Питер сидел на полу камеры, прислонившись правым плечом к стене. Изувеченная рука лежала на колене. Из маленького окна с решеткой падал яркий лунный свет. Юноша рассматривал свою ладонь. Кровь потемнела, запеклась. Средний палец был вывернут, кость в безымянном переломана и торчала из-под кожи. Мизинец был всмятку. Даже Брюс не сможет их вылечить. Скорее всего, придется ампутировать. Может и хорошо, что завтра он умрет, не придется жить без дорогих ему пальцев правой руки. 

Ком подкатил к горлу. В глазах снова стало мутно. Здоровой рукой Питер вытер лицо от слез. Акробат удивлялся, что у него еще остаются силы плакать. Слезы накатывали внезапно и так же резко сходили на нет. 

Ужасно хотелось спать. Веки были неподъемными, опухшими. Но стоило прикрыть глаза, как боль становилась ярче, а мысли о завтрашнем костре осиным роем вопили в голове. 

Завтра днем Питера уже не станет. Его не будет. 

— Черт, — прошипел Питер.

Ведь сам сознался. Все признал, как миленький. Стыдно. Даже в глаза ЭмДжей не смог посмотреть. Еще и архидьякон им помешал. Питер очень надеялся, что священник не причинит вреда его подруге. 

Как хорошо, что Уэйда не было на суде и он не видел, как низко акробат пал. Сдался. Уэйд бы никогда не сдался, а Питер сдался. Испугался боли. Сколько бы они пальцев ему сломали, прежде чем он сознался? А как сломали, придумали бы что-нибудь новое. Высокий следил за этим, чтобы Питер оставался в сознании. Ведь он тогда прекратил удары плетью, чтобы акробат не упал в обморок и что-то про сердце сказал. Цель не убить, а сломить.

Дверь скрипнула, но Питер даже не пошевелился. Он знал, кто пришел.

Архидьякон встал в центре камеры, акробат слегка склонил голову, чтобы видеть вошедшего. Норман был бледным, он словно высох и превратился в древнего старика.

— Питер, — тихо сказал архидьякон.

Юноша ничего не ответил, только продолжал смотреть в лицо человеку, из-за которого сегодня его изуродовали, а завтра сожгут. 

— Я запретил им тебя пытать, — голос монаха дрогнул. — Но Гарри все испортил… он не должен был вмешиваться. Пыток не должно было быть.

— Но они были, — ответил Питер и сам удивился, что голос его был строгим.

— Прости меня.

Вдруг архидьякон упал на колени и склонил голову к ногам акробата. Питер дернулся, хотел отстраниться, но Норман мертвой хваткой вцепился в его лодыжку, придвинул к себе. Питер застонал от боли, спина горела, а правая ладонь безвольно упала на пол. 

— Я стоял за дверью, я слышал твои крики, но ничего не мог сделать, — безумно шептал Норман. — Я думал, что сам умру. У меня сердце разрывалось от твоей боли. 

Пальцы священника сначала прошлись по икре, а затем неожиданно нежно дотронулись под коленом, щекой монах прижался к грязным штанам юноши. Питер смотрел на него, широко распахнув глаза. А в груди закипали отвращение, гнев, ненависть и страх.

— Но Питер, мы еще можем все исправить, — говорил архидьякон, его рука поднималась выше. — Стань моим и я все решу. Не будет никакого костра. Это в моей власти. Одно мое слово и все изменится. Сделай правильный выбор.

— И этот правильный выбор — вы? — спросил Питер.

Архидьякон поднял голову. Акробат вздрогнул. Перед ним были глаза безумца, этот человек потерял последнюю связь с реальностью. Его голову занимает лишь одна бесконечная мысль, которая крутится по кругу. И эта мысль о Питере. Норман стиснул пальцы на бедрах юноши, еще сильнее дернул того на себя. Лицо священника было все ближе и ближе. Питера трясло, но он дождался, когда их носы окажутся совсем близко друг к другу, и в этот момент пнул архидьякона, вложив в удар последние силы. Священник тихо взвыл и отстранился, а акробат поднялся на ноги и вжался в противоположную стену, прямо под окном. Норман тоже встал, но приближаться не спешил. 

Их взгляды пересеклись. Питер напоминал загнанного в угол зверька, темные глаза его вспыхнули яростью. Светлые, почти прозрачные глаза Осборна жадно осматривали лицо юноши. Лунный свет падал на монаха, подсвечивая безумное лицо. Акробат же оставался в тени. 

Норман сделал шаг вперед. Питер дернулся, поднял правую руку выше и сжал изуродованные пальцы в кулак. От боли перед глазами пронеслись цветные всполохи. Главное – не потерять сознание, не сейчас. Сейчас он должен показать, что он сильный.

— Еще шаг, — хрипел Питер, по предплечью потекла кровь. — Еще шаг – и я вас ударю. 

— Зачем ты так, Питер? — спросил Норман, но все же отошел назад. — Я ведь не желаю тебе зла. Я только хочу, чтобы ты позволил мне…

— А я не позволю, — перебил акробат. — И никто меня не остановит. Переломаю вас. Мне более бояться нечего. Что вы мне сделаете? Убьете? 

Питер хрипло засмеялся, но смех быстро перешел в кашель. Левой рукой юноша стал несильно бить себя в грудь и продолжал смотреть на архидьякона. Кашель длился недолго, Норман продолжал стоять на месте, косясь на кулак Питера. 

— Питер, — сказал архидьякон. — Я не хочу, чтобы ты умирал завтра, я ведь люблю тебя. Вот, сказал, ты доволен? Все твои чары сработали, я сдаюсь тебе. Только ответь мне, и я предам Бога. Все только ради тебя. Это все ради тебя. Как же ты этого не понимаешь?

— Вы не любите меня, — строго ответил Питер.

— Люблю. Я это знаю. Это ты, мальчишка, еще глупый, понятия не имеешь об этом чувстве. Тебе меня не понять. 

— Если бы вы любили меня, то вы бы меня спасли, не требуя ничего взамен.

— Нет, — замотал головой монах и начал безумно шептать. — Я люблю тебя. Я околдован тобой, очарован. Я был счастлив до встречи с тобой, но стоило мне увидеть тебя, как пропал. Я никогда не забуду тот день, когда увидел акробата в красно-синем костюме. Этот юноша был так прекрасен, что точно был посланцем рая или ада. Простой человек не может быть таким. Не знаю посланец ли ты моего Господа или лучшее творение Дьявола. Скорее всего последнее, оттого что толкаешь людей честных на грех. Но это уже неважно. Питер, прошу, не будь жестоким. Я ведь страдаю, бедное дитя. Неужели тебе меня не жалко? 

Питер с ужасом слушал это жаркое и страшное признание. Норман Осборн окончательно сошел с ума. Архидьякон вцепился в свои волосы и вновь упал на колени. Лицо его исказила страшная мука. Но акробату впервые не было жаль человека, все что он испытывал — страх. 

— Питер, прошу тебя. Одно твое слово, мне нужно только одно твое слово. Скажи “да”, и мы сразу же уйдем отсюда.

У юноши хватило сил только покачать головой из стороны в сторону. Он разжал кулак, правая рука повисла вдоль тела. 

— Молю, не губи себя и меня! — закричал отец Осборн. 

Голос его не походил на человеческий. Это был раскат грома. Это была молния. Это был дикий умирающий зверь, чья лапа попала в капкан. 

— Отец Осборн, — дрожащим голос сказал Питер. Он был едва громче самой тишины. — Прошу, отпустите меня. Если вы меня любите, отпустите. Быть может, если вы сделаете это, не требуя от меня ничего больше, я смогу почувствовать к вам… смогу почувствовать что-нибудь хорошее…

На мгновение что-то промелькнуло в лице священника. Он поколебался. Всего минуту, но колебался. Словно ему хотелось поступить иначе. Но это было недолго, маска безумца вновь оказалась на его лице.

— Нет, ты убежишь, — Норман стиснул зубы. 

— Клянусь, я не сбегу, — в глазах Питера стояли слезы. — Я навещу вас. Мы сможем подружиться с вами. Вы ведь человек науки. А я так люблю учиться. 

— Да, я знаю, — архидьякон криво улыбнулся. — Я видел стены твоей камеры. Ты очень умный мальчик. 

— Так вы меня отпустите? — с надеждой спросил Питер. 

Норман говорил так нежно, что, казалось, безумие отступило. Но это была ошибка. Архидьякон встал, его глаза судорожно бегали по камере, по стенам, он осматривался, словно что-то пытался найти. 

— Нет. Нет-нет-нет, — говорил он. — Я не могу так рисковать. Пойми меня, мой мальчик. Ты будешь только моим. Я не отпущу тебя к твоим бродягам. Ты останешься со мной, даже если для этого мне придется отвести тебя на костер. Неужели ты хочешь умереть? Ведь ты так молод, так прекрасен, так нежен и умен. Ты должен жить. Должен радоваться этому миру, подставлять лицо солнечным лучам, ветер должен играть с твоими каштановыми волосами. Ты не должен умирать так мучительно. Не должен! Так почему ты выбираешь смерть?!

— Я не хочу умирать, но и вашим я стать не хочу.

— Чего же ты хочешь? 

Чего? И правда, чего же он хочет. Питер прикрыл глаза. Он бы хотел оказаться в своей кровати. Хотел бы почитать книгу. Хотел, чтобы боль прекратилась. Хотелось снова стать здоровым. Чтобы не болела спина. Чтобы пальцы не превратились в кровавую кашу. Много всего хотелось, особенно сейчас. Но больше всего…

— Хочу увидеть Уэйда, — тихо сказал Питер, опуская голову. 

Юноша не смотрел на Осборна, поэтому не видел, как исказилось его лицо. Былое раскаяние вперемешку с одержимостью сменилось адской ненавистью. Но священник ненавидел вовсе не юношу перед собой. Нет. Его он никогда не смог бы возненавидеть. Он ненавидел этого Уэйда. Монах стиснул тонкие губы, от носа пошла глубокая морщина. Брови зло изогнулись.

— У них ведь есть целый план, — сказал Осборн, рукой он прикрыл лицо, ногтями вцепился в кожу на лбу. — Мэри хотела передать тебе записку.

Питер стиснул зубы. Он так и знал. Архидьякон отошел к двери и дотронулся до дверной ручки, но выходить не спешил. 

— Но у них ничего не получится, — продолжил Норман. — Я предупредил стражников. Все проходы на площадь будут охраняться, никто не пройдет, никто не выйдет. Им никак тебе не помочь.

Акробат беспомощно смотрел на архидьякона. 

— И Уэйда ты не увидишь, — отец Осборн распахнул дверь, вышел, но дверь закрывать не спешил. — Клянусь, не увидишь, даже если он встанет перед самым костром. Я этого не позволю. Ты умрешь в одиночестве. И ты сам это выбрал! 

— Стойте, — Питер дернулся к выходу. — Только не это! 

Дверь захлопнулась, несколько камешков упали с потолка. Питер остался один, он упал на колени. Его снова душили слезы.