Тогда. Урэй.

Колокол звучит вдалеке, возвещая о начале службы. Прихожане жидкой толпой тянутся к церкви. В Урэе мало тех, кто верит в нового, завезенного из-за моря, Бога. Донхва – отец Чана – почитает природу и божеств Севера и воспитывает в сыне терпимость ко всем верам. Чан молится Господу и оставляет дарочки лесным духам, он посещает церковь и вместе с этим ходит на капище во время языческих праздников. В нём накрепко и гармонично срослось новое и старое, однако не каждому подобное по душе: священник Богван недолюбливает его, а местные ребятишки называют пришлым и с ним не играют. Порой Чан так злится на весь свет, что хочет всех покусать, порвать в клочья, точно голодный волк. Его внезапные вспышки ярости отец называет взрослением, а священник – дьявольским влиянием. Чан верит в то, что говорит отец, но, когда все кругом косятся на него, как на чужака, волей-неволей начнёшь чувствовать себя лишним. Если бы не дружба с Соён, Чан зачах бы от одиночества и ненависти к себе. 

Особенно сейчас, когда ему кажется, что его прежний мир перевернулся вверх тормашками, он так нуждается в чьём-то принятии.

- Ты не идёшь в церковь? – в руках Соён большие железные ножницы, которыми она ловко состригает овечью шерсть. Её отец – торговец и держит две дюжины белоснежных овечек, с которых имеет хороший доход, - Сегодня там кого-то крестят. Мама говорит, святой крест спасает от всех болезней. Враки это.

- Враки, - Чан кивает. Он помогает подруге, и вдвоем дело идет быстрее, - Не хочу туда. Отец Богван в последний раз прогнал меня. Пусть крестят кого хотят.

- Противный хорёк! Когда моя мама лежала с лихорадкой, он лечил её своим крестом и лекарей не подпускал. Если бы не твой папа, то всё…

То, о чем говорит Соён, произошло давным-давно, когда Донхва только-только переехал в Урей из далёкого Альта; Чану было два года. Мама Соён тяжело заболела, и священник Богван, чтобы спасти прихожанку, денно и нощно молился и постился, взывал к небесным силам и окуривал покои больной церковными травами. Донхва, к которому горожане ещё не привыкли, дерзнул помочь жене торговца. Охотники знают кое-что в целебных снадобьях и умеют немного ворожить. Когда мама Соён пошла на поправку, её муж так расчувствовался, что в благодарность нарёк Донхва своим названным братом и обещал выдать Соён замуж за его сына. С той поры их семьи тесно дружат, а священник Богван на дух не переносит ни Донхва, ни Чана.   

- И вообще! – Соён ещё больше ерепенится, - Если тебе приспичит помолиться в церкви так, чтобы тебя никто не прогнал, сделай это ночью. Проберись внутрь через подвал. Я стащу ключ, если хочешь. Сострою священнику глазки, а он и не заметит ничего.

- А если поймают? Нет-нет, не надо, - Чан испуганно на неё таращится. 

Соён – совсем не похожа на других девчонок: не прядет, не вышивает, платьев не носит и волосы стрижет коротко. Она бесстрашная, дикая, умеет точить сталь и стрелять из лука. Ей нравится проводить время в лесу: собирать ягоды и грибы, ставить ловушки и выслеживать оленей. Её отец не поддерживает желание дочери быть охотницей, так что Соён втихушку учится всем нужным хитростям у Донхва. Чану она очень нравится.

- Смотри сам. Я для тебя всё, что угодно сделаю, знаешь же.

Он смотрит на неё некоторое время с улыбкой, затем кидается с поцелуями.

- Фу-фу, хватит, брысь! Ты слюнявый! – Соён морщится, лягается для вида, затем сама крепко обнимает его за шею. – У нас ещё шесть овец.

- Ты права, - Чан грустнеет и возвращается к шерсти.

Соён бросает на него обеспокоенный взгляд, потом осторожно спрашивает:

 - Всё нормально? Ты несколько дней ходишь с таким лицом, будто помер кто. 

У Чана умер здравый смысл. 

Не так давно он играл с Минхо в лесу. Они видятся уже почти полгода, и никто из них и дня не пропустил. Минхо – смышлёный пятилетка из таинственной неизвестной Чану деревни, с которым очень весело и интересно. 

Поначалу Чан был уверен, что тот из семьи охотников, потому что новый друг знает все лесные тропки, не боится бродить даже в самых непроходимых чащах, он отлично разбирается в травах, грибах и в том, как добывать дичь и рыбу. Поразительно умный и умелый для своего возраста. Рядом с ним Чан чувствует себя на своем месте и может поклясться, что их дружба по-настоящему особенная, даже волшебная, ведь порой он может слышать то, о чем Минхо думает, и предвидеть то, что Минхо только-только намеревается сделать. 

Всё это, взятое в кучу, должно было навести Чана хоть на малейшее подозрение: не может пятилетка знать такое, что не знает бывалый охотник; маленькому мальчику не полагается играть без обуви и угадывать Чановы мысли; в их дружбе с самого начала таилось нечто опасное и хищное.

- Как думаешь, оборотни существуют? – Чан испуганно смотрит Соён в глаза. Он обещал Минхо никому не рассказывать о нём, но это уже неважно, ведь сам Минхо так долго Чану врал.

- Мама говорит, что в лесу живут демоны в волчьих шкурах, которые крадут скот и детей. Папа говорит, что это чушь собачья. Я больше верю папе. Однако не отрицаю, что, возможно, существует кто-то, похожий на оборотней. А ты? Веришь?

- Раньше не верил. Думал, сказки. А оказалось – нет.

Он рассказывает Соён, что с ним случилось в лесу. На опушке, где его обычно встречал Минхо, оказалось почему-то пусто. Чан долго его ждал, даже кричал пару раз, но без толку. Тоска закралась ему в сердце, по щекам слезами полилась обида; он хотел было плюнуть на всё, убежать обратно в город, но тут услышал скулёж и веселое тявканье. Из густого подлеска к нему выскочил чёрный, как ночь, щенок с красно-карими глазами. «Видно, кто-то из горожан оставил беднягу в дар божествам, но тот отвязался» - подумал Чан.

Щенок вилял хвостом, скакал вокруг, тянул за штанины маленькими зубками, и смотрел до жути знакомым взглядом. Чан присел на одно колено, прищурился внимательнее, и в этот момент в его голове раздался голос Минхо: «Так и знал! Так и знал, что не узнаешь! Погляди, я научился! Теперь никто не станет обзывать меня неумёхой! Погляди!». Щенок вдруг прыгнул, и Чан свалился на землю, придавленный телом Минхо. Мальчишка сидел на нём в чём мать родила и звонко хохотал:

- Получилось! Получилось! Я теперь всё-всё умею! Даже рычать! Хочешь послушать?

Чан в ответ весь побелел от страха, отпихнул волчонка от себя и дал стрекача.

- Мне теперь очень страшно возвращаться туда. Он мой друг, но мне обидно. Почему он не рассказал мне раньше? 

- А если бы ты не поверил? – Соён заглядывает ему в лицо и сжимает его ладонь в своей, - Он что, правда, на четырёх лапах бегает? – Чан кивает, - Вот, видишь, даже я не до конца тебе верю. 

- Но можно было хотя бы намекнуть…

Она прерывает его:

- Послушай! Можно было или нет – не так важно. Главное – это то, что ты бросил своего друга одного. Вы ведь каждый день вместе играете, да? Представь, как ему сейчас одиноко без тебя. Разве ты сам не скучаешь по нему?

- Скучаю, - Чан чувствует, что вот-вот расплачется, но ему не хочется быть слабаком, поэтому он, что есть мочи, терпит. Соён старше его на два года, а кажется, что на целую вечность: её советы всегда по-взрослому мудрые, - Если я приду на наше место, он точно меня прогонит. И не простит. Ведь я никчемный друг.

- Выше нос, размазня! Не попробуешь – не узнаешь, - Соён звонко чмокает его в лоб и возвращается к работе.

Сейчас. Юг, охваченный войной.

Она поднимается из жестяной кадки, и вода расплёскивается на пол. Усталость сковывает всё ее тело, и мытьё с эвкалиптовым отваром совсем не помогло расслабиться. Служка подаёт ей мягкий отрез ткани, чтобы вытереться и говорит, что вот-вот принесут обед. 

На кровати ждет чистая одежда для сегодняшнего военного совета. Соён нарисует на карте все нужные крепости, встреченные на Севере, и Король Триецарства решит, куда двигаться дальше. Она знает, что он желает поглотить Запад в первую очередь. Там до зубов вооружаются оборотни из народа а́мрэ - они опаснее людей. Если с ними договориться, пообещать им сладкий пряник, захватить весь Аринкар не составит труда. Но Соён уверена – оборотни не покорятся южному Королю, что сжег их деревни. Они встанут единой стеной ещё до того, как прибудет подмога из Алуши. Нужно двигаться на Север: в той стороне столица Аринкара – Э́тэ. И в той стороне – Минхо.

Служка уносит кадку с водой и подкидывает в очаг дров. Соён, одетая и причесанная сидит на кровати с лицом приговоренного к смерти. Феликс не отпустил её обратно на Север возобновить поиски, в предстоящем наступлении на Запад её роль решающая. Она упорствовала на правах советницы Короля – без толку, упрашивала на правах матери – ничего. Ей горько от того, что Минхо был совсем-совсем рядом с ней, но Соён не сумела отыскать его до того, как прилетел пустынный орёл. Если она бросит всё, отправится сейчас, путь без сна и передышек сократится вполовину. Где гарантия того, что ведьма отдала её волосы Минхо? Соён надеется лишь на собственные усилия.

Однако, сбежав именно тогда, когда Феликс нуждается в ней больше всего, кем она станет в его глазах? Предательницей. Ещё одной матерью, которая его бросила. Он злится на неё из-за Сынмина, из-за её отчаянной надежды вернуться к Минхо и родной дочери (если она жива), и любые её слова воспринимает в штыки. Феликс – Король Трёх Южных Царств, храбрый полководец, дерзкий и амбициозный политик. Как бы его высоко ни превозносили, ему всего лишь восемнадцать лет, и многих качеств ему не достаёт. Он – ребёнок с поломанной судьбой, привязанный к Соён крепкой сыновьей любовью. А у любой любви есть обратная сторона. Ревность Феликса настолько сильна, что Соён временами боится за него.

- Госпожа? – Сынмин заходит в ее покои осторожно, как мышка, - Я принёс вам обед.

На подносе цыплята, запеченные с картофелем, ломоть сыра, два яйца всмятку и штоф с вином. Соён ест, но не чувствует аппетита.

- Как тебе здесь? – спрашивает она, - Никто не обижает?

- Всё хорошо, - Сынмин улыбается и отводит взгляд, - На кухне порой прикрикивают, но нет, не обижают. Мне есть, где спать, и кормят хорошо. Я рад, что Король-Перев… то есть Король Феликс не прогнал меня.

- А если совсем по-честному? – Соён чувствует что-то неладное. – Сядь рядом и расскажи всё.

Сынмин хохлится, точно воробушек. Ослушаться Госпожу он не смеет.

- Его Высочество дружелюбен и учтив со мной, обычным сиротой. Не знаю, могу ли я продолжить, не хорошо как-то за спиной…

- Можешь. Твои слова не уйдут дальше этой комнаты. К тому же, я сама тебя попросила.

- Он… - Сынмин прячет лицо в ладонях, - Он страшно смотрит на меня, будто бы подозревает в чём-то. Сегодня утром я относил завтрак Его Высочеству на тренировочное поле. Он спросил меня, умею ли я стрелять из лука. У простого кухаря не может быть таких умений. Его Высочество сказал, что научит меня, и приказал встать у деревянного столба. Он метнул три стрелы: одна попала мне над головой, другая между колен, а третья у подмышки и разорвала рукав. Прежде чем отпустить меня, Его Высочество сказал: «Первое правило стрельбы из лука: нужно чётко знать, где твоя цель». Я боюсь его, Госпожа.

У Соён дёргается желвак. 

- Это я виновата, - она слишком избаловала Феликса: тот вырос истеричным себялюбцем, который уверен, что лишь его одного Соён обязана любить, - Не стоило давать ему послаблений. Я так сильно хотела сына, что в своём желании обрекла себя на цепи. Феликс не всегда был таким.

- Госпожа, могу я спросить одну вещь?

- Не проси разрешения. Со мной – говори откровенно.

- Просто… - Сынмин старается подобрать правильные слова, чтобы не задеть Соён, и это довольно мило, - Просто он ведь совсем на вас не похож. Я имею в виду, глаза, нос, губы… Его Высочество – Летнее Дитя, а вы нет.

- Всё верно. Феликс вырос не в моей утробе. Мы появились в жизни друг друга в нужный момент: мне было двадцать четыре года, а ему восемь. Изгнанный принц и мелкий воришка, он помог мне спастись из рабских кандалов. Южные Царства – это суровые, безжалостные к чужакам земли. Если бы не Феликс, меня бы продали в чей-нибудь гарем или того хуже – в дом удовольствий. Как странно: я родила дочь, но не чувствую к ней той привязанности, что чувствую к приёмышу. Я действительно никудышная мать. 

- Зря вы терзаете себя, - Сынмин мягко касается её плеча, - Я уверен, когда вы встретитесь с дочерью, она примет вас, а вы – её. Разлука случилась не по вашей вине. А насчет Его Высочества… вы думаете, что обязаны ему своей свободой, но разве любовь должна строиться на принуждении? Господь наказал младшим почитать старших. Вы хорошая мать и достойны, чтобы сын вас уважал.

Соён нежно треплет Сынмина по каштановым волосам. Этому мальчику удаётся подбирать слова таким образом, что все её тревоги улетучиваются. Феликс прав: Сынмин речист. Он – хороший, безгрешный человек, которому Соён не боится открыть душу. Однако есть одна вещь, что давит на её плечи грузом вины, и никакие разговоры не помогут от этой вины избавиться. Она не в силах рассказать ни Сынмину, ни кому-то ещё, что с Чонин её разлучила не жизнь, а она сама, по своей же воле.

Тогда. Вблизи Альта.

 - Я беременная, а не увечная. - Соён забирает из рук Чана тесак, чтобы самой нарубить крольчатину. – Если хочешь мне помочь, не мельтеши рядом с таким видом, будто я вот-вот свалюсь. 

- Ты же слышала, что сказала ведьма. Тебе нельзя напрягаться. - Чан отходит подальше, но, к неудовольствию Соён, не за дверь. - Ребёнок всё чувствует, он тоже устаёт.

От печи пышет жаром; в чугунной посудине обжаривается мясо с травами, и ароматный пар оседает на лицах. Чан, вытерев лоб рукавом, шарит в углу их крохотной поварни; там ящик с картофелем, нужно почистить не меньше дюжины; их в семье трое, но Соён ест за себя и ребёнка, а Минхо... на него никогда не напасёшься.

- Мало ли что говорит старуха. - Соён яростно размешивает, чтобы не пригорело. Скворчащий жир стреляет ей на руки, но она не чувствует.

- Мне теперь сиднем сидеть? Я и так вечно торчу в этой избушке. Даже в лес теперь не хожу вашими стараниями. Всё сами, всё сами. А мне что остаётся? Дуля с маком.

Чан устало вздыхает. Соён всегда была не сахар, а на сносях сделалась ещё хуже. Носить под сердцем дитя – нешуточное дело. Чан человек отходчивый, где надо промолчит, где надо успокоит. Минхо не такой. Дерзкий, неуступчивый, временами невозможно капризный и ядкий. Без войн с Соён не обходится. Сейчас путь в их общую спальню ему закрыт. Последняя ссора закончилась тем, что Минхо уже четвёртые сутки ночует в бане.

Волчий вой раздаётся через распахнутые ставни. Соён забирает у Чана помытый картофель и небрежно кивает на дверь:

- Иди к нему. Я здесь сама закончу.

Два остро заточенных ножа – на поясе, чистая одежда для Минхо – под мышкой. Вокруг свежий зелёный лес, запах цветов и щебет птиц. Большие валуны у реки покрыты пушистыми шапками мха. Река порожистая, по берегу окрашена кровью.

На камнях лежит мертвая косуля. Молодая, ещё неокрепшая, но, чтобы добыть такую, волки работают сообща. Минхо сделал это в одиночку. Сейчас он стоит в воде по пояс и моет лицо. Чан восторженно присвистывает.

- Ты решил устроить нам пир? - Им не так часто удаётся разжиться крупной дичью; олени и сохатые ходят далеко от их жилища. - Как ты смог?

- Её кто-то долго гнал. Посмотри на её ноги. Это не мои клыки.

Когда они только начали обживаться здесь, было ясно, что они не одни в этой чаще. В их ветхом домике, по словам местных, когда-то жил колдун. Тот оградил участок барьерными камнями, высек на крыльце отпугивающие заклинания, а весь задний двор засадил дурман-травой, от которой Минхо вечно чихает. Кто знает, от кого именно он защищался: от оборотней, люпинов или кого похуже.

Минхо одевается и помогает подвесить косулю на дерево. Они потрошат и свежуют её с гнетущим чувством скорой опасности. Если окажется, что всё серьёзно, уйти в другое место уже не получится. Соён должна родить в конце лета.

Разделанную тушу хорошо бы сбыть на базаре. Чан уже видит, сколько соли и муки за это можно получить. Так что он не медлит и отправляется в город: свежее мясо оторвут с руками.

***

Соён лежит в кровати одна. Уже поздняя ночь, а Чан не вернулся. Ей тревожно; так долго он никогда не задерживался. Одно успокаивает: если бы с ним что-то случилось, Минхо узнал бы об этом: они чувствуют друг друга на расстоянии.

Она резко встаёт на ноги и выходит на крыльцо. А если всё действительно плохо, и Минхо специально ничего ей не сказал, потому что злится на неё? Но в бане горит свет, и сквозь задернутую шторку мелькает тень. 

"Зачем я так с ним?" - со стыдом на лице Соён направляется туда.

- Минхо. - Окликает его через открытую дверь, но не заходит внутрь. - Пойдём спать? 

Тот подозрительно косится. 

- Хозяйка разрешает несчастной дворняге вернуться греть супружескую лежанку?

- Я... - Соён недоумевающе хмурится. - Я никогда не называла тебя дворнягой. - Минхо издевательски хмыкает. Она быстро продолжает, чтобы снова не напороться на его шипы: - Мне бы не хотелось, чтобы ты и дальше куковал здесь в одиночестве. Пошли уже.

В спальне тепло, намного уютнее, чем на полоке. Соён под одеялом неповоротлива; с ней тесновато, но Минхо так больше нравится. Она пахнет молоком. И мамой, которую он не видел с того дня, как покинул стаю; она всегда целовала детей на ночь. Все волчата спят в обнимку. Его младшие сестры во сне всегда слюнявили ему волосы, Хенджин, бывало, вовсе кусался, и только Чанбин, старший из них, прижимал к груди в полном, почти мертвецком, безмолвии.

Соён поворачивается к нему лицом:

- Я была несправедлива к тебе в последние дни. Цеплялась по пустякам. В конце концов, то, что ты ходишь без одежды, — это твоя привычка, а то, что меня это смущает, - уже мои проблемы. Простишь меня?

- Прощу. Отец рассказывал мне однажды, что, когда мама была беременна мной, она хотела грызть всех, кто хоть как-то ей перечил. Она вынашивала меня в волчьем обличии, поэтому... да, грызла всех она часто, даже отца. А он Вожак.

- Мне часто кажется, что всё моё тело – это огромный сгусток бесконтрольной злости. Я могу нагрубить и забыть об этом. Все мои мысли заняты лишь тем, что меня раздражает, а для чего-то хорошего места не осталось.

Минхо слегка краснеет ушами. Затем отвечает:

- Моя мама кидалась на всех, потому что хотела делить ложе с мужем, но не могла. Я не привык носить одежду в том количестве, в котором её носят люди. Извини, что я стал причиной твоей агрессии.

 Соён хлопает глазами. Её лицо покрывается пятнами смущения. В памяти появляются все те разы, когда среди ночи Чан покидал их постель и отправлялся к Минхо. Соён долго не могла уснуть из-за громких вздохов, доносящихся из бани. Как только её живот округлился, Чан перестал заниматься с ней любовью: вдруг это повредит их сыну? Единственное, что ей остаётся: слушать, как Минхо стонет по ночам, и гореть в истоме. 

- Я не... - осекается. Затем понимает, что отнекиваться нет смысла. - Хорошо. Спасибо. - Она неловко отводит взгляд. - Мы живём одной семьёй. Надо почаще говорить о том, что нас беспокоит.

Минхо пожимает плечами.

- Язык дан тебе не просто так. Скажи Чану, что хочешь, чтобы он взобрался на тебя, делов-то. Я же говорю.

- Так и сделаю, - Соён чувствует, что, если разговор продолжится в таком ключе, она вот-вот провалится под землю. - Обними меня и будем спать.

Они обмениваются лёгкими поцелуями в лоб, и Минхо прижимается сбоку, обхватывая живот Соён рукой.

Он просыпается ещё до того, как Чан появляется на крыльце. Тот ложится рядом и устало вздыхает; от него пахнет элем и солониной.

Глаза Минхо недовольно поблескивают в темноте.

- Почему так долго? Только не говори, что ты напился.

- Соён тебя простила? - Чан нежно треплет его по голове. - Во мне ни капли. Мясо я продал. Всё, что нам нужно, купил. Я был в одной охотничьей едальне, чтобы разузнать, от кого прятался прошлый хозяин этого дома.

- И? - Чан в ответ неприятно молчит. - Мы снова уезжаем, да?

- Не знаю. Но есть угроза, что тебя могут разоблачить. Некоторые мужики видели тебя мельком, я соврал, что ты мой брат.

Минхо нервно сглатывает. Судьба сбежавшего оборотня в окружении кровожадных людей незавидна. Вилами и факелами погонят не только его. Всем будет плевать на беременную; кто докажет, что внутри неё не волчонок? Они втроём покинули Урэй, когда охотник Донхва предостерег Чана: в городе начались волнения, и священник точит на оборотней зуб. Все церковники жаждут одного – найти гнездо демонов и вытравить их. Минхо бросил стаю, чтобы обрести своё счастье с Чаном, однако теперь он – открытая мишень. Минхо не боится за себя: пусть его запытают и убьют – местоположение Модура он не выдаст, однако Чан и Соён не имеют к этой войне никакого отношения. 

- Наверное, мне стоит... 

- Ш-ш-ш... - Чан прикрывает его рот пальцем. - Даже не думай. Я тебя люблю. Соён тебя любит. Твой уход никому не сделает лучше. Мы справимся со всем вместе.

Минхо ничего не отвечает. Его взгляд тягучий, полный благодарности и обожания. Чан дарит ему мягкий поцелуй в губы. Разговоры потерпят до утра. Минхо засыпает, объятый одеялом и чужими руками.