Сегодня Питер задержался. ЭмДжей ушла к Натали, а Питер еще выступал. А после гулял, заглянув в их с Уэйдом место, как делал последние несколько недель. Он посидел на краю колодца, посчитал звезды. Было холодно, облачка пара вырывались при каждом дыхании. Зимой, под свой акробатский костюм, он надевал дополнительно штаны и рубашку, но все равно отчаянно мерз. Нужно было идти домой. Но так не хотелось. Только в этом месте он мог особо ярко представить, что Уэйд где-то рядом.

Он обещал вернуться завтра. Питер боялся, что не выдержит. Так сильно ему хотелось его увидеть. Находясь эти дни в разлуке, акробат понял, как ему был важен Уэйд. Он уже был под кожей, очень близко к сердцу. И не видеть его было испытанием. Питер ведь даже написать ему не мог: адрес ему никто не давал.

И как назло чутье не умолкало. Питер уже представил сотню сценариев, что Уэйд пострадал и лежит сейчас раненный. Он зовет на помощь, но никто к нему не приходит.

Акробат зажмурился и надавил пальцами на веки, прогоняя страшное видение. Взамен жутким картинам пришли цветные всполохи и круги.

Нужно идти. Завтра Уэйд будет в Париже. Он обещал.

— Совсем немного подождать, — прошептал Питер, отходя от колодца. — Я уже столько прождал, еще немного я справлюсь.

Но беда так и витала в воздухе, а акробат ее игнорировал. И попался.

Когда он свернул в темный проулок, кто-то ударил его по голове, а после прижал к стене. Питер хотел пошевелиться, сбросить нападавшего, но замер. У шеи, прямо под кадыком, он почувствовал холодное острие.

— Пошевелишься — и простишься с жизнью.

Питер узнал голос. Он сощурился, силясь разглядеть лицо напротив. Видно было плохо, еще и капюшон прятал личину. Но голос…

— Отец Осборн, — прошептал Питер.

Он старался не шевелиться, но выходило плохо. Кадык дернулся и что-то теплое потекло по шее. И не получится у него даже ударить архидьякона, хоть акробат и был намного сильнее. Только он дернется — клинок вонзиться глубже в шею.

— Прошу, не шевелись, я не хочу делать тебе больно, — сказал мужчина.

— Тогда уберите нож, — мягко сказал Питер. Его очень сильно напугали безумные нотки в голосе архидьякона.

— Нет, — перепугался Осборн и сильнее прижал нож. Питер вжался в стену и старался даже не глотать слюну. Он так и замер. — Ты убежишь, я знаю. А мне надо, чтобы ты меня выслушал.

— Я слушаю, — одними губами произнес Питер.

Но Осборн не сразу нашелся с ответом, он приподнял капюшон. Теперь акробат видел лицо его мучителя. Питер не видел архидьякона всего несколько месяцев, но тот как будто состарился на несколько лет. Морщины стали глубже, особенно между бровей и в уголках губ. Его бледные глаза не могли остановиться на одном месте и дико бегали, словно не могли ни за что зацепиться.

— Не знаю, что я тебе такого сделал, что ты мучаешь меня, — заговорил отец Осборн. Питер покорно молчал и слушал. — Ты — змей-искуситель, я это понял. И я боролся, но всему есть предел. Признаюсь, я сдаюсь тебе.

— О чем вы? — акробат ни слова не понял.

— Не строй из себя дурачка, — архидьякон схватил каштановые волосы и сильно сжал в кулаке, заставляя голову юноши запрокинуться сильнее. — Твои дьявольские пляски сделали свое дело. Я больше не в силах…

Тут сталь пропала, а шеи коснулся сухой язык монаха. Он слизал капли крови, что выступили от его ножа. Питер передернуло, он попытался оттолкнуть от себя мужчину, но тот сильнее сжал его волосы и теперь кончик ножа ощущался под ребрами. Питер закрыл глаза, хотелось заплакать. Он унижен, он в ловушке, и никто не придет ему на помощь.

Уэйд…

Чужое дыхание опалило его губы. Язык Нормана Осборна проник в рот акробата. Питер подавился, сжал зубы, но архидьякон нагло прошелся по кромке зубов юноши.

Питер снова дернулся и в этот раз у него получилось откинуть от себя мужчину, но кинжал все же задел его. Не сильно, но на костюме появилась дыра, а после Паук почувствовал опасное тепло.

Архидьякон не упал, он устоял на ногах. Питер же отошел на несколько шагов в сторону, дотронулся до места, где была распорота одежда. По пальцам прошла горячая обжигающая волна. Питер посмотрел на руку. Кровь, конечно. Он весь напрягся, как кошка, готовый в любую секунду кинуться драться или бежать.

— Если ты не станешь моим добровольно, то я тебя заставлю, — прошипел сквозь зубы отец Осборн. — Я это устрою! Ты пожалеешь, что посмел оттолкнуть меня сегодня.

— Никогда, — не раздумывая ответил Питер.

Лицо архидьякона исказилось в гневе. Это было страшно и жутко. Что-то первородное и древнее. Глубинное.

— Если не я, то никто, — сказал отец Осборн прежде, чем раствориться в темноте.