Let me come to you in your amber dreams
Though my colour's black
I would fill your heart with my radiant love
But my colour's black
© Plazma — My Colour's Black
Она стоит у прозрачной двери, примёрзнув взглядом к безжизненной картине снаружи. Там до самого горизонта простирается белая стеклянная зима, в которой всё сделано изо льда и всё есть лёд — скользкий, острый, обманчиво красивый.
Лёд снаружи заставляет мурашки ползти между лопаток, а тело съёживаться от холода. Лёд внутри остужает чувства и режет душу на тонкие рваные полоски, лохмотья, которые уже никогда не срастутся воедино. Белая равнина приглашает открыть дверь, ступить на тонкую сверкающую корочку, под которой плещется тёмная бездна. Зовёт беззвучно.
Девушка тянет руку к створке, но в этот момент ощущает спиной чьё-то присутствие. Кто-то неизвестный, чужой, совсем другой, подойдя неслышной поступью, останавливается позади. Она не может обернуться и взглянуть на него - какая-то сила мешает прервать созерцание миража за стеклом. И она просто ждёт.
Когда чужое дыхание горячим ветром касается шеи, шевелит завиток чёрных волос и щекочет ухо, холод с позвоночника рассыпается мурашками и исчезает, трусливо прячась от гнетущего жара, что источает человек позади.
Тяжелые ладони опускаются на её талию. И руки, крепкие, сильные вдруг заключают в кольцо объятий, так смело и уверенно, словно делали это всегда.
С макушки и до кончиков пальцев девушку окатывает волна дрожи от ощущения чужого тела, прижавшегося к ней. Но дело скорее в новизне чувства, чем в неприязни.
Он делает шаг назад и тянет её к себе, вынуждая отступить от края белой могилы. Беззвучный зов льда затихает.
Мягкое тёплое прикосновение к шее заставляет глубоко вздохнуть: едва касаясь, он ведёт носом по коже, согревает своим дыханием, а потом, не спрашивая разрешения, самовольно исследует пространство от плеча до уха сухими, чуть колкими губами.
Она не пытается отстраниться, только слегка наклоняет голову. Прикосновения становятся откровеннее. Он то целует, то вычерчивает языком непонятные узоры. Неспешным движением приподнимает и отводит в сторону волосы, чтобы коснуться лаской нежной кожи под ними. Легко пробегается подушечками пальцев по выступающим позвонкам, а потом властным тяжёлым жестом кладёт ладонь на шею и ведёт вниз по спине, обволакивая своим солнечным жаром изгибы её тела.
Она не возражает. До глубины души удивляется самой себе и всё же не возражает.
Не возражает, когда уверенные в своем праве обжигающие руки задирают её майку и ложатся на грудь, осторожно сжимают, пробуждая внутри странную нежную тяжесть и горько-сладкую тревогу. Не возражает, когда он наклоняется и через ткань прижимается горячими губами к плечу, изгоняя остатки холода. И даже когда его пальцы начинают ловко освобождать её от одежды — тоже не возражает.
Она не знает его и не видит лица. Но почему-то не хочет останавливать или отталкивать. Вместо этого доверяется безрассудному потоку ласк и теряется в бархатном тепле, кутаясь в него, как в плед. Дыхание невольно учащается, становится глубже, а с губ готов сорваться тихий стон наслаждения.
Ей нравится ощущать его близость… Страсть? Любовь? Что бы это ни было, оно отгоняет серый холод и вдыхает жизнь в тело и в сердце.
Она не возражает и против того, что будет дальше. Всё кажется абсолютно естественным. Правильным. Чудесным.
Он собирает её волосы в кулак и легонько тянет назад, чтобы ещё раз пройтись поцелуями по шее, а она послушно запрокидывает голову и выгибает спину. Его руки уже везде, они касаются бедер, талии, живота, вызывая нестерпимое желание ответить, прильнуть теснее… но что-то вдруг меняется.
Внезапно и слишком резко он разворачивает её лицом к себе. И в темноте — в какой миг вокруг стало так черно? — можно различить только очертания овала лица, коротких волос и ещё глаза… Светящиеся злобой и ненавистью.
Ласковый юноша, в чьих объятиях она пригрелась, оскаливается так, что белые зубы блестят в темноте, и гипнотизирует её мутным бешеным взглядом.
Горячие ладони вдруг становятся обжигающими, как полуденное солнце, как сам огонь. Прикосновения плавят кожу, проникают внутрь, дробят ядовитым жаром кости, причиняя невыносимую муку, которой она начинает захлёбываться.
— Я уничтожу тебя, — шипит незнакомый голос. — Уничтожу.
Теперь она возражает. Но не может пошевелиться. Всё смешивается, превращаясь в бесконечную багровую полосу боли.
***
Девушка со сдавленным вскриком скатилась с низкой кровати, неловко приземлилась на один локоть и колено и чуть было не воткнулась носом в пол. Тело, скованное кошмаром, не успело нормально среагировать на падение.
Опустив голову и сосредоточив взгляд на грязных разводах на полу, она несколько секунд тяжело переводила дыхание.
Постепенно возвращалась способность слышать реальные звуки. Вот далёкий шум ветра и шелест деревьев — это снаружи, за окном. А вот мерные удары капель воды о каменные плиты — это здесь, совсем рядом, в её «комнате».
Обычные звуки.
Яркие, пугающе живые картинки, ещё мельтешившие перед глазами, рвались, как мокрая бумага, истончались и, наконец, исчезли, уступив место обычным предметам.
Все стало как обычно…
Тут она осознала, в какой неудобной позе находится, и уселась на полу, вытянув ноги и прислонившись спиной к кровати. С силой потёрла ладонями горящие щёки.
«Что это?.. Кто?..»
Как ответить на эти вопросы, если не выходит вспомнить даже черт лица того человека?
Только глаза.
Только их выражение: безумная ярость, так подло сменившая бесконечную нежность.
— О Ками… Ну и чушь, — пробормотала девушка вслух, чтобы отогнать призрак шипящего голоса из сна. — Так и знала. Крыша моя поехала и пошуршала на прощание черепицей…
Она запрокинула голову, уперевшись затылком в жёсткий край кровати - лёгкая боль отрезвляла ум. С серого потолка на неё таращилось пятно плесени, похожее на зубастую рыбу.
Если так подумать… ничего сверхъестественного тут нет, в сне в этом. Мало их, что ли, было, странных и страшных? Ей периодически снились кошмары. Правда, чаще всего в этой роли выступали гротескно чёткие и детальные воспоминания в картинках — из детства или из недавнего прошлого.
Иногда подсознание проявляло милосердие и дарило обычные сновидения, как у всех нормальных людей. Среди таких «хороших» снов она особенно любила один — про сад. Настоящее сокровище, жаль не спрятать его под подушкой, чтобы иногда любоваться. Этот сон приходил редко, но всякий раз после пробуждения высокие деревья ещё долго стояли перед глазами, а в воздухе как будто витал тонкий аромат трав.
Случалось изредка и такое, что сны будто нашёптывали о будущем. Намекали неразборчивыми хаотичными штрихами. И никогда нельзя было угадать, что воплотится в жизнь — и то не дословно, с изменениями — а что благополучно забудется.
Сегодняшний сон точно не был эпизодом из прошлого. Не относился он и к нормальным. И впервые всё казалось настолько ярким. До дрожи реалистичным и волнующим. Живым.
Почему-то вдруг остро захотелось, чтобы сном оказалось это место. А ещё лучше — жизнь, в которой она застряла прямо сейчас.
Вот бы проснуться и не быть шиноби. Проснуться и оказаться снова просто человеком. Забыть всё. Пойти на берег вечно беспокойного океана. Пропустить сквозь пальцы чёрный песок, вдохнуть воздух, напитанный солью и свободой.
И ещё — ощутить хотя бы раз такое же безграничное доверие и нежность, как в самом начале сна.
Девушка усмехнулась. Небольшой список желаний, но её жизнь наверняка будет слишком коротка даже для такого.
Разумнее молиться теперь, чтобы этот человек с глазами чудовища… — или чудовище с глазами человека? — не стал по очередной прихоти судьбы её реальностью.
Она рывком поднялась на ноги и тихо выругалась, вытирая испарину, выступившую на лбу. Потянулась к кувшину на низком столике и, налив себе воды и выпив залпом целый стакан, рухнула обратно на кровать.
Глаза закрывать не хотелось. Ни в коем случае.
Но, тем не менее, через минуту она уже снова спала, крепко и без сновидений. Так крепко, что не проснулась вовремя, чтобы увидеть, как её окружили несколько шиноби в белых медицинских костюмах.