Хонджун так и не смог уснуть. Поначалу он долго мучился от боли, а когда она наконец отступила, его голову заняли мысли о попытке самоубийства, которую, к счастью или к разочарованию - пока было непонятно - осуществить не удалось. Еще стоя на краю моста, он был уверен в том, что хотел умереть. Он не сомневался в своем решении, как и в том, что с легкостью может сделать это. Но почему же в последний момент он передумал? Почему остановился, не решившись прыгнуть вниз? Поначалу ему казалось, что это действительно было из-за мелодии, чье стройное звучание не хотелось очернять таким событием, пусть даже если бы сам Минги никогда и не узнал о нем, однако теперь он задумался о том, что, возможно, где-то в глубине души очень боялся умереть и осознавал неправильность своего решения. Вот только повернуть назад он уже не мог. Чрезмерная уверенность в том, что смерть положит конец его страданиям, не позволяла ему вот так просто отказаться от задуманного. Оставалось только ждать и надеяться, что что-то такое особенное все же сможет его остановить. Таким знамением стали звуки гитарных струн, печальные и рвущиеся к черному бархату неба, словно у них были крылья. Эта мелодия довольно точно отражала то, что было у Хонджуна на душе. Но одно отличие все же было. Мелодия могла улететь, взвиться высоко в небо и скрыться за облаками. Возможно, парень немного завидовал ей. И, наверное, именно поэтому он все же остановился, не осмелившись сделать шаг вперед.

Как итог, парень проворочался всю оставшуюся часть ночи, а когда прозвенел будильник, оповещая о наступлении ненавистных шести утра, то с трудом поднялся с кровати, про себя проклиная и от души матеря все, что попадалось под руку или на глаза, но внешне оставаясь совершенно невозмутимым и очень уставшим студентом. У него не было сил на то, чтобы хоть как-то проявить свои эмоции, да и, честно говоря, не очень-то и хотелось делать это.

Он, едва стоя на ногах и так же едва видя перед собой, кое-как добрался до ванной. Эта ванная ничем не отличалась от других таких же ванных, выбеленных и обложенных плиткой, за исключением одной маленькой детали - в ней не было ни одного зеркала. Ни над раковиной, ни на двери, ни где-либо еще не висело этой части интерьера, необходимой и уж точно ничем незаменимой в доме. Но это не слишком-то расстраивало Хонджуна и совсем не напрягало его, ведь наблюдать каждый день свое уставшее бледное лицо для него было настоящим испытанием. Он не хотел сталкиваться взглядом с самим собой, ведь знал, что ничего, кроме потухших черных глаз, он не увидит.

Сгорбившись над раковиной, он ополоснул лицо холодной водой, надеясь хотя бы немного взбодриться и прийти в себя, вот только это нисколечко не помогло ему и не облегчило страданий. Невыносимая усталость и дикое желание вернуться в теплую постель крепко прилипли к нему. Можно было, конечно, попробовать принять холодный душ, однако Хонджуну не хотелось полностью лишаться тепла, которое еще хранило его тело. В итоге он вышел из ванной и спустился вниз на кухню. Может, хоть кружка горячего кофе спасет его положение.

На кухне сидела его мать, завтракая и не спеша попивая чай, однако же стоило ей увидеть своего сына, как она тут же поднялась с места и, демонстративно подняв голову, вышла из комнаты. Полное игнорирование - один из методов ее «воспитания», с которым Хонджун был знаком еще с детского сада и который ненавидел больше, чем скандалы и побои. С одной стороны, его не трогали, ему не капали на мозги с целью заставить чувствовать вину и не читали нудные нотации. Он оставался один среди желанной тишины, и до него никому не было дела. Но, с другой стороны, в такие моменты он становился никем в этом доме, он становился даже не тенью самого себя, а самым настоящим призраком. Его слова превращались в пустоту, его существование намеренно не замечали, его вещи убирались в шкафы и разбивались в дребезги так, будто они уже лет десять не принадлежали никому. И терпеть это было почти что невозможно. Хотя за прошедшие годы Хонджун уже привык к такому отношению. Он старался это игнорировать так же, как игнорировали его.

Парень, проводив пустым взглядом мать, заварил себе крепкий черный кофе и сел на стул у окна, наблюдая за тем, как качались на ветру зеленые, покрытые золотом восходящего солнца ветки растущей у дома вишни. От этого вида стало спокойно на душе. Безмятежность майского утра и теплые лучи, пробивающиеся сквозь листву и ползущие по подоконнику, позволили Хонджуну на время забыть о своих проблемах и с наслаждением вдохнуть горьковатый аромат кофе, который немного взбодрил его. В такие моменты ему казалось, что его жизнь не так уж и плоха, что есть еще надежда на тот день, когда этот ад наконец прекратится. По крайней мере он все еще может любоваться красотой сада.

Четыре нудные лекции, на которых он решил вздремнуть, два часа в душном шумном метро, чтобы добраться до универа, а потом уехать обратно, и двадцать минут неспешной прогулки по знакомой улочке - все это пролетело в одно мгновение и не оставило после себя ничего. Хонджун даже не успел заметить, как очутился у массивной железной двери своего дома, которая, к его удивлению, оказалась заперта. Маленькая надежда на то, что дома нет никого, робко прокралась в его сердце.

- Есть кто-нибудь дома? - осторожно позвал он, как только переступил порог, и настороженно прислушался, затаив дыхание и боясь пошевелиться. Он подозревал, что ему могли не ответить из-за вчерашней ссоры, но какие-то признаки того, что в доме, кроме него, есть кто-то еще, должны были быть. Шаги, голоса, шорохи - хоть что-нибудь должно было быть.

Однако все оставалось тихо даже спустя долгую минуту. Хонджун выдохнул с облегчением. Видимо, на какое-то время он действительно остался один.

Он, стянув свои черные кеды и оставив сумку рядом с ними, прошел в дом. На тумбочке он нашел оставленную матерью записку, содержание которой подтвердило его догадки. В ней говорилось о том, что родители уехали по делам на три дня. Теперь парень был полностью предоставлен сам себе.

Хонджун прошел на кухню. Теплый свет заходящего солнца падал на пол через огромные окна, ложился на мебель, но не добирался до дверного проема, оставляя его в тени. Дом казался непривычно пустым, однако парень чувствовал себя в большей безопасности, чем в дни, когда здесь были еще и родители. Наконец он чувствовал себя спокойно.

Он, наполнив чайник водой, поставил его греться, а сам опустился на излюбленный стул у окна, наблюдая вечерний сад. Пышные ветви вишни по-прежнему легонько колыхались на ветру, медленно роняя лепестки. Цветение этого дерева в конце мая - явление редкое и почти невозможное для их местности, ведь голые коричневатые ветви начинают покрываться розовыми цветами едва ли не в начале марта. Стоит только солнцу чуть чаще показываться из-за серых туч, а земле - немного прогреться, и вот уже все улицы города утопают в лепестках, окрашиваясь в нежно-розовые цвета и оттенки. Но в этом году вишня в их дворе, в отличие от других деревьев, почему-то не хотела цвести. Хонджун уже подумал, что дерево не пережило зиму: оно было далеко не молодое. Он очень расстроился, поскольку любил смотреть на его длинные ветви. Он мог часами сидеть у окна, просто глядя на то, как покачивались листья и цветы. И это была одна из немногих радостей в его жизни. И как же хорошо, что в один из дождливых дней вишня все же зацвела.

Из мыслей Хонджуна выдернул свист чайника. Он нехотя поднялся со стула и, прихватив с собой кружку, подошел к плите, чтобы залить заварку кипятком. Забрав со стола до краев наполненную зеленым ароматным чаем кружку, он скрылся в своей комнате, которая, несмотря на отсутствие родителей, все также оставалась самым безопасным для него местом.

Уместив кружку на стол, полностью заваленный книгами, Хонджун устало повалился в мягкое кресло, прикрыв глаза и вслушиваясь в непривычную, но явно приятную тишину, от которой становилось спокойно на душе, словно камень с нее упал. Он почувствовал огромное облегчение, ведь наконец смог вырваться из цепких оков, пускай лишь на несколько дней. Как хорошо, когда рядом нет любопытных глаз, любящих контролировать все, что попадает в их поле зрения. Как хорошо, когда рядом нет тех, кто постоянно лезет туда, куда не нужно, кто следит за тобой день и ночь, не позволяя даже дышать так, как хочется, кто решает за тебя все, лишая права выбора, кто присваивает все лавры себе, ведь они «воспитали такого идеального сына, который должен быть благодарен родителям за все то, что они дали ему». Как хорошо, что сейчас он один, и это одиночество совсем не пугает его. Давно он не ощущал такой легкости в своем собственном доме. Давно не вдыхал полной грудью воздух, который сейчас показался ему непривычно свежим и сладким. Он чувствовал себя лучше, чем когда-либо еще.

Повинуясь порыву непонятного чувства легкости, он встал с кресла и открыл всегда задернутые шторы. Внезапно брызнувший солнечный свет тут же ослепил его, пробрался в большую комнату, окрашивая ее в золото и оставляя свои следы повсюду: на столе, на широкой кровати, застланной одеждой вместо покрывала, на шкафах и на черном, покрытом лаком фортепиано, от одного вида которого становилось дурно. В одно короткое мгновение эта темная комната наполнилась светом и теплом майского заходящего солнца.

- Так хорошо… - пробормотал Хонджун, жмурясь от золотых лучей и ощущая их на щеках. - И почему я раньше не открывал шторы..?

Он настолько привык жить в темноте, что почти забыл о том, как выглядит свет и насколько ласковым и теплым он может быть.

Он еще немного постоял у окна, наслаждаясь солнцем, пока оно совсем не скрылось за крышами домов, а потом взял ноут, который лежал на кровати, закопанный в одежде, и, вернувшись в кресло, включил незамысловатую дораму, чтобы на время выкинуть из головы все ненужные мысли и наконец-то отдохнуть.

Хонджун очнулся уже поздним вечером, когда стало совсем невозможно сидеть в темноте, уткнувшись в яркий монитор ноута, а глаза начали болеть. Он, закрыв ноут, потянулся, чувствуя, как расслабляются его напряженные мышцы и хрустят суставы. Лишившись единственного источника света, комната погрузилась во мрак, который разбавлял лишь бледный свет луны, лившийся через окно.

 Парень поднялся с кресла и подошел к окну. Вечер был тихий и ясный, совсем как вчера. На небе загорались звезды, невозмутимо мерцая и постепенно заполняя собой все черное пространство, и где-то в глубине фруктового сада ветер игрался с пышной кроной деревьев. Эта безмятежная ночь навеяла воспоминания о вчерашней случайной встрече. Интересно, Минги и сегодня пришел к реке?

Хонджун кинул взгляд на кровать, где лежала его теплая рубашка, смятая и едва заметная в темноте, а затем вновь посмотрел на луну.

- Стоит ли мне проверить? - спросил он, обращаясь к ночной гостье. Однако она по-прежнему оставалась молчаливой и лишь тоскливо проливала свой бледный свет на этот шумный город.

Парень отвернулся от окна и подошел к кровати, все еще неуверенно глядя на рубашку. С одной стороны, сейчас он один, и никто не заметит его отсутствия. И уж тем более никто не станет отчитывать его, если он снова придет под утро. Он сможет прогуляться до набережной и спокойно вернуться домой. И он не будет ни о чем волноваться, ведь родителям нет дела до того, чем занят сын в их отсутствие. Но с другой стороны, насколько глупо он будет выглядеть, когда обнаружит пляж пустым? Наверное, он будет выглядеть самым настоящим дураком.

Хонджун отошел от кровати. Вообще, с чего это вдруг Минги так заинтересовал его? Чем привлек к себе его внимание? Неужели только своей безупречной игрой на гитаре? Или же дело было в самом гитаристе, который казался очень отстраненным и которого хотелось узнать чуточку поближе? Эти вопросы не давали парню покоя, а ответ на них найти хотелось.

Хонджун метнулся к кровати и накинул рубашку поверх домашней футболки. Все же он сделал выбор, и, пока не передумал, нужно как можно скорее добраться до реки. Он выскочил в коридор, быстро натягивая кеды и толком их не зашнуровывая, схватил ключи и выбежал из дома. Калитка громко захлопнулась за ним, поднимая гулкий собачий лай.

До набережной идти недолго: от силы минут двадцать. А бежать еще быстрее: если очень напрячься, то хватит и семи минут. Хонджун, громко топая по пустой улице, несся к реке, надеясь все-таки пересечься с этим интересным гитаристом. Он не был уверен, что тот снова пришел туда, но он ни за что бы не простил себя, если бы сам не убедился в этом лично. Он хотел встретиться с ним вновь и не мог вот так упустить шанс, пускай он и был совсем уж крохотным. Минги запросто мог и не прийти, да и Хонджун не особо надеялся на то, что он будет на берегу, но уж лучше винить себя в том, что сделал, чем в том, что не смог сделать, верно? Лучше быть уверенным, что пляж и правда пустой, чем не находить себе покоя, теряясь в предположениях.

Впереди стала видна знакомая каменная ограда. Хонджун, затаив дыхание и чувствуя, как бешено стучит его сердце, подбежал к ней и высунулся, вглядываясь в ночную мглу и замечая знакомую фигуру у самой кромки воды. Он соврет, если скажет, что не испытал огромного облегчения при виде вчерашнего знакомого.

Парень быстро сбежал с лестницы и ступил на пляж. Ноги снова тонули в песке, пока он быстро пробирался к фигуре, а слух уловил легкую мелодию. Сегодня она не была такой грустной, как вчера. Сегодня она пела, взвиваясь к черному бархату неба и исчезая за луной. Сегодня она была полна неукротимой силы, способной свернуть горы и коснуться небосвода, повернуть течение рек вспять и остановить время. Она была полна вдохновения и, кажется, могла бы потягаться с силами природы.

Хонджун сбавил шаг и не спеша подошел к Минги. Не говоря ни слова, он присел рядом с ним и подтянул к себе колени, обнимая и укладывая на них голову. Гитарист бросил на него удивленный взгляд, но не сказал ничего, лишь продолжил играть на гитаре.

Мелодия с каждым щипком струн становилась все яростнее, она уже не просто касалась неба, она разрывала его полотно, уносясь все выше и выше. Она пела оду победы, она была готова встретиться со всеми трудностями, которые попались бы ей на пути, и непременно преодолела бы их, полная уверенности в своих силах. Кажется, ей действительно все было по плечу. Хонджун вслушивался в эти мощные ноты, и ему самому хотелось встать на ноги и продолжить бороться с миром, бороться за свой покой и за будущее, в котором он видел себя не как идеальную куклу в руках общества, а как человека, которым он смог бы гордиться, которому было бы не стыдно посмотреть в глаза. А мелодия становилась все порывистее и порывистее, достигая своего апогея. Струны мелко дрожали, длинные пальцы быстро скользили по ним, перебирали, извлекая сильные ноты. Мелодия рвалась в высь, устремлялась в даль, стремясь к своей цели, а потом неожиданно оборвалась, замолчала и упала на землю, возвращаясь к песчаному берегу реки, откуда брала свое начало.

Два парня сидели на пляже, чуть поодаль друг от друга. И никто из них не смел разрушить тишину, приятно окутавшую берег. В ней еще можно было уловить следы мелодии, однако они уже постепенно растворялись в шуме набегающих волн.

- Так... ты правда пытался утопиться? - тихо, почти что шепотом вдруг спросил Минги.

- Угу, - отозвался Хонджун и беспечно пожал плечами, будто его это совсем не касалось.

- Но зачем? - гитарист резко повернулся к нему, поджав под себя ногу. Судя по его растерянному взгляду, он действительно не понимал, почему люди решаются на самоубийство.

- Чтобы наконец обрести покой, чтобы прервать свою бесполезную жизнь. Хотя и жизнью-то ее не назовешь; это лишь жалкое унылое подобие, - ответил Хонджун, зачерпывая в ладонь горсточку песка, высыпая его в небольшую башенку и смотря на то, как крупинки медленно падают на землю. - Зачем, спрашиваешь? Чтобы больше не жить по чужим указкам, чтобы вырваться из этого удушающего города. Причин много, если так подумать. Но я знаю точно, что не смог бы продолжать жить в этом аду.

- В «этом аду»? - переспросил Минги, все еще озадаченно смотря на парня.

Хонджун снова пожал плечами.

- А как еще назвать жизнь идеальной куклы? - он ударил ладонью по своей песчаной башенке, ломая ее и ровняя с землей, словно тут ничего и не было. Стало быть, мир точно так же, как и этот пляж, позабыл бы о его внезапной смерти, словно он и не жил вовсе.

- Что-то я совсем не понимаю тебя, - произнес Минги, но, не получив ответ и немного подумав, смущенно пробормотал. - Извини, это не то, что я должен был спрашивать у тебя. Прости. Я не хотел обидеть тебя или как-то задеть.

Хонджун и на это не сказал ничего. Он не знал, что ему говорить. Слова Минги не задели его и уж тем более не обидели, ведь его самоубийство не было таковым: он даже не смог прыгнуть в реку. Однако же рассказать обо всех причинах он тоже не мог, поскольку не привык своими переживаниями делиться с другими. Впрочем, ему и делиться-то было не с кем. Он всегда держал чувства в себе, и этот груз, который со временем становился все больше и тяжелее, придавливал его к земле, не позволяя подняться. Он видел в дорамах, он читал в книгах о том, что если поделиться с кем-то своими чувствами, поделиться тем, что так волнует душу, то станет легче. Он знал об этом, но не верил, что действительно может полегчать. Какой смысл делиться чем-то с другими, если им будет плевать на тебя?

- Минги, - позвал он тихо гитариста, и ему показалось, что его имя звучит очень красиво. - Знаешь… Твои слова не то чтобы обидели меня… Дело в том, что я никогда никому не рассказывал о том, что у меня на душе, поэтому...

- Можешь не говорить больше ничего, я понял тебя, - перебил его Минги.

- …поэтому дай мне шанс попытаться рассказать хоть что-то, - все же закончил свою мысль Хонджун, несколько раздраженный тем, что его так нагло прервали, но тем не менее довольный, ведь он все-таки смог сказать все, как есть, не обрывая себя на полуслове. - И зачем ты перебил меня?! Ведь мог бы получиться такой прекрасный монолог! А ты! Тьфу на тебя! Все испортил только…

Минги удивленно посмотрел на него, а потом рассмеялся.

- Прости-прости, - пробормотал он. - Я и правда напрасно перебил тебя.

- Покайся, Сон Минги! - наигранно-обиженно фыркнул Хонджун, складывая свои тонкие руки на груди.

- Но я же извинился уже! - притворно-возмущенно воскликнул Минги.

- Я слышал, - улыбнулся Хонджун, и от этой улыбки ему самому стало спокойнее и чуточку радостнее. - Послушай, Минги… На этот раз до конца! Если вернуться к нашей изначальной теме разговора, то, наверное, главная причина моего желания умереть кроется в том, что мне надоело быть идеальным во всем. Вернее, мне надоело стремиться к этому вопреки своим интересам.

- «Идеальным во всем»? Это как? - спросил Минги, не отрывая своего любопытного взгляда от Хонджуна.

- Это требование мира ко мне, которое постепенно стало и моим собственным, хотя сейчас я понимаю, что мне вовсе не надо было становиться таким, чтобы смочь наконец полюбить себя. Ведь я так и не смог этого сделать даже спустя столько лет. - пояснил Хонджун. - С детства мне внушали, что я должен делать все идеально. Я делал. Впрочем, продолжаю делать до сих пор. Все, за что бы я ни взялся, у меня получается сделать идеально, в ином случае я выем себе мозги, заклеймив позором. И не было бы проблем, если бы это требование ограничивалось только какими-либо занятиями. Но оно действует и в отношении людей. Для них я тоже должен быть идеальным. Словно красивая фарфоровая кукла. Это едва ли назовешь жизнью.

- Это действительно больше похоже на ад, - произнес Минги. - Но, тем не менее, мне тоже есть что рассказать тебе… Вообще, я долгое время мечтал научиться делать абсолютно все на сто процентов, а то и на сто двадцать, без сучка, без задоринки, как говорится, я хотел уметь делать любую работу, какой бы ужасной она ни была. - его глаза засияли детским восторгом и восхищением. - Люди, способные на это, всегда были для меня примером, ведь мне казалось, что у них огромная сила воли. Как по мне, нужно иметь немалую выдержку и усидчивость, чтобы делать то, что тебе совсем не нравится, с усердием и безупречностью. Такие люди действительно идеальные. Я всегда восхищался теми, кто, и выглядит отменно, и правила этикета знает, и очень умный, и говорит красиво обо всем на свете, и вообще очень классный и крутой, но я и представить себе не мог, что стоит за всей этой идеальностью.

- За ней стоят месяцы безвылазного штудирования книг, - вздохнул Хонджун. - ведь ты должен разбираться во всех областях, будь то литература или астрофизика, избитые в кровь руки, потому что неправильно держишь ложку и не знаешь, для чего нужен каждый из столовых приборов, больная спина, ведь из-за постоянного сидения за столом искривилась твоя осанка, а она не должна быть такой, постоянные упреки от всех вокруг и внушение, что если не сделаешь все идеально, то будешь никчемным человеком. Вот что за этим стоит.

- Я правда хотел стать одним из таких людей, - Минги опустил голову. - Мне хотелось быть хоть капельку полезным, ведь я умею только на гитаре бренчать. А от этого, увы, нет никакой пользы.

- Как это нет?! - возмущенно воскликнул Хонджун. - Ты спас меня от смерти! Это намного лучше, чем быть идеальным! Уметь играть так, как играешь ты… Не думаю, что кто-то еще на это способен. Твоя мелодия затрагивает самые темные уголки души, о которых пытаешься позабыть, она выражает чувства и становится для кого-то спасением.

- Ну раз уж ты так считаешь, то, возможно, так оно и есть… - смущенно протянул Минги, неловко теребя кончики волос и скручивая их в маленькие прядки.

- Для тебя так важно мнение человека, которого ты видишь всего лишь вторую ночь? - удивился Хонджун.

- Для меня важно мнение окружающих только касаемо моей музыки, - ответил Минги. -  И я действительно рад, если она повлияла на тебя так, как ты говоришь о ней. Для меня это важно намного больше, чем что-либо еще в этом мире.

- Пускай я опять повторюсь, но все равно скажу это. Твоя музыка спасла меня, и теперь я сижу тут перед тобой. Это ли не доказательство того, насколько она сильна?

Минги улыбнулся.

- И ведь возразить-то нечему, - по-доброму проворчал он. - Но, думаю, нам пора прощаться. Я бы посидел с тобой еще, но, увы, мне завтра к первой паре. Надо хотя бы немного поспать. Как-то не очень хочется снова пропускать целый день. - он поднялся с земли, отряхивая свои джинсы от песчинок. - Ну, бывай, горе-утопленник. До скорой встречи. Надеюсь, ты и завтра придешь сюда.

Он, небрежно махнув рукой на прощание, поплелся к набережной, а Хонджун, снова оставшийся в одиночестве, наблюдал за тем, как удалялась его статная фигура. И снова он не мог оторвать от него взгляд, ведь эти слегка неуклюжие, но уверенные движения завораживали.

Когда же силуэт совсем скрылся из виду, парень повернулся к реке, чьи черные волны неторопливо набегали на берег. Он понял, что его так привлекло в Минги. Этот парень нашел себя в творчестве, а именно в музыке, и теперь он идет этой дорогой, стараясь своими мелодиями повлиять на других, помочь или даже спасти. Хонджун был готов поклясться, что более искренней и счастливой улыбки, чем той, которой гитарист наградил его на прощание, он не видел никогда. Что ж, ее он точно запомнит надолго.