Да, Питер забыл об отце Осборне, но тот не забывал о маленьком акробате ни на минуту. Все мысли архидьякона каждый день и каждую секунду были о Питере.

Норман сходил с ума. Он понял, что одержим, что околдован. Потому что невозможно так долго жить одной мыслью.

Питер был повсюду. Архидьякон вспоминал о нем, когда слышал музыку на площади. Каждый день он выглядывал из окна своей кельи, надеясь, что вот сегодня, спустя несколько месяцев, он увидит красно-синий костюм. Он воскресал от этой мысли, он был счастлив, он ненавидел себя. Но стоило архидьякону выглянуть, как он умирал. Питера там не было.

Поэтому он мысленно возвращался в тот самый день в келье. Запах яблок, что заполнил все вокруг. Острые голые колени, открытые икры, по которым медленно текла капля крови. Впервые он видел Паука таким открытым, таким оголенным. Впервые на его лице не было отвратительно потаскушного грима. Светлая кожа, розовые губы, темные густые брови.

Он самый красивый.

Норман был поражен. Никто не мог с ним сравниться. Ни одна королева, ни одна святая, ни одна богиня.

Голые его ноги, покалеченные колени. Теплое трепещущее бедро.

Самым ужасным оказались сны. Во снах Осборн держал юного акробата в своих руках и упивался запахом его каштановых волос. Питер нависал над ним, тянулся за поцелуем. Всегда растрепанный, горячий, он расстегивал свой костюм и сверкал своими черными дьявольскими глазами, полными похоти и адского наслаждения. Священник так ярко ощущал мышцы подтянутых поджарых бедер. Питер накрывал его губы, его мягкий теплый язык проскальзывал в рот архидьякона. Норман оглаживал острые плечи, опускался ниже, касался его груди, задевал горошины сосков, трогал живот и все ниже. Слышался сладкий стон у уха.

Отец Осборн всегда просыпался на этом моменте. Он пытался поймать остатки сна, хотя бы почувствовать, каков его вкус, но все утекало. Священник оставался лишь с осколками своего желания и безумия.

Спасением для него стало одно. Он все чаще старался напоминать, как порочен этот мальчишка. Сколько людей в Париже познали этого грязного маленького акробата? Очень много. Не могло быть иначе. Бродяга и чернь не мог вырасти благородным. Он точно жил во грехе в этом замке, как и его барон, как и все дно Парижа. А он — архидьякон — будет выше этой грязи и порока.

— Так что же думает церковь о моих пожертвованиях?

Осборн вздрогнул, выныривая из своих тягостных, но сладких мыслей. Архидьякон посмотрел на своего собеседника. Пожилой дворянин все пытался умаслить церковь, чтобы ему отпустили его грехи. Осборн повел плечами.

— Монашество очень вам благодарно, — сказал Норман, поднимаясь с места. — В следующем году мы сможем починить западную часть собора, которая уже давно умоляет об уходе.

— Вы же знаете, церковь может на меня положится, — довольно усмехнулся дворянин.

Осборн отвернулся, чтобы скрыть свое выражение лица. Этот человек был ему неприятен. И архидьякон до последнего будет оттягивать индульгенцию для этого грешника.

Послышался шум и смех. Разговор проходил в покоях дворянина на втором этаже богатого особняка возле площади Принца Дофина. Норман подошел к окну и отодвинул занавеску. Его рука стиснула ткань так сильно, что послышался треск.

Это был ОН!

Красно-синий костюм, копна каштановых волос, что выбивалась из-под шапки, на которой звенели бубенцы. Он ходил на руках по канату, а под ним — растаявший грязный снег. Народ громко хлопал в ладоши, но слов разобрать было невозможно. И дело было вовсе не в общем гомоне или толстом стекле окна. Кровь оглушительно стучала в голове архидьякона. Он впился глазами в акробата, отчетливо различая каждое его движение.

— А, этот мальчишка, — сказал дворянин, подойдя к окну. Он стоял рядом с отцом Осборном. — Он почти каждый день приходит сюда и выступает. Сначала раздражал меня, но после я даже через слугу передал ему мешок с монетами. Талантливый юноша.

Старик засмеялся и закачал головой в такт движениям акробата. Осборн продолжал смотреть. Все его барьеры рухнули, стоило снова увидеть Питера. Он то думал, что справился, что привык к тем диким мыслям. Норман не знал, сколько бы он так завороженно смотрел на Паука, если бы в поля зрения не попал его сын. Это было настолько неожиданно, что мысли об акробате притихли.

Гарри стоял возле девушки, которая собирала деньги. Сын что-то ей сказал и та улыбнулась, а после Гарри обратился к Питеру. Тот ему что-то ответил и засмеялся, не переставая выполнять сложные акробатические трюки.

— Мне пора, — резко сказал архидьякон и рванул к выходу.

— Но отец, мы не все обсудили, — удивился дворянин.

— Потом, я приду к вам потом, — кричал уже уходящий безумец.