Следующие два дня пролетели неожиданно быстро. Днем Хонджун учился (или, вернее будет сказать, пытался это делать), вечером отдыхал, включив легкую дораму фоном, а ночью слушал чудесную игру на гитаре. У Минги определённо был талант. Его чистые мелодии, плавно выскальзывающие из-под длинных пальцев, что быстро перебирали тонкие струны не только самого инструмента, но и чужой души, хотелось слушать бесконечно долго. Рядом с ним было невероятно уютно, и о тревогах не было смысла беспокоиться, ведь они исчезали, растворяясь в небе и утопая в воде. Тихое умиротворение крутилось вокруг этого парня, вознося его мелодии к бледной луне, проливающей свой холодный свет на уснувший город. Его хотелось узнать поближе, хотелось поговорить с ним и услышать его мысли, которые стали источником музыки, а для этого нужно было всего-навсего прислушаться к мелодии, которая несла с собой запах наступающего лета. Хонджун был уверен, что творца можно узнать через его творения: в них он вкладывает частичку себя, наполняя каждую ноту пережитыми чувствами. А Минги и был таким творцом, создающим прекрасные строки, которые улетали далеко за пределы пространства и времени и касались души. И Хонджун непременно сказал бы ему об этом, вот только…

Их встречи проходили в полном молчании. И все они одинаково начинались со слов «о, это снова ты» и заканчивались фразой «ну, бывай, горе-утопленник», в огромный промежуток между которыми никто не говорил ни слова. Хонджун - потому что боялся нарушить атмосферу, боялся отвлечь гитариста и спугнуть его прозрачное, словно белоснежный газ*, вдохновение. А Минги… Черт знает, почему Минги молчал. Он так и не заговорил с Хонджуном ни разу после их беседы во вторую ночь, однако приходить все же продолжал. И, более того, теперь его голос не звучал так враждебно и насмешливо, как было в самом начале.

Сегодня была четвертая и по совместительству последняя ночь, когда Хонджун мог насладиться чудесной игрой своего нового знакомого. Завтра уже приезжают его родители, и они наверняка не отпустят его на ночные прогулки, даже если он слезно будет просить их об этом, даже если поклянется вызубрить всю университетскую программу на год вперед и пообещает больше не позорить их своими, по их мнению, слишком фривольными разговорами на пышных вечерах и званых ужинах. Человеку его социального положения и его, как считают многие, безупречного воспитания не пристало шататься ночами по пляжам с таким человеком, как Минги. Он вообще не должен тратить свою жизнь на столь бесполезные развлечения. А еще он до сих пор не выучил проклятую композицию. Мать наверняка разозлится на него и, заперев в комнате, заставит выучить произведение за день. Не то чтобы Хонджун не боялся ее гнева. Он боялся. И еще как. Однако после встреч с Минги его страх почему-то немного угас. Хонджун стал смелее. Будто у него за спиной начали вырастать крылья, которые в один прекрасный день унесут его прочь от этого чертового дома.

Они, вновь встретившись на берегу и непринужденно улыбнувшись друг другу, уселись у кромки воды, слушая плеск волн и крик одинокой чайки, которая почему-то решила, что ночь - самое время для душевных откровений. Но разве люди не были такими же?

- Минги. - тихо окликнул парня Хонджун, набравшись смелости разрубить уже привычное молчание.

- М-м? Что? - отозвался тот, закрепляя струны на грифе и не поднимая взгляд, совсем как в первую их встречу.

- Я больше не приду сюда. Мне жаль. - Хонджун выдохнул и со злостью швырнул камешек в реку. Тот, забавно булькнув, утонул в темноте. - Мне очень жаль, Минги. Но, кажется, я опять ничего не могу с этим поделать.

Минги, позабыв о гитаре, вскинул голову и удивленно взглянул на него широко распахнутыми глазами, в которых отражалась пустая луна.

- То есть… как… не придешь? - проговорил он одними губами.

- Завтра приезжают родители. Они не дадут мне и шанса на ночную прогулку, - Хонджун швырнул еще один камень, глотая горечь обиды и злобы на этих людей. - Прости, Минги. Мне правда очень жаль.

- Не извиняйся. И даже не вздумай винить себя, - попытался утешить его Минги. - Тебе совершенно не за что извиняться. Ты - не твои родители, и ты не обязан просить прощения за их сумасшествия.

- Почему ты говоришь такие правильные слова? - горько улыбнулся Хонджун, чувствуя, как на глаза наворачиваются слезы.

- Потому что ты нуждаешься в этих словах, - Минги натянул струну. - Мне жаль, что у тебя такие родители. В какой-то степени я понимаю тебя, ведь у меня они точно такие же. Сумасшедшие взрослые, перевешивающие на тебя свои несбывшиеся мечты. Хуже них может быть лишь общество, поддерживающее это безобразие.

- И постоянно твердящее, что они это делают для твоего же блага, - фыркнул Хонджун. - Но они не понимают, что благо для них - это не благо для их ребенка. - он на минуту замолчал, а потом встряхнул головой, прогоняя ненужные мысли. - Ладно, проехали и забыли. Мне вот что интересно. Как ты каждую ночь оказываешься здесь с такими-то родителями? Они разве отпускают тебя?

- Я сбежал от них пару лет назад, так что им теперь нет дела до меня и до того, что я делаю, - Минги сказал это так легко, будто не о нем шла речь. - Я сбежал и теперь могу быть счастливым и делать то, что хочу. И, знаешь, я не жалею о своем решении. Ну, по крайней мере мне так хочется думать.

Хонджун не нашел, что ответить. Он лишь сочувственно посмотрел на него.

- Хей, не надо на меня так смотреть! - Минги улыбнулся. - Я же не какой-то там покойник, чтобы таким прискорбным взглядом меня провожать!

- Прости, просто мне жаль, что в нашем мире есть такие люди, - Хонджун отвел взгляд. Эта яркая улыбка слепила его и делала больно сердцу. Стало быть, Минги был очень сильным человеком, раз после пережитого может так счастливо улыбаться.

- Ой да брось! - Минги прошелся по струнам, проверяя их настройку, и довольно кивнул самому себе, услышав четкий звук. - Не думай об этом слишком много. Это того не стоит. Лучше послушай мою игру, раз ты сегодня со мной видишься последнюю ночь. Эх, если бы я знал заранее, то непременно бы что-нибудь придумал для тебя. Ну, ничего страшного, будем импровизировать. Так что ты несильно ругай меня, хорошо?

- Хорошо, - улыбнулся Хонджун, чувствуя на душе тепло и ощущая, что сидящий рядом человек понимает его.

Мелодия началась довольно бодро. Высокие ноты одна за другой стремительно сменяли друг друга, окутывая радостной легкостью и заполняя невидимым весельем пространство вокруг парней. Они покрывали их тонкой пеленой обмана, совсем как торжественные праздники, из-за сладкого дурмана которых ощущаешь себя самым счастливым из людей и поддаешься шепоту, твердящему, что горю нет места в жизни. Хонджун был слишком хорошо знаком с этой фальшью. Он знал каждое ее слово, видел каждое ее прикосновение, даже самое неприметное, знал все ее повадки, и еще ни разу не попался в ее крепкие сети. И сейчас он тоже уловил это напускное веселье. Однако позволил себе погрузиться в него с головой, утонуть в мелодии, порхающей над темным песчаным берегом, словно яркокрылая бабочка. Он посчитал, что один раз можно и прислушаться ко лжи, забыв на время обо всем вокруг, если она поможет избавиться от боли.

Хонджун наслаждался звучанием этих беглых нот ровно до тех пор, пока они не стали звучать протяжнее, постепенно замедляя свою бешеную пляску и становясь похожими на безысходный вой. Он перевел взгляд с черного горизонта реки на Минги, который сосредоточенно перебирал струны. Взгляд гитариста, вроде бы, и лежал на инструменте, но в то же время был таким отстраненным и безучастным, будто это не он играл, будто не ему принадлежала мелодия, которая плавала в ночной темноте и стелилась по пляжу тяжелым белесым туманом. Казалось, будто Минги был далеко за пределами этого мира и уже не слышал шум волн и не чувствовал прохладный ветер. Будто он погрузился в свои мысли и совсем не следил за полетом мелодии, которая становилась все надрывнее и тоскливее.

Эта мелодия звучала еще некоторое время, а потом ее резко сменила прежняя, бодрая и беззаботная. Она вновь стала виться над парнями легким дурманом. Минги вздрогнул. Так обычно вздрагивают, когда отходят от сильного оцепенения. С ним же вздрогнули и струны. Прозвучало несколько фальшивых нот, заметно выбивающихся из общего ритма, а затем мелодия снова выровнялась. Но теперь она не звучала так весело и непринужденно. Теперь она словно утешала. Словно говорила, что все будет хорошо и словно лгала об этом.

Минги внезапно остановился.

- Черт побери! - он, нахмурившись, с силой ударил ладонью по корпусу гитары, будто это она была виновата в таких грустных нотах. - Я не это хотел сыграть! В конце концов не на похоронах же мы, чтобы так убиваться!

- Не злись, - Хонджун повернулся к нему и положил руку на гриф, едва касаясь натянутых струн подушечками пальцев. - Что поделать, если на душе такое состояние, что хочется рыдать.

Минги вздохнул и недовольно потер переносицу.

- Состояние и правда паршивое, - отозвался он. -Но я не хотел, чтобы последней мелодией, которую ты услышал, стала эта.

- Для меня не важно, что́ ты сыграл, - произнес Хонджун. - Для меня важно, что сыграл именно ты́.

Минги смущенно отвел взгляд и, потеребив кончики волос, повернулся к реке. Хонджун, проследив за тем, куда он смотрел, наткнулся на маленькую белую ракушку, которую омывали черные волны. Она лежала слишком близко к воде, однако потоку было не под силу подхватить ее и унести обратно на дно. Волны беспомощно набегали на берег, уносили с собой водоросли и мелкие камешки, но эта ракушка все оставалась на песке, не тронутая и сверкающая в свете луны.

- Слушай… - неуверенно начал Минги, поворачиваясь к Хонджуну и обращая его внимание на себя. - Хоть мы и знакомы всего ничего, тем не менее я хочу, чтобы ты пообещал мне кое-что.

- Что именно? - насторожился Хонджун.

- Пообещай мне, что непременно найдешь другой способ вырваться из своего ада. Пообещай, что всеми силами будешь цепляться за жизнь.

Минги смотрел на него своими темными глазами, в которых скользила немая мольба, скрытая за пеленой настойчивости. А Хонджун не знал, что ответить на эти слова. Он хотел возразить, хотел сказать, что не может дать такого обещания, ведь завтра его жизнь снова станет безликой и серой, такой тошной, что не захочется жить. Но в то же время он хотел поклясться ему в том, что больше никогда не наложит на себя руки. Вот только как можно пообещать человеку то, в чем не уверен до конца?

- Я…

- Пообещай мне! - потребовал Минги, перебивая Хонджуна и не желая слушать никаких возражений.

- Обещаю.

Что ж, он сдался. Сдался перед этим взглядом, перед этим голосом и перед этим человеком.

- Вот и славно! - улыбнулся Минги и хлопнул в ладоши, совсем как ребенок. - А теперь нужно закрепить обещание!

Он протянул Хонджуну руку с оттопыренным в сторону мизинцем. Тот неуверенно покосился на нее, но тем не менее протянул руку в ответ. Они сцепились мизинцами, закрепляя обещание.

- Нарушать обещание нельзя, иначе тебе придется проглотить тысячу иголок*! - рассмеялся Минги.

- Глупая клятва. Невозможно съесть даже одну иголку, - проворчал Хонджун.

- В этом и суть! И поэтому данное мне обещание нарушать нельзя!

Яркая и немного детская улыбка Минги заставляла улыбаться в ответ. Перед ней нельзя было устоять. Ей нельзя было перечить.

- Хорошо. Я постараюсь.

- Вот и славно!

Они, беспечно болтая, просидели до рассвета, до первых лучей и до синего неба. А с восходом пришло время прощаться. И это расставание далось им тяжело. Они все никак не могли разойтись и сказать друг другу «прощай», продолжая отшучиваться и перебрасываться нелепыми фразочками. Они хотели оттянуть столь неприятный момент до самого конца, надеясь, что солнце не поднимется выше, однако упавшие на воду золотистые лучи все же заставили парней покинуть тихий берег.

──────── • ✤ • ────────

Когда Хонджун добрался до двери дома, солнце уже поднялось над крышами и начало прогревать остывшие за ночь улицы. Лучи, отскакивая от железа и оконных стекол, слепили глаза, а к промокшим от росы кедам прилипали тоненькие травинки. Дом встретил парня полюбившейся тишиной и чуть застоявшимся теплым воздухом.

Он, скинув грязные кеды, прошел на кухню, по привычке ставя чайник греться и усаживаясь на стул у окна. За прошедшие дни он практически не спал; весь его сон составлял от силы часов шесть, половина из которых была нагнана за счет дремы в метро и на лекциях, которых, к огромному огорчению, на этой неделе оказалось всего лишь три. Не густо, но Хонджуну вполне хватало для нормального функционирования. Правда при этом он выглядел зомби, который ничего не соображал и не понимал, где он находится и зачем вообще пришел сюда, но для него это было нормально. Ему и не нужно было сворачивать горы или слишком напрягать свой уставший мозг, ему не требовались силы на дополнительные занятия музыкой или на то, чтобы банально приготовить себе обед. Ему было достаточно пережить очередной ненавистный день. Вот только до этого он жил в ожидании ночной встречи, и это ожидание значительно ускоряло время и облегчало его пустое существование. А теперь ему придется просто быть в этом ненавистном мире. Собственно, как оно было и раньше. Его ждал трудный день, в течение которого ему опять придется надевать уродскую маску идеального человека и делать вид, что он счастлив быть таким.

А вишня за окном цвела все красивее и красивее, роняя лепестки и раскрывая бутоны. Она впитывала мощными корнями утреннюю росу и купалась в солнечном свете, становясь с каждым днем сильнее и крепче.

День прошел незаметно, не оставляя после себя ничего, кроме разочарования, дома уже были родители, которые по-прежнему держали дистанцию и игнорировали своего, казалось бы, единственного сына. Но ему было абсолютно плевать на это.

Хонджун, не здороваясь ни с кем, молча поднялся к себе в комнату и заперся. Он снова остался в темноте и одиночестве, снова вернулся к тому, от чего так хотел сбежать. Его снова окружили вечно задернутые шторы, электрический свет ноутбука, вязкое чувство беспомощности и удушающая боль в груди. Минги, хоть и на время, смог скрасить его однообразную тоскливую жизнь, однако теперь стоило позабыть об этом парне. Они больше никогда не встретятся на берегу реки, и Хонджун больше никогда не услышит его звонкие и чистые мелодии, которые льются, словно горный ручеек, и не поговорит с ним по душам, поддавшись порыву поделиться тем, что так тяготит его. Кажется, за эти четыре ночи он увидел куда больше, чем за двадцать лет жизни. И эти ночи, которые он должен позабыть, стали для него самым счастливым и драгоценным временем.

Хонджун достал из сумки тетради, быстро проглядел их и швырнул на стол, не заботясь о том, что на нем стояла наполненная до краев кружка с чаем, который сразу же вылился и расплескался по бумаге. Ему было все равно. Возможно, потом он будет жалеть об этом, переписывая лекции в ночь перед практикой, но сейчас его заботило лишь то, что жизнь его снова закинула на дно. Вопреки своим убеждениям он не мог отпустить и забыть Минги. Разум кричал, что ему будет только больнее от мыслей об этом парне, чьи светлые волосы, казалось, впитали в себя серебристый свет луны, но сердце оставалось глухо, ведь не хотело забывать о том, кто, пусть и на мгновение, на пару ночных часов, но все же смог сделать его счастливым.

Хонджун хотел прогнать эти мысли, чересчур назойливые и совсем не веселые, и вышел в ванную, чтобы умыться ледяной водой, которая, возможно, сможет хотя бы немного отрезвить его. Но это не помогло. Кажется, стало только хуже. Он не только не перестал думать о ночных встречах, но еще и передернулся от холода.

Вернувшись к себе и по привычке запершись, он сел за стол, намереваясь все-таки сделать домашние задания, коих накопилось очень много. Но и это не смогло прогнать мысли о Минги. Они кружились возле Хонджуна, словно стрекозиный рой, словно разноцветные листья, постоянно тянущие на себя внимание и привлекающие своей пестротой.

Оставив свои жалкие попытки выкинуть этого человека из головы, Хонджун взял телефон и повалился на кровать, накрываясь с головой одеялом. Если даже учеба не помогает избавиться от мыслей, то самым верным способом будет просто забыться в просторах интернета. Он не хотел прибегать к этому, не хотел еще более бесполезно проводить день, но сейчас он все равно не сможет сосредоточиться на чем-то важном и нужном, поэтому лучше всего открыть Твиттер и начать бесцельно листать пустые сообщения.

Хонджун не знал, сколько прошло времени с момента погружения в интернет, ведь он действительно утонул в этой соцсети с белой птичкой на голубой иконке, однако, когда он очнулся, то увидел, что дело уже шло к ночи. Всю комнату заполнила вязкая темнота, а там, в углу, где шторы не до конца прикрывали окно, падала на пол и голую стену тонкая струйка серебристого лунного света.

Парень взглянул на часы на дисплее телефона, которые показывали двадцать шесть минут одиннадцатого, и, обреченно вздохнув, уткнулся лицом в подушку. Вчера в это время он уже собирался на пляж. А сегодня лежит дома, не зная, куда деться от обилия мыслей и чем занять себя, чтобы эти самые мысли перестали беспокоить его. В любой другой ситуации он наверняка сорвался бы с места и сломя голову помчался к тихому речному берегу навстречу ночному ветру и чистой мелодии, льющейся из-под сильных рук Минги. В любой другой ситуации. Но не в этой. Как бы безумно он ни хотел увидеть гитариста, ни хотел еще хотя бы раз услышать его игру и взглянуть на волосы цвета луны, он мог лишь думать о нем.

«Я сбежал от них…» - внезапно прозвучал в голове знакомый бас, наводя на определенные мысли. Сбежал. Минги сбежал из дома, чтобы жить своей жизнью и делать то, что хочется именно ему, а не кому-то другому. И, кажется, он действительно счастлив. А что, если Хонджуну тоже сбежать? Всего лишь на ночь, на несколько часов. Возможно, вполне себе можно и рискнуть ради того, чтобы в последний раз увидеть человека, которого не хочется отпускать и забывать.

Парень, откинув одеяло в сторону, вскочил с кровати, схватил со стула рубашку и выглянул в коридор, прислушиваясь к звукам спящего дома. Тишина, таящаяся в темных углах, ложилась на деревянные ступени, которые тонули в сумраке, и была такой густой, что ничто и никто не могло потревожить ее. Тогда Хонджун, выдохнув с облегчением и накинув на плечи рубашку, осторожно спустился на первый этаж, где с кухни и зала через дверные проемы лился лунный свет. Он прокрался в коридор, чтобы прихватить кеды, а потом - на кухню, где было открыто окно. Холодный ночной воздух встретил его приятной свежестью и окунул в запах цветов, сада и скошенной травы.

Хонджун, чтобы не разбудить никого и не создать лишний шум, босыми ногами встал на подоконник и, на всякий случай еще раз убедившись в том, что родители спят, спустился на покрытую росой траву. Сырость заставила его вздрогнуть. Он наконец-таки натянул кеды и, ступая как можно тише, скрылся среди теней высоких деревьев, затем прошелся по дорожке, усыпанной мелкой галькой, и вышел к старой яблоне, чьи толстые ветви, кажущиеся непривычно черными в этой глухой ночи, падали за пределы его дома. Он ловко взобрался на дерево, прополз по крепкой ветке к забору и спрыгнул с другой его стороны. Повезло, что ограда была не сильно высокой, а за домом вилась узенькая тропка, по которой можно было выйти к улице, ведущей прямиком к знакомой набережной.

Мелкие камешки похрустывали под ногами, ветер гулял под крышами домов, а парень, укутавшись в рубашку, бежал навстречу едва виднеющемуся проходу между домами. Ноги несли его вперед, и сердце стучало так громко, словно билось не где-то в груди у ребер, а совсем рядом, словно оно было у него на ладони.

Хонджун выскользнул на безлюдную притихшую улицу, продолжая не глядя нестись вперед. Он бежал до тех пор, пока знакомая каменная ограда не остановила его. Повиснув на ней, он стал высматривать знакомую фигурку. Заметив ее, одинокую и, как и прежде, сидящую у кромки воды, он сбежал с лестницы, быстро перебирая ногами, и направился к ней.

- Минги! - закричал Хонджун, не в силах сдержать бурю эмоций, которая сейчас захлестывала его, не давая вздохнуть и заставляя ускоряться с каждым шагом. Его ноги дрожали от напряжения и предвкушения встречи, но на душе было слишком радостно, чтобы замечать это, поэтому он, продолжая кричать, бежал к реке. - Минги! Я пришел!

Парень, державший в руках гитару, однако не игравший на ней, услышав голос, повернулся и стал недоуменно озираться по сторонам в поисках того, кто звал его. И стоило ему только увидеть знакомого парня с синими волосами, который со всех ног летел к нему, то он тут же сорвался с места и побежал ему навстречу, широко раскинув руки. Хонджуну пришлось немного притормозить, чтобы не столкнуться с Минги и не упасть. А тот подхватил его, когда оказался рядом. Подхватил и прижал к себе, зарываясь носом в макушку, сладко пахнущую кокосом и ванилью.

- Хонджун! Как же я рад видеть тебя! - протараторил он.

- Я тоже очень рад! - отозвался Хонджун, робко обнимая Минги и утыкаясь в его грудь. Он слышал и чувствовал, как сильно билось чужое сердце.

- Ты как? - обеспокоенно спросил Минги и немного отстранился от Хонджуна, но не отпустил его, а взялся за худые плечи и заглянул в глаза.

- Не то чтобы плохо, но и не хорошо, - Хонджун отвел взгляд. Все-таки он не мог смотреть кому-то в глаза, даже если они и принадлежали человеку, ставшему в одно мгновение таким родным. - Я смог сбежать из дома. Правда, всего лишь на ночь, но не так уж и важно.

- Ты молодец! - улыбнулся Минги и потрепал парня по синей макушке, отчего тот недовольно фыркнул и, насупившись, стал приглаживать растрепанные волосы. - Мне на осуществление идеи о побеге пришлось потратить два года. Я все никак не мог собраться с силами. А ты решился на это всего за один день!

- Я просто очень хотел увидеть тебя, - негромко сказал Хонджун, проводя рукой по кривой челке, зачесывая ее на лоб и глаза, а потом резко откидывая назад. Однако прядки, не желая держаться, плавно упали ему на лицо. - Любое промедление с моей стороны могло обернуться тем, что мы бы больше никогда не встретились.

- Не скажу, что мне неприятно это слышать, - Минги постарался перевести свое смущение в шутку.

- Еще бы тебе было неприятно это слышать, - в тон ему усмехнулся Хонджун. - Но если без шуток, то я действительно рад видеть тебя. И я очень рад, что ты все-таки пришел на пляж даже после того, как мы фактически распрощались друг с другом.

Минги, кажется, смутился еще больше и потому, не зная, что ему делать с этим странным и совсем непривычным чувством, стал по-привычке теребить прядки своих светлых волос, скручивая их в ниточки. Между парнями повисла неловкость.

- Я на днях тут неподалеку место одно красивое высмотрел. Не хочешь немного прогуляться? - внезапно предложил Минги, переводя тему.

- Хочу! - закивал Хонджун, хватаясь за возможность прогнать эту неловкость и чувствуя, как невиданные ранее легкость и радость заполняют его, вот-вот грозясь выступить слезами на глазах. - Еще как хочу!

- Тогда вперед! - Минги, воодушевленный и, кажется, разделявший легкость и радость Хонджуна, протянул ему руку, и тот, на этот раз ни секунды не колебавшийся, уверенно взял ее.

Они вышли на мощеную набережную и направились вдоль ограды. По другую сторону от них росла стена зеленых деревьев, отгораживающих променад от пыльной городской дороги, по которой в час пик, бешено ревя, гнали машины. Хонджун не был здесь ни разу, поэтому он шел и с любопытством осматривался вокруг, вглядываясь в каждое дерево, в каждый листик и каждый попавшийся под ноги камешек, стараясь запомнить все до мельчайших подробностей. Минги держал его маленькую ладошку в своей руке, осторожно направляя и не давая споткнуться. Он был рядом, готовый в любой момент подхватить. И от этого было спокойно на душе. Минги шагал уверенно, ведя за собой Хонджуна, и тот шел за ним, не сомневаясь и доверяя.

С реки дул прохладный ветерок, неся с собой майскую безмятежность, а на небе сияли белоснежные бусинки-звезды. Здесь их не затмевали чересчур яркие городские огни. Здесь можно было разглядеть целые созвездия, разбросанные по всему черному небосводу, словно жемчужные украшения - по столу какой-то древней, но прекрасной богини, о которой, возможно, уже давно позабыли, но которая все еще напоминала о своем существовании.

Минги подтолкнул Хонджуна поближе к себе и повел к каменной ограде.

- Смотри, какая красота! - он указал рукой на реку, сияющую тысячами желтых и оранжевых огней. На ее противоположной стороне горел город, отбрасывая в небо свет миллионов окон и тысяч неоновых вывесок. Казалось, будто там не существует ночи, будто там царит вечный день и вечное лето, будто там всегда кипит жизнь. А над парнями простиралось бесконечное пространство чистейшего звездного неба.

Хонджун, очарованный видом, облокотившись на холодную ограду, смотрел на огни, дрожащие на воде и затмевающие черноту неба. Сейчас этот ненавистный город не казался ему таким уж противным. Он увидел другую его сторону, красочную и, если так можно выразиться, волшебную.

- Наверное, там очень красиво! - проговорил Хонджун, восхищенно глядя на пылающий город. - Так много огней! Аж дух захватывает!

- На самом деле ничего необычного там нет, - Минги, развернувшись спиной и подпрыгнув, забрался на ограду и осторожно уселся на холодный камень. - Город как город. Противный с обеих сторон и в любой его части, где бы ты ни оказался. Он везде одинаковый. Несмотря на яркие огни, которых на той стороне больше, чем здесь, он по-прежнему остается пыльным городом.

- Ты был там? - удивился Хонджун, поворачиваясь к Минги.

- Я живу там, - пояснил он. - Но, знаешь, иногда на противные вещи необходимо взглянуть с другой, совершенно противоположной стороны. Я прихожу сюда и на тот берег, где мы встретились, чтобы напомнить себе о том, что в мире всегда найдется место красоте. Правда, эта красота видна лишь ночью, но это даже к лучшему. Ночь, как по мне, самое спокойное и прекрасное время для таких напоминаний.

- Здесь не видно одной из частей города, - задумчиво протянул Хонджун. - ведь ее от нас отделяют стена деревьев и полоска песка, а другая находится так далеко, что, кроме огней, ничего и не видно. С одной стороны, мы находимся в сердце города, но с другой, мы достаточно далеко от него, чтобы не видеть всей его грязи. Это и правда выглядит красиво.

Минги кивнул.

- Я хочу, чтобы ты тоже время от времени приходил сюда или на пляж. Эти два места - самые лучшие во всем городе. Особенно для того, чтобы напомнить себе о чем-то важном. Например, о том, что ты тоже человек. А людям свойственна жажда жизни.

- В таком случае я живой мертвец, - горько усмехнулся Хонджун.

Минги, чуть нагнувшись, приобнял его за плечи, притягивая к себе, а Хонджун положил голову ему на бок, вновь слыша стук чужого сердца и думая, что его сердце бьется точно так же. Оно бьется о ребра с такой силой, будто хочет вырваться из этой костяной клетки.

Так они простояли (ну, кто простоял, кто просидел) до рассвета, пока солнце не выползло лениво из-за высоток. Несмотря на то, что золотые лучи были первыми, они уже пригревали. Лето было совсем близко. Оно шло по свежим следам уходящего мая, спешило догнать весну, чтобы перенять эстафету сезонов и наконец забрать право на правление в этом просыпающемся городе себе.

- Хонджун, а, Хонджун! - внезапно окликнул Минги погрузившегося в мысли парня. - Как насчет того, чтобы обменяться номерами? Раз уж у тебя такая ситуация с родителями, то, мне кажется, было бы неплохо иметь в контактах номера друг друга, чтобы в случае чего мы всегда были на связи. К тому же, ты сможешь написать мне или даже позвонить, если вдруг тебе понадобится чье-то ненавязчивое общество, и тебе не придется топать посреди ночи к реке. Что думаешь?

- Думаю, что это очень хорошая идея, - Хонджун протянул свой телефон. - Вот, держи.

Минги быстро набрал номер и позвонил. Его телефон, который он ловко достал из кармана, отозвался веселой мелодией какой-то корейской группы. Парень провел пальцем по экрану, сбрасывая вызов.

- Как ты хочешь, чтобы я записал твой номер? - поинтересовался он, возвращая телефон его владельцу.

- Мне без разницы. Записывай, как хочешь, - пожал плечами Хонджун.

- Что насчет «самой сладкой булочки с корицей»? - ухмыльнулся Минги, игриво и хитро подмигнув.

- Давай что-нибудь не такое ванильное, - закатил глаза Хонджун, всем своим видом показывая, насколько ему не нравятся такие прозвища. - И вообще, какая я тебе «булочка с корицей»?

- Самая сладкая в мире, - улыбнулся Минги, не воспринимая замечание всерьез, однако, получив недовольный взгляд в ответ, исправился. - Ладно-ладно, я все понял. Не буду больше тебя так называть.

- Смотри мне, - насупился Хонджун, прищурив глаза и внимательно наблюдая за Минги, который уткнулся в телефон и что-то быстро напечатал в нем.

- Тогда так у меня будешь записан! - сообщил Минги, довольно глядя в экран, а Хонджун недоуменно покосился на него. - А как ты у меня будешь записан, я тебе, конечно же, не скажу и тем более не покажу.

После этих слов он с хитрой улыбочкой заблокировал телефон и убрал его обратно в карман.

- Не очень-то и хотелось знать, - фыркнул Хонджун.

Он взглянул на свой телефон и только сейчас увидел, что Минги записал себя как «mon soleil*». Он снова фыркнул, но переименовывать его не стал.

- «Mon soleil», серьезно? - он взглянул на Минги, а тот пожал плечами, мол, это не он, это Хонджун сам так назвал его.

- Почему бы и да? - парень расплылся в самой невинной улыбке, которую когда-либо доводилось видеть Хонджуну.

- Почему бы и да, - согласился он, не в силах устоять перед его улыбкой.

- Звони и пиши мне в любое время дня и ночи, лучше, конечно, ночи, но тем не менее. Я всегда отвечу тебе, - Минги спрыгнул с ограды. - Ну а пока, я думаю, нам пора расходиться.

- Не хочется, - Хонджун потянулся, словно кот на солнышке. - Но надо. Особенно если я хочу прийти домой раньше, чем родители хватятся меня.

Минги немного потоптался, неуверенно глядя на разминающего мышцы парня, словно спрашивая у него разрешение, а потом внезапно прижал его к себе. Хонджун опешил от столь неожиданных объятий, но вырываться не стал. Любому другому он наверняка бы уже отвесил пощечину, но не этому человеку. Все-таки он не был для него посторонним. И объятия с ним были сродни обезболивающему, снимающему не только физическую боль, но и душевную. Они были необходимы Хонджуну, и он, прекрасно понимая это, растворялся в тепле, которым одаривал его Минги, и не желал отпускать его. Он бы отдал все, что имел, лишь бы этот замечательный человек оставался с ним на столько долго, насколько это вообще возможно, лишь бы они и дальше могли встречаться по ночам, молча сидя на пляже с гитарой и вслушиваясь в мелодии или гуляя по набережной и разговаривая.

- До завтра тогда, получается? - с маленькой долей надежды спросил Минги, неохотно отстраняясь.

- Не знаю насчет «до завтра», но «до скорой встречи» точно, - Хонджун, совсем не желая делать это, обрубил тоненькую, словно первый весенний лед, надежду своим грустным голосом. Он был расстроен тем, что их ночная встреча подошла к концу. И ведь не факт, совсем не факт, что они смогут увидеться так же скоро, как было до этого.

- Тогда до скорой встречи, Хонджун, - Минги потрепал его по голове, умиляясь недовольному ворчанию под нос. - Не падай духом!

Он направился вверх по набережной, а Хонджун, как и прежде, остался на месте, смотря на то, как парень уходил, обгоняя свою тень и ловя светлой макушкой уже не серебряную луну, но золотое солнце.

Однако он, не пройдя и пяти метров, внезапно обернулся и помахал рукой.

- До скорой встречи! - крикнул Минги, улыбаясь ярче солнца.

- Иди давай уже! - в ответ прокричал Хонджун, смеясь и провожая его взглядом, полным самых теплых и нежных чувств.

Словно белоснежный газ* - имеется в виду ткань, очень тонкая и прозрачная.

Иначе тебе придется проглотить тысячу иголок* - так говорят японцы, когда дают друг другу обещание. «Даю обещание на мизинце, если совру, проглочу тысячу иголок, клянусь,» - так звучит полная фраза. :))

Mon soleil* - с французского «мое солнце».