В конце-концов, у Аль-Хайтама предсказуемо поднимается температура, и он беспокойно спит, ворочаясь в руках Сайно, вплоть до самого вечера.

Аль-Хайтам тяжело дышит, и Сайно кусает губы от накатывающего волной беспокойства, каждый час меняя влажное полотенце на его лихорадочно горящем лбу — Кандакия принесла ему домашнюю аптечку со всеми необходимыми лекарствами еще несколько часов назад, и даже успела сбегать до деревенского врача Маруфа и обратиться к нему с просьбой помочь, но сейчас, пока Аль-Хайтам находится в плену снотворного, они ничего не могут сделать, кроме как ждать, когда он проснётся сам.

И это ощущение полной беспомощности сводит Сайно с ума: смотреть на то, как Аль-Хайтама ломает на кровати; на то, как его лицо искажается болью и мукой, а щёки пылают красным от внутреннего жара; на то, как он отчаянно дёргает пальцами, пытаясь выбраться из мучающего его кошмара; без возможности что-либо сделать, чем-либо помочь — всё это отпечатывается в сознании Сайно подобно незаживающим, — никогда, никогда незаживающим, — шрамам от раскалённого металла; отвратительным, чётким клеймом, которое будет бередить его душу ещё много лет.

Смотреть на это тяжело, но Сайно, сжав зубы, подбадриваемый тихим, успокаивающим рычанием Германубиса, внимательно следит за состоянием Аль-Хайтама — лишь бы опасно высоко не поднялась температура, лишь бы не началась нежелательная, ослабляющая тело и разум, лихорадка, лишь бы, лишь бы, лишь бы...

Сайно знает — тело Аль-Хайтама крепкое, здоровое; тело Аль-Хайтама справится с болезнью... но вот сможет ли это сделать разум?

Вопрос, на который у него нет ответа. И ему остаётся только сидеть и надеяться на чудо, на благословение их юной, слишком давно ушедшей в уединение своего Храма, Богини; молиться на то, чтобы она услышала его просьбу, помогла страдающему от боли Аль-Хайтаму так же, как когда-то помогла другим Хранителям деревни, нивелировав последствия безумия.

***

На ужин Кандакия приносит ему поднос с едой и объявляет пересменку с решительным, упрямым блеском в глазах.

Сайно не очень нравится идея, что за Аль-Хайтамом будет следить кто-то, кто не он, но наваливающаяся тяжёлым грузом на плечи усталость не оставляет ему выбора, и он покорно встаёт с кровати и отходит к другому углу, чтобы поесть, кидая перед этим последний взгляд на лицо Аль-Хайтама, наполовину закрытое белым полотенцем — и тщетно старается не думать, насколько он в таком виде напоминает проклятого покойника. До бегающих по закрытым тканевыми наручами предплечьям мелких мурашек.

Кандакия легко занимает его место, садясь на стул возле кровати, и пододвигает к себе лежащую рядом аптечку, задумчиво перебирая и рассматривая бутылочки с лекарствами, хранящиеся в ней.

"Расслабься и ешь, глупый ребёнок."

Сайно косится на неё, нервно вертит ложку в руках, устало развалившись в кресле, но тихо вздыхает, безропотно следуя тихому приказу Германубиса и опуская её в огромную тарелку с пышущей жаром едой, прикрывая глаза: традиционный пилав Аару, значительно видоизменённый Кандакией, тает на языке, оставляя после себя кисло-сладкое послевкусие — и Сайно с внезапной ошеломлённостью думает, как же сильно он соскучился по этому вкусу.

Пилав в городе Сумеру, когда он однажды решил заказать его в таверне в память о родине, имел совершенно другой, более сладкий, привкус, очень непохожий на то, что он ел всё своё детство. И сейчас, с каждым новым укусом чувствуя мягкость риса и бобов, тающих на языке, чувствуя взрыв вкуса от солёной томатной пасты, невольно Сайно греет проявленная к его неспокойной душе нежность, которой Кандакия ненавязчиво окутывает его, так легко предлагая свою вечную поддержку и заботу.

Он легко улыбается, и, приоткрыв глаза, мельком замечает такую же улыбку на лице Кандакии, которую она быстро прикрывает ладонью и отворачивается, возвращаясь к повернувшемуся набок Аль-Хайтаму, поправляя полотенце на его лбу.

Проследив за этим движением, Сайно мысленно обещает и себе, и Германубису, что уже скоро окончательно вернётся домой.

Надо лишь кое-что проверить.

***

Когда Аль-Хайтам просыпается, время уже медленно близится к глубокой ночи.

Сайно в этот момент уже привычными, почти доведёнными до автоматизма, движениями выжимает тонкое полотенце в тазике с водой, избавляясь от лишней влаги, и поднимает голову с намерением снова приложить его ко лбу Аль-Хайтама, как замечает его сонный, слегка расфокусированный взгляд, пристально наблюдающий за ним.

Он замирает на пару секунд, удивлённый, а после тихо спрашивает, проверяя чужую реакцию:

— Аль-Хайтам?.. — Аль-Хайтам чуть хмурится, но не отвечает; он не отрывает взгляда, внимательно следит за каждым движением Сайно, глубоко дышит и кажется странно расслабленным, несмотря на бьющую его тело дрожь.

Сайно медленно выдыхает через нос, прикрывая на секунду глаза, сжимает губы и тянется, чтобы легкими движениями обтереть чужое пылающее лицо и аккуратно пристроить ткань на лбу, наблюдая за тем, как Аль-Хайтам сначала жмурится, а после снова упрямо сосредотачивает изумрудный взгляд на нём.

— Аль-Хайтам? — Сайно пробует ещё раз, нервно кусая внутреннюю сторону щеки, но Аль-Хайтам не реагирует, и Сайно в нахлынувшем разочаровании сжимает кулаки и отворачивается к стоящей на тумбочке, около чужих наушников с давно погасшей Акашей, — видимо, ушедшей в спящий режим; ни Сайно, ни Кандакия не знали, на какую из многочисленных кнопок на наушниках нажать, чтобы отключить Терминал, а портить чужое имущество не хотелось, проверяя функцию каждой, поэтому они оставили всё как есть, — домашней аптечке — необходимо быстрее напоить Аль-Хайтама жаропонижающим, а после и тарелкой легкого супа, пока он находится в сознании.

Невольно закрадывается отдающая смиренным отчаянием мысль — а чего, он, собственно, ожидал? Моментального чуда? Что Малый Лорд Кусанали прислушается к просьбе ребёнка пустыни?

Сайно тихо усмехается, растягивая губы в секундном оскале. Смешно.

Благословенные цветущим Лесом и наличием знаний, люди Сумеру никогда не считали жителей Моря красных песков чем-то большим, чем досадными пятнами грязи на сияющей чистоте белого мрамора, повсеместно использующегося Академией.

Единственными исключениями из правил, с которыми сумерцам пришлось со скрипом смириться — это помощница Мудрецов Сетария и сам Сайно, пробившиеся к власти сквозь пот, кровь и слёзы, и игнорирующие чужое мнение в пользу ранее недоступной им, желанной возможности учиться.

Сайно вздрагивает, вырываясь из своих мыслей, когда чувствует, как чужие длинные пальцы легко касаются тыльной стороны его ладони, а после горячая ладонь уверенно сжимается вокруг кулака, будто... поддерживая?

Он глубоко вздыхает, закрывает глаза и расслабляет руки, слегка сгорбившись, поворачивает ладонь и крепко обхватывает чужие пальцы своими. Верно. Они справятся. У Сайно на руках ценные документы, оставленные Аль-Хайтамом, которые просто обязаны пролить больше ясности в происходящее и в тёмные, тщательно скрываемые от матр, дела Мудрецов.

Сайно ведёт плечами, отгоняя мрачные мысли в глубины сознания, — накручивание себя делу никак не поможет, лишь вселит ненужную ему неуверенность в себе, — и возвращается взглядом к раскрытой аптечке, сильнее сжимая в своей хватке дёрнувшуюся было чужую ладонь — упаковка жаропонижающих лежит там поверх всех остальных баночек, скляночек и тюбиков с лечебными мазями, обеззараживающими средствами и лекарствами на все случаи жизни, благодаря помощи предусмотрительной Кандакии.

Одной рукой Сайно выдавливает на ладонь из пластины две круглых, белых таблетки и бросает их в наполненный водой высокий стакан, мгновение наблюдая за тем, как медленно они начинают растворяться, а после поворачивается к щурящему в отстранённом любопытстве глаза Аль-Хайтаму и поджимает губы в лёгком недовольстве — для приёма лекарства Аль-Хайтама надо приподнять, а для этого необходимо освободить вторую руку из плена горячих от лихорадки пальцев, чего Сайно совершенно не хочет.

Но, вздохнув в мимолётном сожалении, он шевелит пальцами, легко пощекотав гладкие костяшки короткими ногтями, и разжимает кулак, вытаскивая свою руку из тепла чужой ладони.

Аль-Хайтам не сопротивляется, когда его приподнимают вместе с подушкой, устраивая удобнее в сидячем положении — лишь безвольно склоняет голову к плечу Сайно, выдыхая аномально горячий воздух ему на линию ключиц и скрывая блуждающий взгляд за длинными прядями растрёпанной чёлки.

Ткань тонкой рубашки на его спине мокрая от пота, и Сайно хмурится — Аль-Хайтама следует переодеть и полностью обтереть, чтобы не заработать ещё одну болезнь в дополнении к той, через которую заставил его пройти чёртов Азар.

Он крепко обхватывает чужой подбородок ладонью, откидывая голову назад, и настойчиво нажимает на челюсть, заставляя Аль-Хайтама открыть рот, после чего подносит ко рту стакан с растворённым жаропонижающим, медленно его наклоняя.

Струйка воды течёт в горло и от неожиданности Аль-Хайтам давится, тяжело кашляет, содрогаясь всем телом, но, удерживаемый стальной хваткой Сайно, покорно глотает лекарство, морщась от, наверняка, горького вкуса.

Сайно облегчённо выдыхает, ставя пустой стакан обратно на тумбу, и протягивает руку, зарываясь пальцами в чужие, влажные у корней, волосы, не обращая внимания на крепко впившиеся в его предплечья подушечки чужих горячих пальцев — конечно, никому не понравится быть насильно подчинённой стороной; особенно такому свободолюбивому человеку, как Аль-Хайтам.

Даже когда многочисленные знания затмевают его обычно острый разум.

— Кандакия? — Негромко зовёт Сайно, поворачивая голову к открытой двери: он, если честно, не уверен, в доме ли она ещё, крепко спит; или вышла помочь жителям деревни, пока Сайно был погружен в свои мрачные мысли и в заботу об Аль-Хайтаме.

Сам Аль-Хайтам, — на мгновение косится назад Сайно, — тяжело дышит и что-то тихо, почти беззвучно бормочет, откинув голову и закрыв беспокойно бегающие из стороны в сторону глаза.

— Сайно? Что-то случилось? — Глухо отзывается из глубины дома Кандакия, через несколько секунд выглядывая из дверного проёма — её хмурый взгляд быстро обводит комнату в поисках опасности, яркое золото левого глаза едва заметно вспыхивает потусторонним светом и сразу же потухает, когда она натыкается на сидящего на краю кровати Сайно, слегка прижавшего ладонь ко лбу Аль-Хайтама, сдвинув не успевшее нагреться от его внутреннего жара полотенце в сторону.

И Сайно не может не ощущать, как с понизившейся температурой Красных песков и выпитым лекарством Аль-Хайтам так же постепенно приходит в норму — и лоб под его ладонью уже не так аномально пылает, как раньше.

— Нужно его протереть и переодеть. Могу ли я попросить тебя о помощи?..

Кандакия возмущённо фыркает и легко подходит ближе, подхватывает давно забытый Сайно тазик с водой, собираясь поменять его, и, будто бы пронзённая запоздалой мыслью, оборачивается у самого выхода из комнаты:

— Перестань спрашивать меня об очевидных вещах, Сайно.

Он же лишь устало улыбается в ответ.

***

Снять с Аль-Хайтама грязные, пропитавшиеся потом рубашку и штаны легко — он почти не реагирует, когда его постоянно перемещают с места на место, лишь сжимается в себе, обхватывая голые плечи руками, когда влажная кожа встречается с холодным воздухом ночной Пустыни напрямую, покрываясь мурашками, и ощутимо дрожит, подтягивая колени к груди и утыкаясь в них лицом.

Сайно укрывает его простынью и идёт затапливать стоящий в комнате камин, цыкая на себя — он-то уже привыкший к жестокому климату Моря красных песков, а вот жителю леса... жителю леса крайне тяжело приспособиться к скачкам температуры сходу.

Кандакия возвращается с новым комплектом одежды, — благоразумно захваченной Сайно из дома Аль-Хайтама, — и тазом воды в тот же момент, как в камине начинает тихо трещать под напором огня тамариск, распространяя по комнате свой душистый, нежный запах. Сайно вдыхает его полной грудью и поворачивается в сторону кровати, подходит ближе, по пути забирая из рук Кандакии полотенце и тазик, и ставит их рядом с собой, кончиками пальцев проверяя температуру воды.

Тёплая, почти горячая. Отлично.

Откидывая простынь назад, Сайно внимательно оценивает свой фронт работы и опускает новое, мягкое, чистейше белое полотенце в таз, ловкими, сильными движениями выжимая из него лишнюю воду: протереть и одеть прохладное, влажное от выступившего пота тело Аль-Хайтама не занимает много времени, даже если приходится временами отбиваться от беспорядочных взмахов чужих длинных рук — Сайно старается действовать быстро и методично, пока Кандакия где-то в глубине дома гремит посудой и разжигает огонь над жестяным чайником — что ж, тарелка супа Аль-Хайтаму и бодрящая чашка кофе им определённо пригодятся в это непростое время.

Напоследок он укутывает кривящего лицо Аль-Хайтама в вытащенное из рядом стоящего шкафа тёплое пуховое одеяло покрепче, и снова проводит ладонью по лбу, откидывая длинную чёлку назад: температура медленно приходит в норму и, кажется, даже лихорадочная краснота постепенно сходит с чужих бледных щёк, что не может безмерно не радовать.

— Думаешь, ему станет лучше? — Кандакия сочувственно хмурится, поджимая губы, когда выглядывает из-за косяка двери с грубо вырезанным деревянным подносом в руках, и Сайно неуверенно склоняет голову в ответ. У него нет ответа на этот вопрос.

Снова.

Аль-Хайтам резко дёргается из стороны в сторону, бормочет какие-то старые, древние формулы, сбивается с мысли, перескакивает на давно забытые диалекты, и Германубис, долго молчащий до этого, благородно, — мудро, возможно? — дающий своему юному подопечному достаточно времени побыть в одиночестве с самим собой и своими мыслями, кажется, будто бы прислушивается к чужим неразборчивым словам, раздумывает над заданным вопросом — а, может, лишь пытается собрать из собственных мыслей достаточно мягкий ответ, чтобы не вызвать у Сайно паническую атаку во второй раз.

Сайно не знает и, честно говоря, не хочет даже предугадывать течение его мыслей: он чувствует себя слишком усталым, слишком измождённым; он чувствует, будто вокруг него медленно, но неизбежно сжимаются стены из дорого белого мрамора; будто метафорический ошейник, с превеликой радостью надетый на него Мудрецами с проведённым в деревне Аару временем всё сильнее давит на шею; будто поводок, надежно повязанный на тонком старческом белом запястье тянут, и тянут, и тянут, приказывая поторопиться, вернуться обратно в его специально подготовленную золотую клетку, под добродушную, неловкую, осторожную, опасливую опеку его хозяев, за маской которых не скрывается ничего, кроме будоражащего кровь первородного греха.

Германубис задумчиво хмыкает, выталкивая Сайно из пространных мыслей, и пожимает плечами:

"Соприкосновение с запретной Капсулой навсегда оставит на нём свой след. Но вот выведем ли мы его из того состояния, в котором он находится сейчас... время покажет. Есть у меня пара теорий на этот счёт, но... рано пока говорить о них. Нужно проверить кое-что, да и нам в любом случае понадобится помощь со стороны."

— Помощь со стороны? — Сайно хмурится, не совсем понимая, что именно имеет ввиду древний дух, и переводит вопросительный взгляд на подошедшую Кандакию, которая лишь мягко, едва ли заметно улыбается ему, удерживая на предплечье поднос со стоящими на нём дымящейся чашкой супа, столовыми приборами и двумя крепко пахнущими кофеином кружками, да машет второй рукой, прося освободить ей место.

На очевидное "убирайся отсюда, Сайно" он только тяжело вздыхает, но послушно встаёт со стула, отходя чуть в сторону и подхватывая свою кружку горчащего на языке кофе — Кандакия действительно убьёт его, если он заберёт у неё суп и накормит Аль-Хайтама сам.

...Аль-Хайтам убьёт их всех, когда придёт в себя, не так ли?

"Да." — Сайно едва заметно вздрагивает, когда Германубис так решительно отвечает его мыслям; он уже почти забыл о собственном вопросе, оказавшийся слишком отвлечённым чужими страданиями: — "госпожа Руккх... ах," — Германубис на мгновение неловко прерывается, настолько очевидно слегка запутавшийся во временных рамках, что Сайно чувствует лёгкий укол сочувствия в груди — насколько же близкими были в то, уже давнее, время Боги и божественные сущности? — "Госпожа Кусанали, как и её предшественница, госпожа Руккхадеватта, имеет определённую связь со снами... и сознанием людей. По крайней мере, должна. И если она согласится помочь нам..."

— Она выведет сознание Аль-Хайтама из того хаоса, в который оно погружено сейчас, — тихо заканчивает за него Сайно, внимательно следя за тем, чтобы глупый Писец случайно не подавился, стремительно поглощая ложку за ложкой нежирного бульона, или его не начало тошнить, как с непривычки после долгого дня без кусочка еды, так и с возможного головокружения, которые, как упоминала Кандакия однажды, были у него довольно частыми. Но, возвращаясь к теме: — она уже довольно давно заперлась в Храме Сурастаны, не думаю, что мы сможем увидеть её в ближайшее время. И хоть у нас есть благословённые ею Хранители деревни, Аль-Хайтам не выглядит... изменившимся.

"Хм," — задумчиво мычит в ответ Германубис и Сайно всем телом чувствует, как тот склоняет голову, прикладывая пальцы к вытянутой, острой пасти, — "это странно. Нам нужно сходить и проверить Хранителей; посмотреть, откуда конкретно они черпают свое благословение."

— Хорошо, — Сайно тихо мычит и недовольно выдыхает, опуская взгляд в свою кружку — оказывается, он выпил почти всю, за всеми размышлениями даже не заметив этого, и теперь по языку расплывалась привычная едкая горечь.

Бездна. Надо было всё-таки добавить туда молока.

На держащие ручку кружки, слегка подрагивающие пальцы ложатся чужие, несильно сжимая, и Сайно переводит хмурый взгляд на обеспокоенно сощуренные глаза Кандакии, что поджимает губы в видимом неудовольствии и кивает головой в сторону открытой нараспашку двери:

— Иди отдохни, Сайно. Ты устал. Я побуду с ним, так что всё будет в порядке.

— ...хорошо. — Кусая щёки изнутри, он резко кивает и ставит кружку на тумбочку: всё равно обещанный заряд бодрости так и не приходит, лишь и без того измученный разум затуманивается сонной дымкой всё быстрее, да конечности становятся неповоротливыми и кажутся абсолютно чужими.

Не оглядываясь более, Сайно выходит из комнаты, направляясь в уютно обустроенную спальню Кандакии, без сил падая на мягкий матрац.

Обо всех своих будущих действиях он подумает завтра.

***

Просыпается Сайно с первыми лучами солнца — яркие и почти ослепляющие, они нещадно бьют по закрытым глазам, и он тихо стонет, переворачиваясь на другой бок и в отчаянии зарываясь лицом в подушку, но необходимый его разуму и телу, хоть и прерывистый, сон уже не вернуть.

И вот к чему строить деревню в глубине высоких скал, когда от проклятого пустынного солнца нигде не скрыться?

Сайно тяжело вздыхает и медленно садится, свешивая ноги с кровати и кончиками пальцев касаясь раскиданных повсюду обрезков тёплых, пушистых ковров — сегодня у него много дел: это и разыскать сообщника скрывшихся глубоко в Красных песках контрабандистов среди деревенского населения; схватить саму группу после этого; написать подробный отчёт о миссии; поймать несколько Хранителей деревни для проверки, и, наконец, взяться за документы, оставленные Аль-Хайтамом, которые Сайно заблаговременно захватил с собой — в его кабинете или доме в Сумеру им бы точно грозила серьёзная опасность; особенно после того, когда Сайно, за неимением других вариантов, покинет Академию, добровольно изгнав себя, заклеймив предателем, и на долгое время став персоной нон-грата лесной части страны.

Увы, но это будет необходимым решением. Как для собственного расследования Сайно о тёмных делах Мудрецов, так и для... безопасности дорогих ему людей.

Удобнее устроившись на кровати, скрестив ноги и закрыв глаза, Сайно делает глубокий вдох и с долгим выдохом расслабляет напряжённые плечи и забитое за полтора дня тело, медленно погружаясь в привычное ощущение покоя медитации.

Чувствовать, как в переплетении вен и сквозь крепкие волокна костей нежными ручьями течёт божественная энергия, столь же волнительно и завораживающе, как и в первый раз, когда Германубис в тишине Храма Молчания внимательным наставником парил рядом, давая ему уверенности в своих силах и способностях; в своих безграничных возможностях.

Едва ли Сайно когда-нибудь кому-нибудь сможет передать словами весь тот испытанный трепет в животе; наполняющий его восторг, и ощущение силы и могущества в его руках; а также осознание того, насколько на самом деле разрушительна сила Судьи душ внутри него... и насколько она подконтрольна ему.

Ну, и едва ли Сайно действительно расскажет об этом кому-то. Думается, он достаточно усвоил урок с чужими любопытством и алчной жадностью, чтобы иметь под рукой ещё одного желающего защитить его, дружелюбного преподавателя, имеющего достаточно власти, чтобы официально взять над ним, осиротевшем глупым ребёнком Пустыни, опеку.

Германубис молчит, но Сайно пока не слишком беспокоится — за последние дни дух вёл себя тихо и был задумчивым больше, чем обычно, что, с непростой ситуацией Аль-Хайтама, с которой все они отчаянно борятся, нет ничего удивительного.

Кажется, Германубис нашёл в чужих словах что-то знакомое, но допрашивать его было абсолютно бессмысленным занятием, как бы Сайно не интересовали его мысли и формирующиеся теории.

***

В доме стоит тишина, изредка разбавляемая доносящимися издалека гомоном и оживлёнными разговорами, когда Сайно выходит из комнаты Кандакии, цепляя на бёдра последнюю часть своей униформы — широкий позолоченный пояс с прикреплённым к нему шендитом, мимолётным движением тонкой ткани скользнувшем по обнажённым голеням.

Заглянув по пути на кухню и захватив один из крупных плодов персика зайтун, которые Кандакия всегда оставляет на столе для немногочисленных, редких гостей — таких как он и Дэхья, Сайно торопливо заглядывает в комнату Аль-Хайтама и коротко выдыхает, когда замечает, что всё в порядке.

Он спокойно, на удивление, сидит на кресле в углу, которое ранее вечером занимал Сайно, и далёким, пустым взглядом смотрит в окно. Невольно Сайно прослеживает за ним, но не находит ничего, кроме знакомого вида возвышающихся над тускло сияющей Статуей Семи гор и золотистого песка повсюду.

Переведя взгляд обратно на Аль-Хайтама, Сайно с глухой печалью внутри замечает темнеющие под потерявшими свою остроту и ум изумрудными глазами тяжёлые синяки, болезненно бледную кожу, напоминающую о трудной ночи, и нервно подрагивающие пальцы, крепко обнимающие поджатые к груди колени.

Аль-Хайтам выглядит больным и отсутствующим, таким непохожим на себя, вечно безразличного, вечно недовольного... невозможно красивого мудака.

Сайно хмурится, отводя взгляд в пол и кусая щёки; оказывается, ему тяжело дышать; оказывается, ему тяжело смотреть изо дня в день, как дорогой человек медленно теряет свою личность.

Медленно теряет всё, чем он является.

***

Стремительно вылетая из дома, Сайно только приветственно кивает спешащей ему навстречу Кандакии и скрывается среди других домов, обрывая её вопросы на корню.

Он не хочет говорить. Он, кажется, задыхается, когда прислоняется к стене одного из зданий и пытается устоять на ногах.

"Дыши, ребёнок, дыши." — Урчащий голос Германубиса тихо звучит в его голове, и Сайно вдыхает жаркий воздух, перемешанный с мельчайшими частицами песка, полной грудью, прислушивается к четкому счёту Германубиса, и медленно выдыхает.

— Кажется, купирование моих панических атак скоро станет одним из лучших твоих навыков, — хрипло шутит Сайно некоторое время спустя, когда чувствует себя достаточно заземлённым и уверенным в своём уравновешенном душевном состоянии, откидывая голову на стену и сползая на корточки. Руки у него заметно дрожат и Сайно решительно сжимает их в кулаки.

Не время, не время расклеиваться. Не здесь и не сейчас.

Германубис шутливо фыркает в ответ: — "не дай Селестия такого; с тобой никаких нервов не хватит, глупый ребёнок."

Сайно тихо смеётся, ни капли не обижаясь на чужие слова, и встряхивается, поднимаясь.

— Что ж, пора за дело.