Брюс смог прийти только спустя три дня. Оказывается, собор охраняли с особой строгостью. 

Брюс осмотрел спину Питера и остался доволен, гноя не было, швы были чистыми. Только потом он взялся за руку акробата. Он разбинтовал пальцы и долго смотрел, лицо его помрачнело. 

Средний и безымянный пальцы выглядели все еще плохо, красные с ранами после открытых переломов, но было видно, что процесс пошел. Медленно, но верно эти пальцы заживут. А вот мизинец посинел, а там, где был ноготь, цвет был почти черным. Говорить тут было нечего. Втроем они смотрели на потемневший палец и никто не решался сказать первое слово. 

— Что ж… — первым заговорил Брюс, не решаясь смотреть Питеру в лицо.

— Может, еще подлечить? — подал голос Уэйд. Он перевел взгляд на акробата. 

— А смысл? — повел плечами Питер. — Лучше сейчас разобраться, наверное.

Было очень страшно. Но он не дурак, один палец уже не спасти. Но ведь уже чудо, что два других заживают. Сейчас перед Уэйдом он будет смелым. 

— Я согласен, но Питер, ты уверен? — сказал Брюс. 

— Да, давай поскорее с этим закончим, — замотал головой Питер. — Только, Уэйд, ты можешь уйти? 

— А? Уйти? — растерялся Уилсон.

— Да, — акробат опустил голову.

— Ладно, — наемник не решился спорить. — Я буду снаружи.

Уэйд вышел из каморки и подошел к краю крыши. Он выдохнул морозный воздух, пар повалил изо рта. Мужчина глянул на пустующую площадь. Послышался тихий крик. Питер сдерживался, но как не кричать, когда отнимают палец? Уилсон закрыл глаза и зажал руками уши, но тише не стало. Ну почему, почему, почему он такой бесполезный! 

“Почему Питер вообще должен так страдать!?”

«Все из-за Осборна!»

Да. Все из-за этого проклятого мерзкого выродка, который решил, что ему все позволено. Уэйд открыл глаза и поспешил вниз с крыши. В голове шумело, пока он спускался вниз. А когда подошел к келье архидьякона, выбил дверь. 

В ней оказалось пусто. Дверь повисла на петлях. Уилсон прошел в келью. Он подошел к столу, на котором был алхимический набор юного колдуна. Уэйд перевернул стол, мерзкий химических запах наполнил келью. 

“Выродок”.

Да!

«Ублюдок».

ДА!!! 

Он должен сдохнуть. Уэйд убьет его своими руками, размажет его череп, вырвет кадык голыми руками, зарежет, переломает ребра, в пыль сотрет его позвоночник, разорвет его нутро, заставит кашлять кровью, изуродует…

Кровавая пелена застилала глаза наемника. Убить! Он должен его убить! Если Осборна нет в келье, то значит он внизу, в зале, играет набожного монаха. Будет красиво убить архидьякона прямо под светом от красивых цветных витражей. 

Уэйд ударил кулаком в каменную стену. И еще. И еще. Еще. Еще. ЕЩЕ. ЕЩЕ! 

Он прижался лбом к холодному камню. Перед глазами прояснилось, руки онемели. Уэйд посмотрел на свои ладони, которые были покрыты кровью, кожа сошла с костяшек. Но полегчало. 

Уэйд поднялся на крышу, подошел к каморке, но открывать не спешил. Он стоял перед дверью и прислушивался. Криков не было слышно, даже разговоров не различить. 

Дверь открылась. Брюс вышел на крышу. Уэйд никогда не видел врача таким бледным. Брюс посмотрел на него, поправил пенсне, открыл рот, чтобы что-то сказать, но передумал. Дотронулся до плеча Уэйда, потрепал и пошел прочь. 

Наемник прошел в душную каморку. Стоял плотный удушающий запах крови.

— Не закрывай, — послышался тихий голос Питера. 

Уэйд послушался, прошел вперед и встал перед акробатом. Паук сидел на кровати, прижав ноги к груди. Правая ладонь покоилась на колене. Два пальца были перебинтованы, а на месте мизинца была пустота, обрубок прижгли. Рука подрагивала.

Паучок был бледным, отчего все синяки на его лице стали ярче и страшнее. Губы побелели.

— Ты был у Нормана? — спросил Питер, кивнув на окровавленные костяшки Уэйда. 

Уилсон сжал и разжал кулаки. 

— Я спустился в его келью, — ответил наемник. — Ему повезло, что его там не было. 

— Не надо, Уэйд, ведь…

— Неужели ты не хочешь, чтобы этот ублюдок умер? После всего, что он с тобой сделал? Через что заставил пройти? Ты все еще не хочешь, чтобы я убил его? 

— Нет, я не хочу.

— Врешь! Только представь, как ему проламывают голову, как он падает. Мертвый. Он больше не причинит вреда никому! Ты этого не хочешь?!

Уэйд кричал, но остановиться он уже не мог.

— Я хочу, чтобы он больше не причинял вреда, я хочу этого, — Питер тоже повысил голос, нижняя губа дрожала, он все сильнее прижимал к груди колени. — Я боюсь его! Ты и представить себе не можешь, как мне страшно, от одной мысли, что он здесь рядом. 

— Тогда я убью его! Мне несложно, я уже убивал.

— Я знаю, знаю, что убивал! И меня это тоже пугает! 

Уэйд отшатнулся, как от пощечины. Он отступил на несколько шагов и опустил голову. Язык еле ворочался, но все же получилось спросить:

— Ты меня боишься?

— Нет, не тебя, — заверил Питер, он поднялся и подошел к Уэйду. — Но меня пугает то, что ты можешь сделать с другими. И если это будет из-за меня, то значит виноват буду я. А ведь я всегда верил, что можно без насилия. И как бы я не был напуган, я все равно хочу попробовать сохранить эту веру. 

Уэйд нахмурился, но выглядел спокойнее. Питер продолжил:

— Но ты всегда можешь пойти и убить его. Я сейчас не в том состоянии, чтобы тебя останавливать. Но ты ведь помнишь, что будет, если ты это сделаешь?

— Ты не будешь со мной разговаривать.

— Да. А мне очень хочется с тобой говорить. Будет грустно этого лишиться. 

Уэйд вдруг усмехнулся, мотнул головой и с теплой улыбкой посмотрел на Питера. Голубые глаза так и светились. А ведь всего несколько минут назад глаза Уэйда потемнели от ненависти и гнева. Стыдно признаться, но Питеру и правда стало страшно. Головой он понимал, что Уэйд его не тронет, но какой-то глубинный страх засел в груди. Все же Паук слышал очень много историй про наемника Уилсона, и понимал, что все эти сказки родились не на пустом месте и не составляют и половины того, на что способен Уэйд. Он умел пугать и внушать настоящий ужас. Даже если большую часть времени с ним было спокойно и даже уютно, бывали такие моменты, которые заставляли все внутри сжаться. 

Но стоило мужчине улыбнуться акробату, как Питер сразу же забывал о всех своих страхах. Он знал, что что бы ни случилось, Уэйд никогда не сделает ему больно.

— Питти, ты вертишь мной как хочешь, — сказал Уилсон, посмеиваясь. — Никому бы не позволил, но ты исключение. Я не трону Осборна. Но одно твое слово – и его башка расстанется с телом, только скажи. 

Последние слова он прошептал, склонившись к Питеру и заглянув в глаза. 

— Хорошо, как только, так сразу, — ответил Паук, он опустил глаза и совершенно случайно посмотрел на губы напротив. 

Почему атмосфера так быстро поменялась? Питер даже про руку свою забыл, все между ними искрило. 

 — Эх, согласен, теряю хватку, какой-то юнец вьет из меня веревки, а я только радуюсь, — усмехнулся Уэйд, явно отвечая на реплику в своей голове.

— Стареешь? — спросил Питер. 

— Еще и оскорбляешь меня, засранец, — в голосе и ни тени обиды. — Мне всего… А сколько мне? Нет, точно меньше… нет, это слишком мало. 

Напряжение спало. Уэйд стал возмущаться под нос, Питер подошел ближе к печи и поднял правую ладонь. На средний и безымянный Брюс снова наложил повязку с поддержкой, при всем желании согнуть эти пальцы он не сможет. Юноша посмотрел на место, где совсем недавно был мизинец, ему казалось, что он все еще чувствует боль в переломанном пальце. Брюс все сделал быстро, замахнулся, удар — и все. Больнее было прижигать. 

— Как ты? — спросил Уэйд. Он заглядывал через плечо Паука.

— Странно, — Питер развернулся. — Знаешь, это был мой самый любимый палец.

Он хотел пошутить, но Уэйд не стал смеяться. Он аккуратно взял запястье правой руки и прижался губами к нежной внутренней части предплечья. Волосы на руке сразу же встали дыбом, кожа покрылась мурашками. 

Норман стоял в келье. Взгляд его был пустым, на лице ни одной эмоции. Пол был усыпан стеклом и химическими веществами, на стене рядом размазана кровь. Раньше это могло бы напугать архидьякона, но сейчас ему было плевать, а вот остальные монахи взволнованно заглядывали в келью, со страхом посматривая на сорванную дверь.

Пока вокруг требовали позвать стражу, сетовали и волновались, Норман молча вышел из кельи и, игнорируя всех, стал спускаться по лестнице. Он шел словно во сне, не помнил, как вышел из собора, как пересек площадь, как свернул на узкие улицы, как остановился возле обычного двухэтажного дома с покосившейся крышей. 

— Отец Осборн, — удивился Джеймсон, открывая дверь архидьякону.

— Есть дело, — сказал Норман, проходя внутрь.