добавок к этому, его друзья были бы еще невыносимее, если бы Чан крутился в их окружении.

Одна из лучший способностей Минхо — замечать детали. Каким-то образом Чан обернул его дар в проклятие, потому что теперь он не мог повернуть ни за один чертов угол, не заметив черную одежду и осветленные волосы.

Все стало еще хуже, когда его глаза намеренно начали искать его, словно он... предвкушал увидеть его. Он замечал обувь в своей периферии, бросал взгляд вниз, ожидая увидеть там пару вансов или мартинсов.

Вздох, который он испускал, когда обнаруживал, что это не он, — вздох облегчения. Не разочарования.

Облегчения.

Не разочарования.

Несмотря на то, что они так часто видят друг друга, Чан никогда не подходит. И несмотря на то, что со временем он набрался смелости, чтобы позволить Минхо заметить свой взгляд, дальше этого ничего не заходит. Да в чем вообще его проблема? Что он хочет? Насколько же это бессмысленно, быть настолько зацикленным на парне, с которым даже толком не разговаривал. Разве ему не нужно уделить время своим миллионам друзей? Котят спасти с деревьев? Посвятить дни людям, которые его обожают?

Выебать кого-нибудь?

Окей, нет. Минхо не станет даже рассматривать эту идею. Внезапное мимолетное ощущение сжимающегося сердца было достаточным показателем того, что все выходит из-под контроля.

В любом случае, нахер Чана и его паразитирующее присутствие. Он может быть счастливым, милым, и замечательным вдали от Минхо и его скромной функциональной рутины танцы-учеба-сон. Он не нуждается в этом сейчас.

Где-то на второй или третий день после того, как Джисон замечает Минхо, пялящимся между лекциями на ни о чем не подозревающего Чана, он наконец-то решает что-то сказать.

— Бро, просто иди и поговори с ним.

Минхо возвращает взгляд к телефону и бормочет себе под нос:

— Не понимаю, о чем ты.

Джисон хмурится на видео с котиками, которое Минхо определенно не смотрит, — оно даже не играет. Клип закончился две минуты назад, поэтому тот просто моргает, глядя на значок повтора.

— Твою мать, мне нужно подышать, — пыхтит Джисон. — Но кое-кто предпочитает сидеть в таком сильном сексуальном напряжении, что, клянусь, воздух становится тяжелым! — он притворяется, что кашляет, стучит несколько раз по груди, и лениво развеивает рукой воображаемый дым.

— Нет никакого сексуального напряжения, — Минхо кликает на другое видео, где на голову кота кладут цветок. — Мне уже нельзя смотреть на людей? Я ударю тебя, Сон-и.

— Если бы ты просто «смотрел», как обычно это делаешь, ты бы не стал отворачиваться, когда я указал на это, — отмечает Джисон. — Ты, очевидно, что-то скрываешь.

— Ага, — говорит Минхо. — Я скрываю свернутую тетрадь, которой хочу ударить тебя.

Джисон в курсе избегающих уловок Минхо, поэтому он сразу же пресекает их.

— Пожалуйста, просто иди и поговори с ним, или сядь на его член, или назови бедняжку секс-игрушкой — что-угодно. Просто сделай это вне моего пузыря, здесь становится нечем дышать.

— Сон, здесь не о чем говорить, — дуется Минхо, глядя вниз на экран телефона. — И я не хочу трахаться с ним. Я сделал это, только чтобы доказать, что Сынмин не прав. Я выиграл. Я удовлетворен.

Та ночь с Чаном... Частично Минхо винит алкоголь в тех мыслях, которые приходили ему в голову. Он не жалеет о сексе и надеется, что Чан тоже, но это было лишь на одну ночь. Жар в груди от мысли, что позже он может получить больше, ощущался опасно, особенно когда он думал обо всех способах, которыми он мог бы сломить его еще сильнее, о том, что он был настолько беззастенчиво и беззаботно самим собой, и о том, как Чан отвечал на каждое его прикосновение и слово улыбкой и стонами благодарности. Было что-то невероятное в том, как все прошло, словно пазл сошелся — каждый отдавал и получал ровно столько, сколько оба того хотели.

Хотеть большего... это всегда плохо заканчивается. В конечном счете, когда-нибудь все точно будет плохо. Чан найдет что-то, что ему не понравится, что-то, что он хотел бы изменить.

Если бы Минхо встречался с ним, может быть, он тоже нашел бы, что ему не понр–

Какого хрена? Почему Минхо вообще думал об этом? Ему плевать на него. Какой же бред.

Джисон вскидывает бровь.

— Минхо, я не знаю ни одного человека, которому не нравился бы Чан, если только они, ну, уже с кем-то не встречаются. Не хочется ранить твое эго, но я почти уверен, что он самый горячий парень на кампусе.

Эти слова, словно мигрень, доставленная в подарок прямо к парадной двери дворца разума Минхо. Заевшая пластинка, играющая на нервах уже как год.

— Мне. Плевать.

— Кстати говоря, еще он самый милый парень, если это прибавит ему пару очков.

— Желаю ему счастливой жизни с его огромным количеством очков. Подальше от меня.

Воздух наконец-то «очистился», когда стало очевидно, что они оба просто снова подшучивают друг над другом. У Джисона и Минхо была эта очаровательная связь — интуитивная способность подстраиваться в разговоре под энергию друг друга. Джисон также был единственным человеком, который мог заставить Минхо смеяться настолько сильно, что однажды, во время ночевки в старшей школе, его родители проснулись; они продолжали смеяться, даже когда его мать стояла в дверях со сложенными на груди руками и недовольным взглядом на ее сонном лице. Извинения Джисона утонули в маньячных звуках.

Джисон переводит происходящее между ним и Чаном в шутку, в каком-то смысле делая ее локальной: он осыпает Чана комплиментами, а Минхо отвергает это со своим аутсайдерским безразличием. Ирония того, что Минхо был единственным во всей провинции, кому он не нравился, не остается незамеченной его лучшим другом.

Но в один день, когда они просто дурачились и подшучивали друг над другом, Джисон кое-что говорит.

— Ты все равно его не заслуживаешь.

Это просто шутка. Правда, шутка. Минхо не злится на него за то, что он сказал это, потому что он знает, что Джисон очень любит его и никогда бы так не подумал на самом деле — в конце концов, он даже пытался заставить их поговорить.

Но слова были унесены во вселенную, и Минхо обнаруживает, как улыбка исчезает с его лица в тот момент, когда он отворачивается от своего друга и возвращается в общежитие.

Ты не заслуживаешь Чана.

Что за ужасное, ужасное заявление. Ужас — это то, что оно делает с его грудью и внутренностями, оттягивая, переворачивая и оставляя жжение за веками, которое не находит свой выход. Затем оно расширяется во что-то темное и бездонное, как будто где-то сразу за его пупком расширялась дыра или ямка. Оно такое притягивающее и отягощающее, фактически, отягощающее настолько, что оно тянет прямо в кровать, так, что лицо Минхо утопает в подушке, и он сворачивается в клубок на сбитых простынях.

Кажется, он так и заснул, потому что, когда он проснулся слишком рано утром, обувь все еще была на нем, и все вокруг лежало ровно так, как он и оставил. Он пытается понять своим затуманенным после сна сознанием, как так вышло, вспоминает слова Джисона, и дыра в его животе снова начинает давать о себе знать.

Он пытается бороться с этим, потому что происходящее не имеет для него значения. Никто не спрашивает, почему он танцует более агрессивно на занятии или почему он буквально ничего не ест из того, что было на его подносе во время обеда. Не считая этих маленьких деталей, Минхо идеально собран и отчужден снаружи, как и в любой другой день. Со временем, внутренности подстроятся.

Покидая свою последнюю пару, он слышит, как две девчонки упоминают вечеринку, которая состоится сегодня ночью. Минхо узнает имя организатора — какой-то друг друга друга или типа того. Он там уже был, поэтому совершенно не беспокоится, приглашая самого себя. Он мысленно переносит себя в океан людей, жгучую жару, травку и алкоголь, летающий в воздухе, к тому, как музыка поглощает его, позволяя ни о чем не думать, и достает свой телефон.

Он пишет Джисону, Феликсу, Хенджину и Сынмину о вечеринке. Со временем и алкоголем, внутренности подстроятся.

Джисон, Феликс и Хенджин отвечают, что пойдут.

Сынмин отправляет ему эмоджи со средним пальцем, говоря, что он мискликнул, а затем извиняется за то, что не сможет пойти в это время, потому что «учеба» (просмотр клипов Day6 на максимальной громкости, пока его уши не отпадут) была важнее в пятничный вечер.

*

Минхо тратит больше времени, беспокоясь о своих волосах и одежде, чем обычно, просто потому что так ему есть, чем себя занять. Он только закончил завязывать шнурки на ботинках и подбирать подходящее сочетание сережек к наряду, когда уведомление из группового чата сообщило, что все уже были в пути на вечеринку, поэтому он направился к выходу.

Войдя через переднюю дверь, Минхо внезапно ударяет напоминание о том, как дико могут отличаться тусовки в колледже в зависимости от хозяина и присутствующих.

Эта вечеринка была еще безумнее, чем прошлая, но в то же время более контролируемая. Здесь было темно, ощущение того, насколько был переполнен дом, было вызвано скорее мгновенным массовым притоком тепла тел, а не какими-то визуальными намеками. Несмотря на это, было чертовски сложно услышать голоса людей поверх музыки. Она была настолько басистой, что вибрировал пол, но при этом Минхо не находил отдельной зоны для танцев. Вместо хриплой лирики и чувственных электронных битов, играл рэп с навязчивым инструменталом, который кто-то подключил к колонкам, сотрясая комнаты.

Минхо благодарен своей удаче на этой тусовке — какое-то время он просто слоняется, растворяясь в музыке, громкость которой, к счастью, не позволяет просочиться его мыслям. Он проскальзывает мимо людей в нерешительной попытке найти кухню, опираясь на мутные остатки своей памяти, осознавая, что там будет большая часть выпивки. Если память ему не изменяет, люди, которые здесь живут, не разбавляют водой свои запасы.

Вскоре, он находит выпивку.

А вместе с ней и своих друзей.

Они стоят рядом с кухней, чтобы с легкостью наполнять свои стаканы, и потому что она была одним из немногих мест, где музыка играла достаточно отдаленно, чтобы тебе не приходилось вовлекаться в соревнования по выкрикиванию «Что ты сказал? Я не слышу!» или стоять прямо лицом к лицу, лишь бы понять друг друга.

Жизнь сужается до одного единственного существования его горла и ничего другого. Ничего другого, кроме обжигающего глотка за глотком, заставляющего чувствовать свою яремную вену так, будто он заглотил чертов коктейль Молотова.

Джисон, Феликс и Хенджин находят более изобретательные способы опрокидывания своих напитков, придумывая игры, в которых осушение спирта было наказанием за проигрыш. Где-то спустя час их идеи начали становиться все глупее, и они превратились в слипшуюся хихикающую, пьяную кучу.

Минхо не напивается. Он начинает медленно потягивать что-то с меньшим процентом алкоголя, как только достигает приятного тумана в голове — связный, осознанный, ничего лишнего. Он просто здесь. Не забивает себе голову прошлым и не впивается зубами в неизвестное будущее или его отсутствие. Он не улыбается, но и без того понятно, что его глубоко забавляют проделки друзей, по тому, с каким восторгом он наблюдает сквозь приглушенную, мягкую размытость, как они хихикают, поддразнивая друг друга.

Затем над его ухом проносится голос, такой поразительно ясный, отчетливый и с акцентом, что Минхо поражает сам себя, когда не вздрагивает от осознания, кому он принадлежит.

— Не видел тебя на тусовках целую вечность, — мычит Чан, весь из себя яркий и игривый. — Подумал, может, ты отказался от сцены?

Горло Минхо сжимается, словно он опустошил бутылку бурбона. Это объяснило бы мгновенный жар в его груди.

Он даже еще не обернулся, но этот гребаный голос Чана. Если бы Минхо когда-нибудь пришлось сыграть в игру, где нужно стоять в кругу людей с закрытыми глазами, пока они одновременно что-то говорят, он уверен, что без колебаний нашел бы Чана. В его звуке было что-то настолько же ярко выраженное, как и во внешности, что похожим образом позволяло Минхо с легкостью его обнаружить, словно это была интуиция или подсознательный инстинкт. Это не справедливо. Он не слышал голос Чана буквально неделями. Его внезапное появление прояснило сознание Минхо, прояснило еще сильнее, чем когда он был, мать его, трезв.

И вот так, Минхо чувствует сдвиг внутри, где-то в пресловутой глубине, умоляющий вцепиться, взять и контролировать. Его веки тяжелеют, обращаясь в беспечный взгляд, тело становится необыкновенно гибким, а собственный голос идет в противовес голосу Чана — страстный, самодовольный, знающий.

— Ты видишь меня все время, — говорит Минхо, прикладываясь к краю своего стакана, мурча, насмехаясь. — Или косые взгляды в столовой не считаются?

Чан издает сдавленный легкий звук сбоку, такой мягкий. К его несчастью, Минхо вовлечен в каждую его деталь, до самых крохотных звуков. Черт, если он достаточно сильно сосредоточится, то, вероятно, сможет почувствовать, как жар крови приливает к его розовеющим кончикам ушей.

— Кто сказал, что я пялюсь на тебя? — не всерьез дерзит Чан. — Откуда тебе знать? Может, эм... Может, я смотрел на еду, которую ты никогда не доедаешь.

Минхо испускает невеселый смешок, покрытый недоверием.

— На еду. Мою еду.

— Да, — защищается Чан, забавляясь. Минхо слышит его улыбку. — Так много яблок отправилось в мусорку в твоей компании.

Минхо смачивает нижнюю губу, прикусывая собственную ухмылку.

— Хочешь сказать, это фрукты, которые я не ем, заставляют тебя краснеть, как школьника?

Чан определенно был поражен прямолинейностью Минхо, потому что парень слышит, как он несколько раз пытается что-то сказать, прежде чем окончательно замолкает.

Подчеркивая свои слова, или, может, потому что Минхо просто хотел получить удовольствие, поддразнив его еще сильнее, он наконец-то поворачивает голову в сторону Чана с проницательным взглядом.

Блять.

Чан уже смотрел на него — популярная тема в последние недели — и он был ликом благоговения. Каким-то образом, несмотря на паршивое освещение тусовки, Минхо казалось, что он может видеть все. Йота страха и полное удивление зажгли эти темные глаза, слегка расширяя их, приподнятые брови спрятались под беспорядком осветленных волос, которые он сегодня предпочел оставить свисать на лоб. Они выглядели идеально неряшливо, словно он вышел из душа, атаковал себя полотенцем и просто оставил их высыхать, абсолютно неряшливо и дико.

Его взгляд метается между кошачьими глазами Минхо, и эти пухлые губы раскрываются в яркой улыбке с застенчивым смешком прямо позади нее. Но тем не менее, тем не менее, его тон умудряется оставаться дерзко игривым.

— ...Они вкусные, — нежно говорит он. — Стыдно не есть их.

— Верно, — Минхо позволяет своему взгляду упасть к губам Чана на долгую, тяжелую секунду, и затем он снова танцует вверх с горячим озорством. — Я почти забыл, насколько ты неравнодушен ко вкусу.

Чан не настолько стеснительный, чтобы завизжать или разорвать зрительный контакт, но он трепещет веками на дрожащем, благоговейном вдохе. Выдох, который следует за ним, бесконечно слабый.

Они оба слишком вовлечены, чтобы оторваться, вдыхая друг друга глазами. Напряжение, говорит сознание Минхо голосом Джисона. Такое сильное, блять, напряжение. Просто потрахайтесь уже, поимейте друг друга. Пожалуйста.

Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста.

Внезапный пронзительный смех частично облегчает его. И Минхо, и Чан переводят свое внимание на звук, и Минхо пытается сместить свой фокус со жгучего жара на своем боку.

Это был Феликс, весело кричащий и ерзающий, пока Хенджин обводил линию его уха кончиком своего носа, мягкая ухмылка расплылась на ангельском, покрасневшем лице. Ухмылка становится надменной в ответ на реакцию тела Феликса, немедленно маня его к их небольшому ассортименту подготовленных рюмок. Пока Феликс опустошал свой шот, Джисон отошел в сторону, бегая от Хенджина кругами, когда тот пытался схватить его за задницу.

Взгляд Минхо становится нежным.

— Что твои друзья делают? — спрашивает Чан, придвигаясь еще немного ближе к Минхо, так, что их плечи чуть-чуть соприкоснулись.

Откуда он знает, что они мои друзья? Сразу же задается вопросом Минхо, но затем вспоминает, что Чан наблюдал за ним за ланчем. Он, наверняка, узнал в них парней, которые сидели с Минхо. Но тем не менее, Минхо несколько — но безмолвно — впечатлен наблюдательностью Чана.

Наблюдательный. Как и Минхо.

Еще одна общая черта! Голос Сынмина раздается у него в голове. Боже, он даже не на вечеринке, но все равно находит способ достать его.

— Этот, — указывает Минхо на парня с достаточно длинными волосами, чтобы быть убранными назад в коротенький хвостик, стройная фигура сгорбилась, когда он с ликованием прикрыл рукой рот. Готовый к съемкам обложки журнала, как всегда. — Хенджин.

— А этот, — Минхо показывает указательным пальцем на парня, похожего на эльфа, борющегося с отвращением на лице от только что опрокинутого шота, нос морщит россыпь идеально расположенных веснушек. — Феликс. И они оба играют в игру, которую этот, — Минхо нацелился на своего мальчика. Его маленький проблемный, укуренный гремлин. Он защищает руками свою задорную задницу, выкрикивая ругательства в адрес Хенджина, которые становятся все более нелепыми. — придумал. Его зовут Джисон.

Чан испускает мягкое понимающее а-а, находя забавным, как Феликс тоже начинает накидываться на Джисона, слыша его притворные вопли о помощи.

— Какие правила игры?

— Два человека провоцируют друг друга до тех пор, пока кто-нибудь не уступит, не сдастся или просто не проявит признаков слабости, и тогда он будет наказан, — начинает Минхо. — Все началось как повод для Джисона по-доброму раздражать других — тыкать, дразнить, лезть в лицо с эгьё и все в таком духе. Потом, в какой-то момент, Феликс дал отпор, наклонившись, будто собирается поцеловать, и это был самый первый проигрыш Джисона. С тех пор, игра по большей части о Хенджине и Феликсе, пытающихся довести друг друга до предела более... телесными атаками. Наказанием часто является алкоголь, так что спустя достаточное количество раундов, они просто целуются. Джисон до сих пор ворчит по поводу того, что его «гениальная идея» теперь используется как способ пофлиртовать.

— О! — хлопает Чан от внезапного понимания. — Понял, понял. Почти уверен, кто-то играл в нее в дома, когда я был слегка помоложе. — он смотрит на Минхо после паузы, вопросительно поднимая бровь. — Ты играл с ними когда-нибудь?

— Я в черном списке, — ухмыляется Минхо, смотря вниз на свой напиток. — На самом деле, по прямо противоположной от Джисона причине — он постоянно проигрывал. Я — выигрывал.

Чан посылает ему прищуренный взгляд.

— Как жаль, — мычит он. — Я бы сыграл с тобой.

Минхо делает еще один глоток своего напитка, и это единственная причина, по которой он сглатывает.

— Ты бы просто проиграл, — мурчит он, борясь с необъяснимым теплом, будто ему давали право расцветать и пульсировать через всю его грудь. Он здесь только за тем, чтобы выпить, вспоминает он. Выпить, повеселиться со своими друзьями и насладиться их развлечениями, достойными целого фильма.

Чан выдыхает слишком непринужденно.

— Ну не знаю, думаю я мог бы выиграть, — поддразнивание звучит в его голосе. Он подыгрывает Минхо, начиная полностью игнорировать его, размышляя вслух. — Может быть, мне сыграть с одним из них, чтобы доказать это, раз ты вне игры.

С этими словами он кивает в сторону Хенджина и Феликса.

Вся вселенная Минхо, его существо, душа и внутреннее «я» горят огнем, взрываются и возвращаются в нормальное состояние, только чтобы это могло произойти во второй раз. Все это время, единственным признаком происходящего было то, как невозмутимое выражение лица Минхо слегка трескается.

Абсолютно, блять, исключено.

Внезапно, почти по-звериному, кошачий взгляд с Чана превращается в жалющую боль, устремленную на его великолепных, милых, потрясающе добрых друзей. Что-то, обжигающе горячее, закипает внизу его живота, и затем на нем оседает мысленный образ Чана, с которым Хенджин и Феликс делают то, что обычно делают друг с другом, делают с кем угодно, только не с Минхо, и внезапно все вокруг становится ледяным, холодным, одиноким и пустым. Целая война бушует в его голове всего какую-то миллисекунду, и все потому, что Чан что-то промычал. Он произносит всего одно предложение, и Минхо уже чувствует угрозу, угрозу повсюду.

Один палец Минхо дергается — всего немного, абсолютно невинное желание убивать, он клянется — вокруг его бутылки, когда он ставит ее на ближайшую поверхность, чтобы повернуться к Чану с пристальным взглядом, облокотившись на руку.

Чан возвращает свое внимание на Минхо, с вызовом приподнимая бровь и кокетливо одаривая его позу взглядом сверху-вниз.

Минхо фыркает.

— Я не говорил, что не стану играть.

Чан нагло заползает дальше в его пространство, пока небольшие участки их тел не касаются от движений. Его веки тяжелые, а ухмылка — чистое озорство.

— Не боишься, что тебе наконец-то выпал реальный соперник?

Хоть эта мысль и пробегала у него в голове, это было неправдой. Минхо ничего не боится. Но он должен признать, Чан... не был похож на того, кто часто проигрывает. Просто кажется, что буквально все в нем отличалось от Минхо. Чан выигрывал в спорте и физической силе, Минхо выигрывал в контроле над социальными ситуациями. Одно было талантом, другое — неприязнью.

Но они оба были опасно уверенными, что привело Минхо к убеждению, что, если они сыграют в игру, обстановка быстро накалится. Он бы даже не сдвинулся с места, но Чан...

Взгляд Минхо становится острее.

— Ни разу, — невозмутимо заявляет он. — Лишь немного переживаю, что тебе будет неловко, вот и все.

Чан мягко хмурится.

— И почему же мне будет неловко?

— У нас есть зрители, — констатирует Минхо, лениво махая пальчиками вокруг полузаполненной комнаты, не разрывая зрительный контакт.

Чан улыбается, очевидно, находя мысль о том, что за ними наблюдали, забавно несущественной.

— И?

Окей, ладно, если люди не так уж его беспокоят...

Минхо начинает действовать, скользя ладонью вверх по руке Чана до тех пор, пока она нежно не размещается у того на бицепсе, который он затем ласково сжимает. Мышцы были упругими несмотря на то, что Чан их даже не напрягал. Взгляд Минхо непринужденно падает на руку, а затем возвращается обратно, выглядывая из-под завесы ресниц.

— Я просто хотел удостовериться, что ты не против, чтобы все эти люди узнали, как звучат твои стоны, Чан.

Часть всегда присутствующего в поведении Чана веселья перетекает во что-то более темное, выражение его лица становится серьезнее. Его собственный напиток где-то в стороне, поэтому он тоже поворачивается к Минхо, оба достаточно близко, чтобы, если бы они качнулись вперед, их грудины соприкоснулись бы. Он поднимает руку и размещает ее на бедре Минхо, ровно также, как и в танце в ту ночь, когда они переспали.

На пробу, другая рука Чана располагается на щеке Минхо. Его ладонь сухая, теплая и слишком нежная для кого-то, кто занимается такими агрессивными видами спорта. Минхо даже бровью не повел, сохраняя их продолжительный зрительный контакт, пристальный взгляд слишком поглощен намеками на искренность в шепоте, слетающем с пухлых нежно-розовых губ Чана.

— А ты не против, что они все увидят, кто заставляет меня так стонать? — мурчит он, слегка приподняв уголок рта.

Очередь Минхо. Он ластится к ладони Чана в нехарактерном проявлении нежности, задумываясь, может ли это застать его врасплох настолько, чтобы он проявил нерешительность или вздрогнул. Этого не происходит, но его вид... в таком темном освещении с одними лишь вспышками света от стробоскопов и экранов телефонов внезапно расширившиеся зрачки делают его глаза похожими на сверкающие, маленькие галактики.

У Минхо хватает наглости приблизиться еще сильнее, он подшагивает так близко, что его торс наконец-то прижимается к торсу Чана. Рука на его бицепсе скользит выше по спуску плеча, пока не размещается на теплом изгибе шеи, достаточно высоко, чтобы его указательный и большой палец чувствовали щекотку длинных волос.

— Я хочу, чтобы они видели, — выдыхает Минхо с чрезмерной честностью.

— Хочешь, чтобы они увидели, как я стону? — спрашивает Чан, перемещая руку с бедра на поясницу.

— ...Хочу, чтобы они видели меня, — признается Минхо. — Хочу, чтобы они видели, что я делаю это с тобой.

Намек на собственничество не проходит мимо ни одного из них, Чан едва слышно испускает шипящее «блять». Следующим шагом он давит ладонью на спину Минхо, прижимая того к себе и заставляя их сблизиться еще сильнее. Пах к паху, грудь к груди, лбы чуть ли не ударяются друг о друга. Минхо чувствует остатки алкоголя в теплом дыхании Чана на своем лице.

— Думаю, я выиграю. Ты ничего не сможешь сделать, чтобы заставить меня сдаться.

Принимая вызов, Минхо прижимает их лбы вместе, затем кончики носов. Горячий воздух циркулирует между ними — тяжелый, удушающий и напряженный. Рука Чана на щеке Минхо изгибается назад, пока не обхватывает его затылок, перебирая эти темно-каштановые волосы между своими загорелыми костяшками.

Внезапно, Минхо сладко улыбается, так близко, что ему некуда смотреть, кроме приоткрытых губ Чана.

— При этом нет ничего, что искушало бы тебя сильнее, чем желание сдаться мне, милый.

Возможно, сейчас самое время остановиться, прежде чем все зайдет слишком далеко, станет слишком интимным. Примерно сейчас Феликс и Хенджин, с таким уровнем трезвости, остановились бы, подняв руки вверх, заявляя, что даже с этим их дружба может не справиться и начать подвергать вещи сомнению. Даже учитывая все это, Минхо не отступит, потому что он не сомневается, что Чан отступит первым.

Чан склоняет голову еще ближе, пока не достает одного маленького движения, чтобы их губы прижались друг к другу. Его ладонь гладит спину Минхо, а его веки трепещут между глотками воздуха, каждое смещение заставляет кончики их носов соприкасаться и тереться друг о друга.

— Так было бы раньше, — шепчет Чан так тихо, что ему больше не нужно задействовать голосовые связки. Минхо чувствует каждый слог на своих губах. — Но недавно я встретил кое-кого, кто научил меня, что я не должен играть по правилам.

— Не должен, — мычит Минхо с еще одной редкой улыбкой. Великолепная память Чана была такой прелестной. Минхо делает следующий шаг — его рука поднимается, чтобы обхватить плечо Чана, помогая своровать еще больше его кислорода, как будто для него это было жизненно необходимо. Для любого, кто не всматривался в то, кем они были, они могли выглядеть, как парочка посреди очень горячего проявления близости. — Ты должен играть, чтобы получить желаемое и ничего более.

Очередь Чана.

— Желаемое? — выдыхает он.

Чан целует Минхо.

Поначалу, это просто легкий поцелуй, такой медленный, что у Минхо есть все время, какое ему было только нужно, чтобы запомнить, как эти губы сливаются с его собственными. Чан мягко отстраняется на крохотное расстояние, прежде чем без колебаний наклониться и поцеловать его снова, на этот раз с приоткрытыми губами, делая поцелуй более откровенным и свободным.

Тело Минхо в огне, разожженном за его промежностью, а затем распространившемся в кончик каждой конечности. Он медленный, но глубокий, иногда они отстраняются с закрытыми глазами, просто чтобы подразнить, и затем снова воссоединяют губы в мягком, влажном столкновении, вызывая более резкие вдохи через нос.

Чья сейчас очередь?.. Блять. Очередь Минхо.

Может Чан и предложил поцелуй, но Минхо предложил язык. Все начинается со скромного прокатывания между сжатыми губами, но реакция Чана скорее приглашающая, чем безразличная. Вскоре, их головы склоняются, чтобы подстроиться друг под друга, пока обжигающе-мокрые кружащие быстрые движения накладываются одно на другое, делая парней обоюдно одержимыми этим танцем и тем, как он смешивает их слюну.

Рука Чана на спине Минхо падает на его задницу и жадно сжимает ее. Минхо сосет язык Чана. Чан прикусывает нижнюю губу Минхо и сразу же зализывает место. Минхо обхватывает шею Чана руками и прижимается бедрами к его бедрам.

Эта игра — самая гениальная идея Джисона за все время.

Минхо не смущают люди, наблюдающие за тем, как он целуется, но ему определенно интересно, привлекло ли это какое-то внимание. Люди часто целуются на вечеринках, но, возможно, кто-то достаточно трезвый нашел бы время, чтобы узнать лицо Минхо или Чана. У них обоих была репутация, за которую они были узнаваемыми большинством, так что это лишь дело времени, когда кто-нибудь распознает кого-нибудь из них и задастся вопросом, с кем они так открыто и бесстыдно сосутся.

Чем больше проходит времени, тем более отдаленным становится этот интерес, и тем сильнее Минхо плевать. Чан, Чан, Чан. Его пухлые губы ощущаются такими разгоряченными и полными против губ Минхо, обволакивают его с каждым толчком и рывком, лаская, они оба покрыты слюной от того, как сильно они лизали и посасывали друг друга.

Несмотря на то, что игра начинает обращаться в размытую пустоту, не имеющей никакого значения для затуманенного разума Минхо, он, тем не менее, осознает, что настала очередь Чана.

Чан, должно быть, чувствует то же самое, — черт, почему они постоянно на одной волне? — потому что он выводит их поцелуй на новый уровень и вслепую, ориентируясь только на ощущения, направляет Минхо назад к ближайшей стене, чрезмерно поглощенный их страстными поцелуями, что чуть ли не врезается в нее.

Минхо испускает улыбающийся, хриплый вздох, оборачивая руки вокруг шеи Чана и жадно воссоединяя их снова вместе.

Он знает, что звук удара, наконец, должен кого-то насторожить, потому что не проходит и секунды, как он слышит шокированный визг.

— Не может, блять, быть, — особый тон Хенджина.

Чан не прекращает целовать Минхо у стены, поглаживая и прижимая его к ней, потому что ему абсолютно плевать, он уверен в себе, его губы прекрасны на вкус и теперь он — новый любимчик Минхо.

Минхо может немного и превосходит Чана в росте, но это совершенно неощутимо, поскольку, похоже, что Чан предпочитает ботинки на толстой платформе, а еще потому, что его тело настолько чертовски мускулистое, что Минхо почти полностью спрятан за ним, заключенный в клетку широкими плечами и подтянутым торсом настолько, чтобы быть скрытым от посторонних глаз.

Минхо не может этого допустить.

Одна его рука поднимается вверх и путается в волосах Чана, пока другой он толкает крепкое плечо, используя скрытую силу, чтобы перевернуть их так, что Чан ударяется спиной о стену, Минхо зажимает его. Он испускает напряженный звук от внезапного изменения, но он превращается в сокрытое тихое хныканье, когда Минхо неожиданно дергает его за волосы.

Минхо использует наклон головы, чтобы провести носом по линии челюсти, ухмыляясь в кожу рядом с яремной веной, прежде чем зарыться в нее ртом.

Мускусный оттенок Чана, растянутый по всему горлу, вызывал такую зависимость, что невозможно было остановиться проводить губами по нему и пробовать на вкус, он тянет за волосы сильнее, чтобы обнажить еще больше кожи. Минхо этого недостаточно, томные поцелуи и касания языком встречают горячим тяжелым дыханием, как только он начинает поглощать его с еще более бесстыдным голодом, оставляя цепочку расцветающих красных и розовых меток от челюсти до края ключицы.

Чан становится громче, более плаксивым, его руки липнут к фигуре Минхо, впиваясь в его одежду, словно он тоже не может насытиться им. Такой хороший мальчик, особенно когда его вздохи и стоны обращаются в слоги имени Минхо, заявляя для всех, кто решался послушать, кто это был — тот, кто заставлял Чана прикусывать нижнюю губу и плотно зажмуривать глаза в удовольствии прямо посреди коридора очередной студенческой вечеринки.

Минхо дразнит, легонько покусывая по всей длине его челюсти, надеясь, что все могут увидеть его острый профиль и сразу понять, кому он принадлежит. Он наконец-то отстраняется от покрытой засосами кожи, когда решает, что хочет снова атаковать его губы, затягивая их в свои, одновременно зарываясь рукой в осветленные волосы, крепко хватая, будто он не желает делиться ими ни с кем другим.

Где-то, поверх всего этого, Минхо ударяет реальность, в которой он целовал Чана. Эти идеальные губы поверх его принадлежали Чану, этот человек, зарывающийся в него языком был тем же самым парнем, который не мог перестать пялиться на него за ланчем, тем же самым, который прикасался к нему с трепетом и уважением, который улыбался ему, когда Минхо не видел на то причины.

Минхо внезапно был тверже, чем за всю свою жизнь.

Как только естественное развитие их поцелуя начинает включать в себя мягкое трение друг о друга, он чувствует, что Чан тоже. Их члены лишь слегка касаются сквозь одежду, но это все, что нужно Минхо, чтобы почувствовать, как низ живота пульсирует, вызывая бусины предэякулята, этого даже и близко недостаточно, чтобы ублажить его возбуждение.

Чан справляется хуже с игнорированием проблемы, тем не менее хорошо, что они были в одной лодке.

— Минхо, — выдыхает он сквозь израненные губы. Его руки упали на талию Минхо, удерживая его так, чтобы он оставался прижатым к паху Минхо. — Минхо, дай мне снова подрочить тебе. Так хочу коснуться тебя.

Минхо испускает неразборчивый выдох в нижнюю губу Чана, отвлеченно проводя по ней языком.

— Пожалуйста, — продолжает Чан, шепча достаточно низко, чтобы только он мог его слышать. Даже тогда уши Минхо навостряются, чтобы различить звуки поверх тяжелого баса. — Прошу, прошу. Ты мне нужен.

— Мило, — мычит Минхо, внезапно одаривая Чана улыбкой, целомудренно целуя уголок его губ. Он притворяется, что раздумывает об этом, проводя ногтями по коже головы Чана, со слишком слащавой, продуманной ухмылкой во взгляде.

— Признай поражение, и я позволю тебе прикоснуться ко мне, как бы ты ни захотел.

Как Минхо и говорил, нет ничего, что искушало бы Чана сильнее, чем желание сдаться ему. Он моментально падает в омут, словно игра уже покинула его сознание. Его глаза затуманены, а губы покраснели. Очевидно, у него на уме не было ничего кроме удовлетворения Минхо.

— Ты победил, — говорит Чан, позволяя своим рукам упасть с тела Минхо в явном желании сдаться. — Ты можешь побеждать всегда.

Минхо нравится, как это звучит — музыка для ушей, почти также как и стоны Чана.

Этим вечером настала очередь Минхо вести Чана через изумленную толпу, которая пыталась делать вид, что не видела, как минимум, половины шоу. Ладонь Чана горит, но его хватка крепкая, он ни разу не спотыкается позади Минхо, какими бы резкими ни были его маневры между телами.

Минхо чувствует необходимость включить свет, как только они находят свободную комнату, и Чан нервно потирает затылок, как только его рука наконец-то освобождается от руки Минхо.

— Как бы ты хотел сделать это? — спрашивает Чан, понимая, что Минхо хочет контролировать ситуацию от и до.

Минхо тает от сентиментов, но желает немного поиграться с ним.

— Это была твоя идея, Чан-и, — мурчит он, позволяя взгляду пролететь по всей комнате, словно говоря, что возможности бесконечны. — Что было у тебя на уме, когда ты умолял меня позволить подрочить мне, хм?

Чан секунду колеблется, но затем его взгляд танцует к кровати. Он возвращает его обратно к Минхо в немом вопросе, и тот просто пожимает плечами с уклончивой ухмылкой на лице.

Затем Чан подходит уверенными шагами к кровати и располагается на ней, прижимаясь спиной к изголовью. Он поднимает ноги на нее, разводит колени и мягко хлопает по бедру, приглашая.

— Сядешь мне на колени? — выдыхает он.

Минхо делает дрожащий вдох, радуясь, что этого не слышно на расстоянии. Он шагает вперед к краю кровати, пока его разум собирает воедино план Чана, и ментально, и физически подготавливая себя, когда он забирается на матрас и размещается между ног Чана.

Минхо усаживается между бедер Чана, которым пришлось раздвинуться еще сильнее, чтобы поместить бедра Минхо, откидываясь спиной на его грудь. Боже, он был чертовски широким, Минхо все еще не мог привыкнуть к этому. Он чувствует себя укутанным в колыбели, прижимаясь спиной к твердым мышцам и теплу тела, сопротивляясь желанию запрокинуть голову назад и положить ее на его плечо. Он чувствует себя еще более запертым в клетке, когда Чан медленно поднимает руку, чтобы затем накрыть ею эрекцию Минхо, которая теперь была очевидна под светом лампы и туго натягивала ткань узких штанов.

Единственный удовлетворенный выдох Минхо был достаточным одобрением для Чана, чтобы начать расстегивать джинсы, кладя подбородок на плечо, чтобы он мог наблюдать за тем, как освобождает член Минхо из его штанов, беря пульсирующий ствол в свою мягкую хватку.

Минхо достаточно часто видел свою собственную длину, чтобы запомнить ее, но черт, она выглядит так по-другому в руках Чана, обернутая худыми пальцами и испещренной венами ладонью. Он низко мычит, когда Чан лениво, на пробу делает движение вверх-вниз, и слышит его тихие ругательства рядом с ухом при виде кристальных жемчужин предэякулята, стекающих по раскрасневшемуся кончику.

— Хотел прикоснуться к тебе с того момента, как ты касался себя надо мной в прошлый раз, — признается он с придыханием завороженным голосом. Затем, с игривым смешком, который посылает мурашки по спине Минхо, добавляет, — Я ужасно завидовал, что не мог сделать этого.

Минхо игнорирует этот факт, ради своего же благоразумия, его дыхание выходит немного тяжелее теперь, когда его эрекцию слегка приласкали такой благоговейной хваткой.

— Разве нам не нужна смазка? — решает он спросить вместо этого, хотя не похоже, что он проявлял достаточно энтузиазма, чтобы оторвать свой взгляд на ее поиски.

— Не-е, — мурчит Чан. — Хочу кое-что сделать.

Прежде чем Минхо успевает задаться вопросом, свободное кольцо правой руки Чана высвобождает истекающий член и поднимается к его лицу, встречая его обоняние оттенками соли предэякулята, когда ладонь образовывает чашечку прямо под его ртом.

— Плюй, — говорит Чан.

У Минхо аллергия на следование указаниям, но твою ж мать. Он слегка наклоняется вперед, позволяя теплой слюне скопиться на языке, прежде чем сплюнуть ее в ладонь Чана, наблюдая за тем, как ее небольшие ручейки стекают по линиям сгиба к центру. Чан подносит руку к своему собственному рту, чтобы добавить еще, сплевывая.

Как только их слюна смешивается на ладони, Чан, используя другую руку, нежно обхватывает торс Минхо, рассеянно поглаживая его живот.

— Расслабься, — выдыхает он в раковину уха Минхо, побуждая его отпустить напряжение и свободнее опереться на его грудь. Они оба смотрят вниз на руку Чана, когда она вновь достигает подрагивающую, сочащуюся эрекцию Минхо, ровно до тех пор, пока влажная ладонь с легкостью не скользит вниз по его головке и стволу.

— Ох, — мычит Минхо, слюна все еще горячая, когда она распространяется вверх и вниз по его длине с каждым мягким движением. Звук такой мокрый, между ними раздается хлюпанье, когда Чан начинает водить рукой с большим энтузиазмом, сжимая совсем немного сильнее. — Как же, блять, приятно, Чан-и...

— Хорошо, — говорит Чан, уткнувшись носом за ухо Минхо на короткую секунду. Он не прекращает свои действия, и Минхо заворожен тем, как розовый кончик его головки исчезает и появляется в сжатом кулаке Чане. — Хочу быть хорошим для тебя.

И Чан был хорош. Чан был чертовски хорош. Подозрительно, насколько он был на одной волне с Минхо, что знал, как провести большим пальцем под головкой так, чтобы ему понравилось, и когда ускориться, нашептывая одобрительное «мхм», когда Минхо начинает хватать и впиваться ногтями, шипя через сомкнутые зубы.

К этому моменту, член Минхо был полностью покрыт блестящей смесью слюны и предэякулята, она даже начала стекать вниз к мошонке. Он больше не мог сдерживаться, полностью откидываясь назад на грудь Чана и позволяя голове упасть на его плечо, наблюдая из-под полузакрытых век за этими венистыми костяшками, выпирающими при каждом неутомимом движении запястья.

— Блять, Чан, блять, — Минхо ничего не может с собой поделать, когда его бедра начинают подскакивать, втрахиваясь в руку, опираясь на сильные ноги Чана. Чан естественным образом подстраивается под него, усиливая хватку и делая мокрые звуки еще грязнее. Он мычит в шею Минхо, пока другой рукой, поглаживающей его торс, спускается ниже мимо его члена и начинает перекатывать яйца в своей мягкой, сухой ладони.

— Ох, твою мать, — тяжело выдыхает Минхо, чувствуя, как предательское тепло пульсирует на поверхность за рекордное время. Его глаза затуманены, он не видит ничего, кроме того, как ладони Чана работают с ним, как эти руки сжимают его с обеих сторон, удерживая его внутри. — Близко, близко, близко.

Его член пульсирует на грани экстаза, потерянный в лимбе эйфории, где не существует ничего, кроме физического удовольствия. Рот Минхо раскрыт в немом стоне, глаза закатываются за веки, каждая связка и сухожилие в его теле будто натянулись и подрагивают.

— Кончи для меня, малыш, — говорит Чан, и в его голосе не слышится и капли игривости.

После чего он оставляет поцелуй раскрытыми губами на шее Минхо. Он просто поцеловал Минхо. Не из-за пари или чертовой игры, а потому что он просто хотел этого.

Сперма мгновенно выстреливает из Минхо под его слабое ругательство, горячо забрызгивая и без того покрытую влагой руку Чана, придавая еще более непристойный блеск. Чан продолжает надрачивать ему с удовлетворенными тихими звуками, издаваемыми прямо там, где он поцеловал кожу Минхо, сжимая его так, словно выманивая все наслаждение, какое только мог почувствовать парень у него на бедрах.

— Так много спермы для меня, — ухмыляется Чан в волосы Минхо, отмечая, как сперма все еще лениво сочилась из его щели вниз по фалангам маленькими струйками непрозрачного, туманно-белого. Пошлый комментарий заставляет Минхо кончить еще сильнее, маленькие бусины пульсируют наружу. — Только посмотри, сколько ее на моей руке.

Хотя бы он не упоминает тот факт, что Минхо кончил от чертового поцелуя.

Ясность встречает Минхо медленными шагами, открывая ему обзор на развернувшийся вид, когда он спускается с вершины своего оргазма.

Каждый сантиметр кожи над выступающей костью запястья Чана — мокрый. Промежность Минхо пропитана влагой, его живот вздымается и опускается, пока его тело пытается стабилизироваться ровными, но быстрыми вздохами. Чана, очевидно, все устраивает — черт, его тон казался гордым — учитывая то, как он продолжил играться с возбуждением Минхо, пробегая по нему вверх и вниз подушечками пальцев или странно ласково поглаживая тыльной стороной ладони.

Минхо на мгновение задумывается, не умер ли он и не попал ли в свою извращенную версию рая.

— Не хочешь помочь смыть это? — шепчет Чан ему на ухо, поднося влажные пальцы к краю внезапно слишком сухих губ Минхо.

Да, Минхо определенно в раю.

Он охотно раскрывает губы, и Чан наклоняет голову вперед через плечо Минхо, чтобы, не моргая, посмотреть, как тот полностью вбирает их в рот, удовлетворенно мыча. Солоноватость, слюна, кожа и сперма — не обязательно лучший вкус, смутно горький, но Минхо больше заботит само представление и то, насколько грязным оно было. Было что-то такое в его вовлеченности в процесс, что делало происходящее еще горячее.

Он посасывает указательный и средний палец Чана, раздвигая их, как ножницы, языком, и вскоре добираясь до остальных. После этого он обвисает на теле Чана, насытившись, и лениво заправляет себя все еще вибрирующими после сильного оргазма руками. Он разберется с беспорядком позже.

Сейчас, когда он полностью надел штаны, он чувствует что-то, упирающееся ему в поясницу.

Эрекция Чана.

Минхо, похоже, был слишком потерян в своем удовольствии, чтобы заметить это ранее, но Чан был настолько тверд и ощущался таким большим, что было больно от того, как он впивался в его спину. Бедняжка в прошлый раз кончил без рук от грязных разговорчиков Минхо, пока на его лице скакали, но теперь, когда появилась возможность прикоснуться к Минхо собственными руками? Подрочить ему, пока он сидел у него между бедер? Он должен быть на грани полного коллапса.

Внезапно Минхо настолько же бодрый, насколько он был перед тем, как они вошли в комнату (его выносливость была еще одним поводом для хвастовства). Он разворачивается, становясь на колени между ног Чана, смотрит на его покрасневшее лицо, его самоуверенную, мягкую ухмылку, и чувствует нужду в том, чтобы наконец увидеть, каково это, потерять самообладание.

Взгляд Минхо порхает вниз к яростно выпирающему очертанию члена в промежности штанов Чана.

— Твоя очередь, — буднично говорит он, слизывая остатки слюны с уголка рта.

Застенчивый звук застревает где-то в горле Чана. Он машет головой, позволяя своей обесцвеченной копне болтаться вокруг.

— Я был серьезен, когда сказал, что просто хочу подрочить тебе, — заверяет он с доброй мелодичностью в голосе, все также хрипло, как и прежде. — Ты ничего мне не должен. Пожалуйста, не чувствуй себя обязанным.

Минхо может сказать по его глазам, что он искренен.

И теперь Минхо однозначно должен.

Он ползет вперед, пока практически не садится на колени Чана, на этот раз лицом к лицу.

— Но я хочу, — мурлычет он с честностью во взгляде, вслепую проводя одной фалангой вверх по сокрытой длине Чана. Чан шипит под ним. — Хочу услышать, как звучит этот прекрасный голос, когда ты кончаешь. Наверняка, еще лучше, чем в прошлый раз, если такое вообще возможно, — дразнит Минхо с крохотной ухмылкой, водя кончиком пальца вокруг головки, как только находит ее.

— И я еще не наслушался твоих мольб, малыш.

Внезапно, Минхо берет все его очертание в руку и сжимает, вызывая самый прекрасный звук, который заставляет Чана запрокинуть голову назад, раскрывая рот. Минхо накрывает его, пока их губы слегка не соприкасаются.

— Позволишь мне сделать это, Чан-и? — спрашивает он шепотом, не в силах сопротивляться желанию слегка прикусить его нижнюю губу.

Даже если бы он не шептал, он все равно бы смог услышать, как пугливо сглатывает Чан. За этим следует шаткий кивок, его взгляд каким-то образом одновременно потерян в Минхо и полностью сосредоточен на каждой детали, несомненно впитывая и запечатлевая все в памяти.

Время представления.

Минхо медленно ползет назад на кровати, пока снова не оказывается между коленей Чана, следя за тем, чтобы каждая дорожка его пальцев по пуговице и молнии выглядели словно поставленная хореография. Бедра парня безмолвно поднимаются, чтобы помочь Минхо стянуть штаны вниз за пояс, нижнее белье вскоре следует за ними.

Минхо мгновенно ударяет мускус и жар, настолько удушающие, что он почти что теряет контроль. Тем не менее он делает глубокий вдох, молча осознавая, что это, вообще-то, первый раз, когда он видит член Чана — головка покоится на нижней части живота, по стволу, такому же испещренному венами, как и его руки, стекает вниз огромное количество предэякулята, из щели, такой же розовой, как эти грешные чертовы надутые губы, через которые он не может перестать тяжело вздыхать.

Тело Минхо говорит за него о его следующей цели, у него уже текут слюни, пока он пялится вниз с затаенной похотью на оголенный, истекающий член Чана.

Минхо больше не тратит ни секунды, ложась животом на матрас и нависая лицом прямо над длиной Чана. Если тот и был удивлен тем, что Минхо собирался ему отсосать вместо того, чтобы просто подрочить в ответ, он этого не озвучил — возможно, он слишком заворожен, или напуган, или наполнен такими трепетным ожиданием, что его голосовые связки перестали работать.

Скоро он это исправит.

Минхо начинает с того, что медленно проводит кончиком носа вверх по стволу, прижимаясь к струйке кристального предэякулята, который оставляет после себя сияющее, липкое пятнышко. Его губы раскрыты, угрожая в любой момент объявиться языку, но он просто целомудренно целует кончик, как только добирается до него.

Член пульсирует у него на губах и всецело вздрагивает, когда Минхо поднимает широко раскрытые глаза на Чана. Парень под ним дышал так тяжело, словно его уже оттрахали, но его взгляд был тяжелым и все еще сосредоточенным, выжидающим.

Минхо высовывает розовый кончик языка, чтобы затем невесомо коснуться головки, слизывая весь предэякулят, истекающий из нее.

— Блять, — выдыхает Чан от одного вида. — Минхо, ты такой— хн-н-н!

Ухмыляясь, Минхо прерывает его, ныряя вниз и вбирая весь кончик в рот, делая языком один объемный виток вокруг. Он мычит от вкуса, от скользкости теплой кожи Чана, от того, как неиссякаемая из-за накрывающего с головой желания соль спускается вниз по его горлу.

Он бы подразнил Чана подольше, и возможно сделает это в будущем, но эти стоны такие прекрасные, словно Минхо сидел в партере на приватной симфонии. Он сжимает бедра Чана с обеих сторон и с усилием опускается еще ниже, мыча в удовольствии от веса члена, тяжело покоящегося и вздрагивающего на языке. Он бесстыдно причмокивает вокруг него и заглатывает так глубоко, что чувствует, как влажный кончик носа прижимается к щетине его паха, затем он возвращается к поцелуям по всей длине, немного полизывая в промежутках между ними, обращая это в цикл, от которого не может устать.

Даже несмотря на музыку, гремящую за стенами, Чан был настолько громким и мелодичным, что Минхо задается вопросом, догадался ли бы кто-нибудь, что происходит в этой комнате — кто в ней. Догадались бы они, что это те два парня, целующиеся ранее, а теперь надрачивающие друг другу — темноволосый, с глоткой, заполненной членом, делающий блондину лучший минет в его жизни, минет, который он заслуживает...

Заслуживает.

Заслуживает.

Его рот замедляется. Может быть, посторгазменное сознание Минхо начинало становиться... слишком трезвым. Внезапно в его голове звенит смеющийся голос Джисона, толкающий его в плечо и хихикающий с того, что Минхо его не заслуживает.

Они целовали друг друга до сбитого дыхания, и Чан открыто выразил свое желание удовлетворить его, но... но было ли это тем, что Чан заслуживал? Добрый, популярный Чан? Милый парень, который заслуживал весь мир, «объятья и любовь», как сказал Джисон?

Минхо мог заставить его кончить, мог принести удовольствие, но быть лучшим в этих вещах могло не быть лучшим для Чана. Чану нужен был кто-то такой же хороший, как и он, такой же добрый, кто-то, кто сделал бы для него все, как этого всегда желали его друзья, Джисон, Феликс и остальные.

Минхо сдерживает горький вздох. Феликс был бы хорош для него. На самом деле, он мог представить Феликса и Чана, как идеальную, блять, пару. Они бы лелеяли друг друга, обдавая приторными словечками и абсолютной любовью, и Чан заслуживал этого.

Чан заслуживал кого-то подобного.

В Минхо что-то отключается, и что-то еще, где-то еще, темное, глубокое и более знакомое ему, включается.

Его взгляд становится грубее, злее, жестче. Он может сказать по звукам Чана, что тот был близок к оргазму, бесконечный поток плаксивых ругательств становится все выше по тону.

И Минхо плевать.

Он бесцеремонно поднимается с члена Чана, игнорируя нить слюны, соединяющую его губы с пропитанным влагой членом, и посылает ему равнодушный взгляд. Рука подпирает его бок, голова наклонена — поза абсолютной скуки.

— Минхо? — спрашивает Чан, голос покрыт замешательством. Он сглатывает воздух, пытаясь взять себя в руки насколько это возможно и спрятать недовольный стон, застрявший в легких. — Что-то не так? Я почти... я почти...

— Я знаю, — беспечно отвечает Минхо. — Но ты сам сказал — я не должен помогать тебе кончить.

Паника в голосе Чана почти мгновенна.

— Я-я...

— Я знаю, — закипает Минхо, его тон был ровным и пренебрежительным воркованием. — Так жаль. Ты был так близок, так сладко стонал для меня, вот-вот собирался кончить. Но должен ли ты? Думаешь, ты был достаточно хорош? Заработал этого?

Заслужил?

Разум Минхо — это больная смесь всего двух слов: власть и контроль. Он снова дразнит, проводя рукой вверх и вниз по длине Чана в обещании, но не заходя дальше легких прикосновений.

— Я был хорошим, — говорит Чан, голос полный боли. — Пожалуйста Минхо, я так хочу тебя.

Хватка Минхо усиливается, но совсем немного.

— Хочешь меня?

Чан ничтожно быстро кивает, отчаянно и... и...

Чан... плачет?

Слезы еще не пролились, но чрезмерная-но-недостаточная-стимуляция его истекающего члена сделала его глаза кристальными. Они были напряженными, полными и слабыми, с непролитыми искорками, которые освещались янтарным светом комнаты.

Выражение лица Минхо оставалось отсутствующим, пока он вырывал всхлипы из парня под ним, играясь с его членом так, что тот постоянно танцевал на краю, но не переступал через него.

— Как сильно ты хочешь меня?

— Возможно, сильнее, чем ты можешь себе представить, — шипит Чан, борясь с желанием вскинуть бедра в поиске трения, чтобы не быть наказанным, чтобы не быть плохим.

Минхо вздыхает.

— Достаточно, чтобы умолять?

Член Чана испускает столько предэякулята, сколько Минхо не видел за всю ночь.

— Минхо, — голос Чана хриплый, и да, теперь он плачет. Прозрачные дорожки катятся вниз по его горящим щекам, собираясь на подбородке, прежде чем беззвучно упасть на ткань футболки. — Умоляю тебя, пожалуйста, позволь мне кончить. Пожалуйста, позволь мне. Я хочу тебя. Хочу тебя. Я хочу тебя так сильно, что это, блять, убивает меня, прошу, позволь мне кончить, пожалуйста, прошу.

Глаза Минхо наконец-то смотрят на него с каким-то смыслом, и его челюсть слегка сжимается перед тем, как он раскрывает рот, будто собираясь что-то сказать.

И эти слова остаются неозвученными.

Вместо этого, его губы внезапно раскрываются еще шире, чтобы снова взять Чана в рот, наклоняясь вперед и вниз, вбирая его до упора.

Последующий стон Чана великолепен, великолепен и мелодичен, он шипит без возможности отдышаться.

— Черт, Минхо, господи, Минхо...

Минхо мычит в ответ, водя носом из стороны в сторону, прижимаясь им к паху и сжимая губы вокруг. Чан, должно быть, почувствовал все разом: внезапное, влажное тепло на своем члене, который слишком долго находился на застоявшемся воздухе; вибрация, которая прошла прямо через него, от мычания, неудержимо заманивая его к пропасти; тугое кольцо губ Минхо, раскрытых широко, чтобы взять его полностью, его обычно надутый рот был забит до такой степени, что парень задыхался.

Минхо не чувствовал вину за то, что держал Чана на краю. Ему ни капли не жаль. У Минхо уже был такой опыт, и он знает, что короткая пытка стоит того, и что все ощущения усиливаются, как только наступает тот самый момент — черт, да Чан должен благодарить его.

Интенсивность, которую испытывает Чан, подтверждается, как только Минхо поднимает рот и ныряет вниз еще раз, два и затем:

— Ох, черт, я сейчас кончу. Минхо, Минхо, Минхо... к-кончаю...

Если Минхо не мог сказать, насколько это нравилось Чану по тому, как его голос сорвался и всхлипнул, он мог почувствовать это по тому, как Чан не мог сдержаться и не пропустить свои пальцы через его темные волосы, хватая пряди, чтобы удержать на месте, пока член пульсировал сперму вниз по его горлу, используя волосы, как поводок, чтобы направлять его вверх и вниз, собирая всю разрядку. Кожу головы Минхо саднило, но это стоило того, чтобы услышать эти стоны сверху, пошлые, громкие, необузданные.

Минхо испивает его с благодарным мычанием, и как же много пролилось мимо его рта и пузырилось в уголках губ. К тому моменту, как он поднялся с истекающего месива, которое они вдвоем навели, у него все еще было изрядное количество на языке, а пальцы Чана отказывались покидать его волосы, хотя хватка значительно смягчилась после оргазма.

Чан смотрит на Минхо, снова сидевшего на коленях перед ним, он был таким выжатым, словно еще немного и провалится в бессознательное, но он все равно находит в себе силы погладить Минхо по волосам почти любовно. Голос, несомненно, потерян, он лишь одними губами выдыхает ему «спасибо».

Странным образом, Минхо знал, что Чан сделает это, но парень решает не задаваться вопросом откуда.

Вспоминая о том, как Чан кормил Минхо — просил помочь «умыться» — у Минхо возникает идея. Рот слишком полон, чтобы говорить, его взгляд падает на раскрытые губы, которые глотали воздух. Он намеренно долго пялится на них, прежде чем вернуть глаза на Чана, вопросительно выгнув бровь.

Каким-то образом, Чан моментально понимает и делает слабый, застенчивый кивок.

Минхо подползает так близко, как только может, при этом не садясь полностью на обнаженное тело Чана, и молча подносит руку к его подбородку. Он давит на него вниз большим пальцем, мягко заставляя раскрыться, и Чан уже знает, что нужно высунуть язык, плоский и розовый, широко раскрыв глаза в ожидании. Ладони в волосах Минхо подталкивают его вперед в тандеме, ровно до тех пор, пока их носы не соприкасаются.

Минхо, не колеблясь, сплевывает, бросая затуманенный взгляд на разрядку, приземлившуюся на язык Чана, прежде чем тот берет ее в рот с трепещущими веками и вздохом, слишком нежным для такого развратного момента.

Даже с этой мыслью, Минхо не может не поддаться желанию. Он подносит ладони к щекам Чана, чтобы стереть дорожки слез подушечками больших пальцев, и даже продолжает поглаживать кожу, когда заканчивает.

Чан проглатывает, и Минхо ухмыляется.

Кое-кто должен ему апельсиновую содовую.