Сейчас.
Минхо чувствует огонь во всём теле. Его губы сухие и кровоточат. Один глаз отёкший, залеплен влажными пахучими листьями. Рисунки на руках размазаны, теперь от плеча до кисти краснеют длинные царапины. Нога перевязана в нескольких местах и адски болит. Он аккуратно шевелит пальцами, прежде чем потрогать голову. В ушах такой гул, что, кажется, вот-вот вывалятся зубы. Настолько плохо ему было лишь однажды: когда Соён продырявила его своим проклятущим ножом; раны заживали долго и мучительно – ему приходилось терпеть, унижаться и быть паинькой, чтобы его пожалели и вылечили, а не выбросили на мороз. Минхо внезапно ощущает Соён рядом с собой, словно он переместился в тот день. Её запах ни с чем не спутать. Неужели она действительно тут? Она жива? Она вернулась к нему?
Ему стоит огромного труда подняться на локтях и осмотреться. Вокруг вьётся зеленоватая дымка пыли; бревенчатые стены увешаны сухими пучками трав, ожерельями из костей и различными тряпками с непонятными символами. По углам насыпаны горки серебристых зёрнышек, из которых тянется плющ, закрывая своими мощными лозами прорехи в потолке и щели между брёвнами.
Соён нигде нет. Есть лишь старуха Сэ, что бубнит и копошится в сенях. Это её дом, и Минхо смутно помнит, как сюда попал. Истекающий кровью после сражения с Чанбином, он не желал оставаться в стае ни на минуту и был уверен, что по пути в Урэй раны заживут сами. Видимо, ведьма подобрала его, когда он рухнул без сознания. Минхо напрочь забыл, чем бой закончился. Кто из них победил? Или оба проиграли? Он смотрит на своё паршивое состояние и заключает, что Чанбин получил то, что хотел: поставил нелюбимого младшего брата на место и принял вожачество.
- Очнулси? - ведьма подходит к кровати вразвалочку, точно какой-то вес давит ей на спину. Она тощая, сухая, как трость, на которую опирается, с длинной паутиной белых волос и в старом заштопанном платье. На её плече сидит проводник в мир мёртвых – пятнистая кукушка, к которой старуха обращается: - Погляди, сестричка. Зря свои песенки поёшь, смертушку подзываешь. Судьба-пряха сплела ему длинную нить. Пускай живёт. Пускай. Че ему?
Кукушка издаёт странный низкий звук, похожий на согласие, и замолкает. Птичий глаз – крошечная блестящая бусинка – смотрит на Минхо сверху вниз, кажется, неодобрительно.
- Хочу пить, - он обессиленно падает обратно на подушку, - Что с братом?
Ведьма придерживает для него деревянную чеплашку с водой, и, пока тот насыщается, отвечает:
- Так знамо че: отцово место занял, как и должен. Но не там, где надобно. Вожак полатей и кровавой рвоты. Как ты, лежит, шевельнутся не может. Веки у него набухли и гноем плачут – как бы совсем не ослеп. Обе ноги переломаны и грудь разворочена. Страшный ты зверь, Минхо. Расквитался с ним. И что, отлегло? – старуха умолкает, прислушиваясь, затем отвечает кому-то невидимому: - Всему своё время. Под руку не лезь. Кыш-кыш. Разлетались тут.
Минхо, что в прошлом, что сейчас, не по себе, когда ведьма в его присутствии разговаривает сама с собой. Это одинаково могут быть как духи, так и её старческое безумие. Поговаривают, седой она стала в детстве: потусторонний мир таким образом оставил на ней свою печать. Ведьма приходится матери Минхо родной сестрой, и едва ли Сэ сильно её старше. Ведьмачье дело стремительно укорачивает тётке жизнь. Сколько ей ещё осталось, одна только кукушка знает.
- Мне нельзя долго здесь торчать. Чонин меня ждёт. Хватит возиться, поднимай меня на ноги.
- Че с твоей сироткой станется? Хёнджин приглядит, не переломится. Если бы приключилось че-то, он бы знать дал. А то, что ждут тебя, - верно. Но живого ждут, а не дохлого. Лежи и не вертись. Припарку менять пора уже. – Она опять поворачивает лицо в сторону и смотрит в пространство, - Не сиротка, ошиблась, ну и что?
Минхо непонимающе хмурится. Старуха всё ещё говорит про Чонин?
- Не забыла её?
- Я помню всех детей, которых вынимала на белый свет. А твою – особенно. Сразу, как в руках её подержала, поняла, что нить у неё длинная, но тяжелая, вертлявая. Как бы не обернулась на её шее петлёй. Гляди в оба.
Минхо ничего не понимает и знает, что не поймёт. Старуха давно выжила из ума, и нередко напускает на свои предсказания ненужного тумана. Специально или нет – неясно. Будет неудивительно, если она таким образом себя развлекает. Минхо вспоминает, что во время родов Чонин чуть не задушила пуповина. Может это имела в виду ведьма?
- Кузен ненароком обмолвился, что Сошествие придёт с первыми морозами. Сказал, что это предрекла ты. – Он поднимает взгляд на лицо ведьмы, высматривая там хотя бы намёк на возражение. Если Хёнджин ему наврал, Минхо будет легче задавить в себе надежду.
Старуха неожиданно улыбается почерневшими зубами и начинает победно хихикать:
- Будет. Будет Сошествие. Все знаки на лицо. Ошибиться нельзя. – Кукушка на её плече вновь что-то говорит на своём птичьем языке, - Да-да, сестрица, у твоей хозяйки поубавится душ. Достойные переродятся. Ждущие дождутся. Всё так, не сумлевайся.
- И я дождусь? – Минхо закусывает губу, чтобы не вскрикнуть, когда костлявые ведьмины руки заново перевязывают его ногу. – Дождусь же?
- А че ты совершил такого, чтобы Волчица-Мать услышала тебя? Есть, чем выкупать? А? То-то же. Всякий, как ты, хочет. И что же, всякому отнятое возвращать?
- Пока есть время, научи меня, как правильно молиться. Какой откуп Волчице нужен?
Птица машет крыльями в возмущении, и несколько серых пёрышек попадают Минхо на лицо. Ведьма качает головой, не переставая колдовать над ногой:
- Поздно. Не вернут тебе Чана, хоть в лепёшку расшибись. Столько лет жил, мучался и не додумался, что всё загодя делается.
Смертельная тоска охватывает Минхо с головой. Боль от ранений не так сильна, как боль в его душе.
- Мне казалось, что меня отпустило.
Старуха вновь неприятно хохочет:
- Хорошо же отпустило, если покойник во снах мучает. Мучает же? – Минхо кивает, - Вот и не ври себе.
- Должен быть способ. Я знаю, тебе известно. Расскажи мне.
- Ишь, как разгорячился. Не вертись. Ничего не знаю. Забудь. Никто не смеет красть у богов. Священная гора Сивэт – оттуда души начинают свой путь в мир живых. Поднимись на неё, обратись к Волчице, и она избавит тебя от мук. Больше ничего не подскажу.
Минхо обмякает в кровати, как неживой. Вот и всё: его хрупкая надежда разбилась на тысячи кусочков. Не стоило возвращаться в Модур и испытывать судьбу. Не явись братья к нему, мысли о Сошествии не терзали бы его, он бы спокойно жил в неведении. Теперь ему хуже, намного хуже, чем было в день смерти Чана. Сухая морщинистая рука ведьмы сочувствующе похлопывает его по плечу.
- Я сама любила когда-то. Но сейчас мне не к чему выпрашивать моего мужа обратно. Я его не жду – зачем ему дряхлая карга? Но ты не одинок, волчий принц. Выздоровей и шагай навстречу той, кто тебя ждёт.
Старуха Сэ достает из кармана платья светлый локон, перевязанный верёвочкой.
Глаза Минхо распахиваются. Вот откуда шёл этот запах! Он берёт локон в руки, как самую драгоценную в мире вещь, и подносит к носу. Запах говорит, что Соён была здесь не так давно, что она оставила свои волосы, чтобы он нашёл её, и, если отправиться сейчас, ещё можно успеть. О, Боги, она жива! С ней всё в порядке! Минхо намерен подняться на ноги, но в ту же секунду кукушка, вспорхнув с плеча хозяйки, мигом садится ему на грудь. Вес этой крошечной птички соизмерим с весом могильной плиты. Он вскрикивает от неожиданности и падает обратно. Черные блестящие бусинки смотрят глубоко внутрь него и наводят жути. Пернатая помощница смерти устраивается поудобнее на груди Минхо. Ему нужно немедленно отправиться в путь! Соён так близко, только руку протяни!
- Пошла прочь, гадина, - тот шипит, скосив на неё глаза, но кукушка не собирается двигаться с места. - Сейчас я тебя…
Ведьма резко впивается пальцами за подбородок Минхо и поворачивает к себе:
- Оглох че ли? Я сказала: выздоровей, а потом шагай. Вразумел? Я не хочу, чтобы ты истёк кровью, и все мои труды ушли коту под хвост. Не стремись в могилу раньше времени, дурень. Слушай меня. Спи.
Её глаза на мгновение загораются потусторонним голубым светом. Минхо сопротивляется этому свету, но недолго. Он проваливается в забытье, окутанный запахом Соён. Ему снятся счастливые мгновения прошлого: замёрзший белым хрустальным льдом водопад и Чан, целующий Минхо в губы.
Тогда.
Он идёт бесшумно, ни одна веточка не ломается, ни один кустик не задет, даже не хрустит под ногами снег. На нём белый меховой плащ, а за спиной арбалет. Мешочки с травами, прикрепленные к поясу, маскируют его запах. Но каким бы хорошим охотником он не был, его выдаёт громко бьющееся сердце.
Минхо узнал Чана задолго до того, как последний вошёл в чащу. Человеческое сердце и волчье накрепко спаяны ещё тогда, когда человек был мальчиком, а волк – щенком. Истинные чувствуют друг друга везде, чтобы ни случилось.
Холодный колючий свет подмигивает среди голых веток. Зимнее солнце лижет высокие сугробы и серо-зеленые спящие ели, сверкает в быстрых ручьях и осколках острого льда. Минхо уже сменил свою чёрную шкуру на бледную, более подходящую. Он любит играть, любит прятаться, чтобы спустя время резко напасть. Весь молодняк в стае таким забавляется.
Чан углубляется дальше в чащу, его нюх недостаточно обострен, так что он не знает, что за ним кто-то наблюдает. Минхо хочет как следует напугать его, выместить обиду: ведь тот так давно не приходил. Со дня кровавого столкновения с Соён прошло чуть больше двух недель, и Чан, словно решив проучить Минхо, совсем забыл о нём.
Минхо чует, что сам стал тем, за кем наблюдают. На него сквозь остро-чёрные переплетения веток смотрят яшмовые глаза, полные озорства и немого превосходства. Он не хочет признавать, что Хёнджин застал его врасплох, однако это так. Минхо едва слышно рычит на него:
"Убирайся, не порти мою охоту".
"Ты с ним. Это не охота. Вожак ждет. Послал меня".
"Скажи, я вернусь к ночи".
"Я не твой посыльный. Ты снова весь провоняешь человеком".
Хёнджин держит дистанцию и опасается не зря: на днях они сильно повздорили из-за Чана, и Минхо чуть не оторвал кузену ухо.
"Донеси на меня. Ты это умеешь".
Минхо открыто скалится. На желтоватых клыках блестит слюна. То, чем он занимается со своим Обещанным не касается ни Хёнджина, ни стаи в целом.
"Вожак уже знает. Все знают, какой ты глупый. - Хёнджин на свой страх и риск ступает ближе, тычется мокрым носом в шкуру Минхо, надеясь оставить свой запах. - Брось это, найди пару из своей породы. Он враг. Ты тоже будешь врагом. Пойдём обратно".
Ответ ему: несильный, но агрессивный укус в раненое ухо. Так Минхо говорит: разговор окончен. Хёнджин мог бы начать драку, но в волчьей иерархии он ниже, так что единственное, что ему остаётся, это поджать хвост.
Он отступает обратно, нарочно громко поскуливая и обламывая ветки. Чан, который уже ушёл далеко вперёд, услышит это и будет начеку, его теперь никак не напугать. Весь охотничий азарт испаряется. Минхо решает прекратить игры.
Среди белых сугробов его хорошо видно; под лапами хрустит холодный наст; на нос попадает колючая снежинка, затем раздается громкий чих. Чан встречает его у ручья, беззвучно смеясь. Озорничая, он брызгается водой, когда Минхо оказывается рядом.
- Я соскучился, - его руки грубо чешут бледно-серую шерсть, гладят узкую морду, специально попадаясь на зубы. - Обними меня поскорей.
"Не здесь".
Чан следует за волком по пятам всё глубже, в непроходимые черно-белые дебри.
Они выходят к отвердевшей реке, что обрывается водопадом со скального отвеса. Вниз по отвесу ведёт каменистая дорожка, которая заканчивается внутри пещеры, скрытой ледяной стеной. Вокруг возвышаются глыбы замёрзших потоков, точно зимние великаны ведут друг с другом бой. Солнце сверкает блестящей пыльцой на их поверхности; внутри льда пузырится медленная вода. Об этом месте знает только Минхо.
Внутри пещеры тепло от трескучего костра, есть приглушенный голубоватый свет от солевых кристаллов. На соломенной постели, накрытой одеялом из мягких заячьих шкурок, небрежной кучей лежат ремень из кожаных верёвок, льняная рубаха и суконные штаны.
- Где мы? - Чан спрашивает, а сам догадывается.
Волчьи лапы превращаются в руки, окольцовывают со спины крепко и поскорее, чтобы это сладкое мгновение не исчезло. Чан откидывает голову назад, и Минхо слегка прикусывает под его челюстью.
- Это наше убежище, - голос тихий, с хрипцой, прямо в ухо, - Здесь никто нас не найдёт. Почему ты не приходил ко мне? Решил проучить меня?
- Я не мог оставить Соён. Ты злишься, да?
- Да, - без утаек. Минхо закрывается носом в густые вихры, жадно дышит. Чан больше им не пахнет, будто бы они пробыли в разлуке не две недели, а целый век.
- Прости. Я буду с тобой сегодня столько, сколько захочешь. Скажи, ты в порядке?
- Сам посмотри.
Минхо поворачивает его к себе лицом. На нем самом одежды нет; когда превращаешься в волка, она мешает. Он знает, что прекрасен, и знает, как Чан любит его разглядывать. Тот завороженно гладит щеки Минхо, его нежную шею, гладит руки, разрисованные хной, затем грудь с крошечными розовыми сосками. Он трогает так опасливо и аккуратно, точно видит впервые. На шраме внизу живота Чан задерживается и тихо вздыхает: так звучит его сожаление. Рана, оставленная Соён, зажила, но этот шрам уже никуда не денется. У Минхо красные уши, стеклянный от вожделения взгляд. Сочный рот чуть приоткрыт, оголяя небольшие клычки. Он неловко тычется носом куда-то в чужую скулу, выпрашивая более смелую ласку, а сам жадно касается везде, куда дотянется.
- Минхо?
- Я здесь.
- Ты уверен?
- Ничего не спрашивай.
Он толкает Чана на постель и садится сверху. Они часто касались друг друга в потаённых местах, но никогда по-настоящему не сливались, несмотря на то что у Чана было множество возможностей взять Минхо. У волчьего народа совсем не такое отношения к соитию, как у людей. Оборотни не считают это чем-то постыдным, тем, чем полагается заниматься в потёмках. На весенние благостные дни, когда молодняк в стае ищет себе пару, нередко любовники сливаются под открытым небом, и кто-то посторонний, случись ему пройти мимо, не заставит их пугливо разбежаться по кустам.
Бог людей запрещает им получать наслаждение, требует ненужной покорности. И Чан – открытое тому подтверждение.
Он скован, его поцелуй в губы целомудренный, а руки боятся спуститься по спине Минхо ниже и коснуться ягодиц. Интересно, он был таким же правильным мальчиком, когда делал Соён ребёнка? Шёл на их ложе с вынужденной решимостью, как воин идёт на войну? Минхо крепко хватает его лицо в ладони и широко лижет рот мокрым языком.
- Я хочу, чтобы ты вошёл в меня также, как мужчина входит в женщину. Я хочу тебя внутри себя, и мне будет очень грустно, если ты мне откажешь. У меня никого прежде не было, только ты. «Девственность» - так это называется у людей? Она – твоя. Ты и без меня это знаешь.
Он самостоятельно кладёт руку Чана себе между ягодиц. Минхо заполошно целует его шею, пробираясь пальцами к тесёмкам штанов.
- Знаю, - Чан впивается в белые бёдра ногтями и тесно прижимает к своему паху. Он слышит тонкий звук довольства, затем продолжает: - А ещё я знаю, что на самом деле ты чувствуешь. Злость. Раздражение. Досаду. Ведь я лёг с Соён раньше, чем с тобой. Мы можем обсудить это. Не обязательно рубить с плеча, Минхо.
- Я не хочу ничего обсуждать. Я слишком долго терпел твоё занудство. Просто возьми меня. И желательно молча.
Чан вывёртывается из объятий, чтобы снять плащ и арбалет. Минхо стаскивает с него рубаху и штаны. Чан откидывается голой спиной на холодный камень пещеры; по его спине тотчас бегут мурашки. Их губы сталкиваются, руки хватают друг друга крепче. Минхо чувствует спиной жар от костра, а грудью – жар чужого тела. Место ниже пупка горит и твердеет, сочится и просит, чтобы его коснулись. По вискам и по пояснице скатываются капли пота. Чан что-то тихо мычит, когда требовательный рот охватывает его сосок.
- Смешной, - Минхо слегка прикусывает нежную кожу, - Ты мог получить меня намного раньше, но воздерживался, как истинный святоша.
- Ты был ещё мал, - голос на грани шёпота, почти плаксивый, - Как я мог?
- Значит, ты признаешь, что трогал себя, думая обо мне, таком маленьком и беззащитном?
- Хватит! – Чан резко хватает его за волосы, сжимая их в кулаке, - Ты просил молча, разве нет?
Минхо закатывает глаза. Он на пределе и готов излиться от одного лишь неосторожного касания. Среди разбросанной одежды, где-то в слоях мехового одеяла затаилась бутылочка с маслянистой жидкостью. Минхо стащил её у ведьмы: это снадобье пахнет травяной мазью, и нужно, чтобы помочь телу привыкнуть. Чан откупоривает деревянную крышечку и льёт жидкость себе на изнывающую плоть. Минхо направляет его маслянисто блестящие руки куда надо. Он крупно вздрагивает, когда Чан проникает в него одним пальцем. Когда пальцев постепенно становится больше, ему хочется плакать.
Прежде чем войти, Чан опрокидывает Минхо на спину и разводит его ноги шире.
- Я вижу, что тебе больно, - мягкие успокаивающие поглаживания питают желание, как дерево питает костер, - Мне остановиться?
- Это хорошая боль. Да… хорошая.
Минхо чувствует в себе крупную горячую головку и, не сдержав слезливый всхлип, прижимает Чана к себе сильнее. Ему жарко, мокро, тесно, и да, так больно, что темнеет перед глазами.
- Я люблю тебя, - он шепчет это нетерпеливо, когда Чан кусает его грудь.
- Я люблю тебя, - говорит одними губами, сжимая одеяло в кулак.
- Я люблю тебя! - уже громче, позабыв в исступлении своё имя.
И из раза в раз Чан отвечает одинаково: мерный толчок, за ним ещё один. Затем быстрее и быстрее... В висках стучит суматошное сердце. Сбивается дыхание. Срываются стоны. Минхо резко смыкает ноги, издаёт отчаянный мучительный вскрик и замирает. Пахнет тающим от огня льдом и выплеснувшимся на живот семенем.
Сейчас. Юг, охваченный войной.
Их ведёт за собой темная птица с загнутым клювом и белой шейкой. Госпожа Хромоножка сказала, что это пустынный орёл, и он – королевский вестник. Сынмин не понимает, почему Госпожа так быстро бросила поиски своего друга и дочери и отправилась на юг. Он догадывается, какой король призывает её к себе, но не смеет задавать вопросов. Она дала ему выбор: остаться на Севере и выживать самостоятельно, либо быть под её защитой в другой части Аринкара. Сынмин слышал, что за поимку лазутчика полагается огромная награда, и он мог бы получить её, рассказав кому надо, кто такая Госпожа Хромоножка. Однако Сынмин не подлый человек и знает, что счастье приносят не деньги (особенно полученные предательством), а люди. Когда он забывает о том, что Госпожа убийца и вражеский воин, ничто не мешает ему представлять, что она его мать. Когда он забывает о том, что на юге бушует война, ему видится, что там его ждёт новый дом.
Пустынный орёл сопровождает их в каждом городе, в каждой деревне, где они останавливаются, и поторапливает громким истеричным криком. Вскоре северные земли заканчиваются и наступает лесистое Междуземье. У горной реки, стиснутой со всех сторон могучим ельником, Госпожа говорит:
- Здесь мы пойдем быстрее. Одолжи мне свою сумку. Спасибо. А теперь отвернись, Сынмин.
Он слушается. Слышно, как за спиной шуршит одежда, с тихим лязгом расстегиваются ремни и падает на камни клевец. Кажется, ничего не происходит. Но спустя пару мгновений чья-то звериная морда мокро задевает ладонь Сынмина, гулко урча. Сердце ухает вниз, но он находит в себе смелость обернуться. На том месте, где была Госпожа, теперь стоит кошка размером с добрую лошадь. Шерсть у неё короткая, золотисто-коричневая, а глаза с яркими зелёными радужками. Усы, белые и жёсткие, торчат упругими дугами. Сквозь сомкнутую пасть видны кончики клыков; могучие лапы прячут в себе загнутые когти. Сынмин никогда раньше не видел такого зверя: вроде тигр, но без полос; вроде лев, а без гривы. Значит, вот какой жестокий демон убил приора. Таинственная зеленоглазая кошка кажется очаровательной и безобидной, но кто знает, какие ещё ужасающие силы она в себе прячет.
Голос женщины звучит у Сынмина прямо в голове:
«Скорее забирайся мне на спину».
***
День меняется на ночь, а ночь – на день с невероятной скоростью. Хромота не мешает Госпоже мчаться по лесам, точно стрела. Сынмин с силой прижимается коленями к её бокам, цепляется пальцами за гладкую шерсть, но всё равно пару раз падает. Горячий кошачий язык зализывает мелкие раны и царапины на его руках, и те сразу же исчезают. Сынмин не знает, сколько прошло времени, какой сейчас день и чьи вокруг земли, но знает, что осталось недолго: чем ближе юг, тем сильнее пахнет огнём. Деревья постепенно редеют, вместо них из земли торчат обрубыши, изуродованные злыми топорами. Сожженные торфяные болота и лесные холмы едко пахнут и выглядят как чёрные язвы. Где-то вдали горит красное-красное зарево, точно садится второе солнце; там раздаётся механический шум, что-то взрывается и рушится.
«Добывают жидкий камень. Нам туда не надо» - Госпожа раскрывает широко пасть, чтобы зевнуть, затем влажно чихает, распушив усы. Весь путь она везла на себе тяжесть человеческого тела и почти не отдыхала. Сынмин чувствует стыд за то, что он такой беспомощный.
Спустя ещё несколько дней появляется каменная крепость с красными башенками и с красными стягами. На стягах изображён золотой силуэт бегущей кошки с раскрытой пастью; её клыки остры, а вытянутые вперёд лапы смертоносны. Это знак Короля-Перевёртыша.
На внешней стене их ждёт пустынный орёл, с укором разглядывающий прибывших. Стража, вооружённая пищалями и поясными клевцами, с подозрением косится на Сынмина, но пропускает внутрь.
За внешними стенами кипит жизнь: по двору снуют слуги, запинаясь о сердитых гусей; псари кормят собак, и вой стоит ужасный; в стойлах лягаются кони и резвятся жеребцы, а рядом доярка смазывает тяжелое коровье вымя скользким жиром; плотники шкурят свежую древесину, а каменщики складывают новые стены.
Река, протекающая сквозь крепость, попадает на большие деревянные лопасти и приводит в движение множество колёс. Такую технологию Сынмин видел только в мельнице, однако здесь речная сила помогает работникам переносить тяжести и молоть известь для строительного раствора. Видимо, здешний хозяин намерен обновить и расширить свои владения: строительство тут повсюду.
Сынмин замечает на внешней стене свежие заделанные разломы, где-то полностью разрушены смотровые башни, а на воротах внутренней стены есть черные пятна от пожара. Алые флаги с золотой кошкой, водруженные на пики, треплет ветер. Когда Госпожа Хромоножка минует внешние владения и выводит Сынмина за внутренние ворота, его охватывает первобытный ужас.
Кошки всех мастей – красно-коричневые, бурые, черные, белые, как молоко, даже дымчато-розоватые – заполонили весь двор! Кто-то чинно прохаживается у подножья хозяйского дома, нервно размахивая тонким хвостом; кто-то, изнывая от жары, резвится у колодца и расплескивает на себя воду; есть драчуны и задаваки, ленивые сони, растянувшиеся животом к верху, и игривые непоседы. Сынмин ловит на себе их равнодушные, любопытные, враждебные взгляды и жмётся к мягкому боку Госпожи теснее.
- Перевёртыши?
Она отвечает так:
«Мы не называем себя подобным образом. Пумы – будет верно. Элитное войско короля. Сейчас мы на заслуженном отдыхе. Но это ненадолго».
- Что это значит?
«Мало просто захватить чьи-то замки, важно их удержать».
- Ты вернулась! – звонкий юный голос звучит с верхней галереи. Там, хватаясь за перила, улыбается светловолосый юноша.
У него усыпанные веснушками щёки и очаровательный нос кнопкой, который почему-то блестит. В краях, откуда Сынмин родом, таких людей называют Летними Детьми; они счастливые и приносят счастье другим.
– Я так сильно по тебе скучал!
«Разве могла я проигнорировать королевского посыльного?».
Юноша перекидывает ноги через перила и с кошачьей ловкостью спрыгивает на землю. С такого расстояния видно, что нос у него поблёскивает, потому что в него вдето украшение: крошечное колечко с камушком. Госпожа Хромоножка лижет его лицо широким языком в знак приветствия. Сынмин старается не отсвечивать; наблюдать сцену воссоединения ему почему-то неловко, словно у него отбирают то, что он бессовестно себе присвоил. Однако юный незнакомец не даёт ему спрятаться в тень:
- Кто ты такой, мальчик? Назови своё имя и зачем явился.
- Сын… мин. Я…
«Он мой, - Госпожа подставляет морду, чтобы юноша почесал ей нос, - Я нашла его в церкви и решила приютить. Он не доставит проблем, не переживай».
- Любишь же ты подбирать брошенных детей, Соён, - едкий хохот, - Я – Феликс. Надеюсь, мы станем хорошими приятелями, Сынмин. Сейчас я должен увести твою Госпожу, жди во дворе.
«Сынмин пойдёт со мной. Ему не помешает для общего развития».
Феликс мрачно хмурится. Его голос больше не доброжелательный:
- Ты знаешь – я не люблю, когда ты так делаешь. Но я не могу тебе отказать.
Они заходят внутрь хозяйского дома. Каменные коридоры освещены высокими круглыми окнами, а на стенах висят гобелены с вышитыми картами местности. Сынмин озирается по сторонам с открытым ртом и старается не отставать. Едва ли он хоть раз в жизни был в доме лорда.
В углу, между зажженными факелами висит растерзанный стяг прошлого хозяина крепости: пять бурундуков на зеленом поле в голубой окантовке. Неудачный фамильный герб. Сынмин невольно задумывается: если бы знак лорда был изначально другой – скажем, зубастый волк – выстояла бы крепость перед натиском кошачьей армии?
Король-Перевёртыш крепко обосновался здесь, перед тем как пойти войной дальше. Аринкар – большая страна. Ему понадобится много времени и много войска. Этот юноша, Феликс, должно быть, его доверенное лицо. Для чего Госпожа Хромоножка им нужна? Кто она для Короля? Неужели, действительно родная мать? Сынмин трясет головой: нечего об этом думать; не его дело. Однако, с другой стороны, если церковные догмы и молитвы – это вещи, которые не помогут ему выжить, то стоит задавать вопросы и учиться замечать детали. Знание – сила, что защитит Сынмина в случаи напасти.
В общем зале, что служит и столовой, и местом сбора, стоит колоритный мужчина в красных одеждах. Красный - цвет дорогой даже для аристократов, значит этот мужчина и есть Король-Перевёртыш. Ему не больше тридцати, но волосы уже задеты сединой. Слишком старый, чтобы быть Госпоже сыном. Обе мочки украшают висячие и вычурные, как у женщины, серьги, а от одного плеча к другому протянулась цепь из плоских, золотых полукружьев. Он вносит изменения в разложенную на столе карту, прищуривает один глаз, а другим всматривается сквозь линзу. Когда Госпожа предстаёт перед ним, Король говорит:
- Время наступает нам на пятки, а ты опять где-то пропадаешь, Соён. Ты нашла, кого хотела?
«Нет. Не успела».
- Успеешь позже. Мы собираем резервы. Силы с Алуши вот-вот прибудут. Узнала что-нибудь полезное о северных землях? Можешь начертить основные тракты и крепости на карте?
- Глупый вопрос, - Феликс тяжело плюхается на резное кресло, предназначенное для лорда, и бесцеремонно закидывает ноги на стол. Возмутительный и неуважительный жест, - Какие ей карты? Она притащила к нам детский сад и теперь будет с ним возится, как курочка-наседка. Ни одному святому не сравниться с ней в мягкосердечии.
Сынмин весь съеживается под изучающим взглядом мужчины в красном.
«Это один сирота, а не десять. Не преувеличивай, - будь Госпожа в человеческом облике, она бы точно закатила глаза, - Не забывай, если бы не моё мягкосердечие, тебя здесь не было».
Феликс делает громкое обиженное «пф-ф-ф», складывает руки на груди и низко съезжает по спинке вниз.
- В любом случае, война – не место для детей, - Король качает головой, и серьги в ушах красиво бликуют от огня свеч, - Когда мы двинемся дальше, сироту придётся оставить тут. Феликс прав – твои материнские чувства не принесут общему делу пользы.
«Я сама решу, что принесёт пользу, а что – нет. Если вас это не устраивает – на мою помощь можете не рассчитывать, - когда Госпожа это говорит, Сынмин не на шутку изумляется: Королям условия не ставят, - Пусть работает чашником или помогает тебе с книгами. Всяко лучше, чем слоняться без дела».
Возникает звенящая тишина. Король сурово поджимает губы. Феликс громко хмыкает. Сынмин, поддавшись опасениям, что из-за него у Госпожи начнутся неприятности, делает шаг вперед и обращается к Королю:
- Простите меня за мою дерзость, но не ругайте Госпожу. Она меня не подбирала, это я самовольно увязался за ней. Надеюсь, я смогу быть полезным для вас: я хорошо читаю, умею писа́ть и обучен счёту. Если вы не хотите видеть меня, отправьте к кухарям. Если же вам ничего от меня не нужно, прогоните взашей. Только прошу Ваше Высочество не ругать Госпожу.
Феликс так громко хохочет, что пугает пустынного орла, присевшего на окно послушать. Мужчина в красном машет на всех рукой, мол, надоели, и возвращается к карте. Весь его вид демонстрирует, что в разговоре он больше не участвует.
- А ты речист, - Феликс насмешливо смотрит на Сынмина сверху вниз, - Но бестолковый. Даром, что грамоту знаешь. Женщина, что привела тебя сюда, - помощница Короля Триецарства и его верная, пусть и упрямая, советчица. Её имя ты знаешь. Этого модника зовут Сынщик – он королевский стратег. А тот, кому ты должен кланяться и у кого должен просить, это я. Ибо я и есть – Король.