Эдди знает, что после сдачи выпускных экзаменов уедет. Он готовится заранее, рассылает заявления по колледжам, насколько хватает денег, отчаянно желая, чтобы его приняли в самый далёкий, самый недоступный для поездок из Дерри. Поэтому когда сразу несколько из них присылают ему ответные письма с приглашениями, за спиной натурально вырастают крылья.
Эдди уверен: колледж — сбывшаяся мечта. Мечта о друзьях, общении, тусовках — всём том, чего его лишили мать и болезни, ведь суммарное количество посещений школы едва переваливало за два года. Остальное время он проводил либо на домашнем обучении, либо в больницах. Но свихнуться от недостатка общения ему не позволял Стэн — одноклассник, который сперва прилежно таскал ему домашку и помогал с новыми темами, а потом мало-помалу стал ближе, роднее. Стал другом — первым и единственным, которого мама не посмела выдавить из окружения. Может, понимала, что ненаглядный сыночка загнётся без минимального контакта с внешним миром, а может, таким образом держала его на коротком поводке — теперь не угадаешь. Да и пофиг уже, потому что когда Дерри с его узкими дождливыми улицами, крохотными магазинчиками и запахом сточных вод остаётся позади, Эдди впервые за долгое время чувствует себя превосходно. Он выдыхает, провожая взглядом табличку «Дерри прощается с вами!», откидывается на спинку сидения и улыбается — широко и искренне.
Свобода! Он наконец-то вырвался из этого болота!
Портленд пахнет сыростью и ветром. Эдди вылезает из машины и моментально промерзает до костей, хотя на макушку давит солнцепёком. Он грешит на то, что вспотел в поездке — мама наотрез отказалась включать кондиционер и запретила открывать окна, потому что «не дай бог продует, медвежонок!» — и на шорты, которые пропитываются потом и прилипают к коже. Поэтому первые несколько минут свободы Эдди, зажав зубами «блять!» и «да ну ёбаный ты!», отдирает ткань от задницы. Не самое страшное, что может случиться, но и приятного тоже мало.
В общежитие получается заселиться почти без жертв. Мама затаскивает в комнату безразмерные баулы с одеждой и лекарствами, обнюхивает буквально каждый угол, даже под матрасы залезает, чтобы проверить — нет ли там грибка или плесени. Она сокрушается битый час, снова пытается уговорить Эдди вернуться с ней и поступить куда-нибудь поближе. Но при мыслях о Дерри у Эдди едва не случается приступ астмы. Он усилием воли подавляет желание схватиться за ингалятор и мягко, но настойчиво отвергает все мамины альтернативы.
Нет, он не вернётся.
Нет, рядом с Дерри слишком маленькие города, в которых нет интересных колледжей.
Нет, он не хочет поискать ещё.
Нет, он всё хорошо обдумал.
Нет, нет, нет, мама, спасибо, но это окончательное решение.
И в конце концов мама сдаётся. Она до вечера торчит в комнате, поливая слезами грудь и расходуя салфетки с такой скоростью, что уже через пару часов мусорная корзина оказывается забитой под завязку. Однако когда время начинает поджимать, ей ничего не остаётся, кроме как уехать. Эдди ещё долго торчит у окна, глядя на удаляющиеся габариты её машины, затем поворачивается и чувствует, как у него начинают дрожать колени.
Теперь точно всё. Обратного пути нет.
Стэн приезжает на следующий день — они заранее договорились, что поступят в один колледж и решили во что бы то ни стало добиться заселения в одну комнату. Пришлось привлечь к этому делу мистера Уриса, который, как выяснилось, то ли дружил, то ли посещал одну школу для мальчиков с директором колледжа. Однако стоило Стэну упомянуть о желании продолжить обучение в приглянувшемся отцу месте, тот не стал думать дважды — устроил всё в лучшем виде.
— Странно, что тут нормально пахнет, — первое, что говорит Стэн, пытаясь протиснуться в дверной проём с чемоданом. — Я был уверен, что миссис Кей вымоет тут всё с хлоркой и замотает тебя в капельницы.
Колёсики цепляются за неожиданно высокий порог, тяжесть давит баул обратно в коридор, болтая щуплого Стэна как былинку, — выглядит так комично, что ехидная шутка в адрес мамы проскальзывает мимо, никак не задев настроение.
— Ха-ха, очень смешно, — беззлобно отзывается Эдди, но внутренне всё равно содрогается. С мамы бы сталось. Наверное, устройся он поближе, она непременно учудила бы что-то подобное. Но вчера она большую часть сил и времени потратила на то, чтобы вразумить сына.
Очередной глухой удар колёсиков вырывает Эдди из нарисовавшихся невесёлых картинок.
— Господи, ты так и будешь смотреть? — сдаётся Стэн и, нахмурившись, поворачивается.
Эдди хрюкает от смеха.
— Ты сейчас ко мне обращаешься или, — он посылает наигранно благоговейный взгляд в потолок и складывает ладони в молитвенном жесте, — к нему?
Шутки на тему религиозности семьи Урис стали такими же обыденными, как и шутки о Соне Каспбрак. Никто давным-давно не обижался.
— Ха-ха, очень смешно, — передразнивает его Стэн, поворачивается, чтобы снова дёрнуть чемодан, но не успевает — могучий пинок буквально перекидывает баул через порог. Стэн от неожиданности вскрикивает так, что Эдди подпрыгивает.
— Всегда пожалуйста! — насмешливо раздаётся из коридора, после чего в комнату на миг протискивается голова.
— Сп-пасибо, — выдавливает Стэн, покраснев до кончиков ушей.
Эдди загораживают обзор вешалка и застывший столбом Стэн, поэтому единственное, что он успевает разглядеть, — живописно взъерошенные вьющиеся волосы. Затем голова исчезает так же стремительно, как появилась.
— Добро пожаловать! Готов спорить, вам тут не понравится! — эхом прокатывается снаружи, после чего слышится сразу несколько разноголосых смешков.
Эдди чувствует, что тоже начинает краснеть. Ему не нравится ни вызывающая фраза, ни снисходительный тон. Однако вскочить и ответить колкостью он не успевает, потому что стянувший горло спазм быстро корректирует приоритеты. Эдди судорожно нащупывает в кармане ингалятор, делает глубокий вдох и, зажмурившись, медленно выдыхает.
— Забей, — говорит Стэн. Он прикрывает дверь, дотаскивает чемодан до своей кровати и усаживается прямо на голый матрас.
Эдди чувствует, как по спине при виде этого начинают бегать мурашки. Кто знает, сколько немытых тел валялось тут без одежды. А Стэн, между прочим, в шортах!
— Да я вроде и не… парился, — выдавливает он, пытаясь не думать о том, как по бёдрам Стэна ползут микробы.
Однако Стэн его внезапную хмурость понимает по-своему, потому что вздыхает, поднимается и в несколько шагов оказывается рядом. Плюхнувшись теми же шортами, теми же бёдрами, микробами, которые он хватанул с матраса, прямо на любовно выстиранный и выглаженный плед, он пихает напрягшегося Эдди плечом.
— Догадываюсь, чего ты так побелел, — говорит он, пока Эдди пытается затолкать поглубже вопль негодования. — Бауэрс и его тупое стадо остались в прошлом. Они остались в Дерри. И я не думаю, что этот парень имел в виду что-то плохое. У столичных детишек своё чувство юмора — так папа говорит. Мы привыкнем, вот увидишь. Ну, со временем.
Стэн ободряюще улыбается, опять пихает Эдди и встаёт, чтобы взяться, наконец, за разбор своих вещей. А Эдди, молча посверлив взглядом оставшуюся на кровати вмятину от его задницы, с тяжким вздохом стягивает плед. Кажется, пришла пора узнать, где тут прачечная.
***
Учёба оказывается на удивление интересным делом. Эдди с головой погружается в процесс, испытывая звериный голод от ощущения, что он наконец-то всё делает сам: сам ходит в библиотеку, собирает материалы, общается с одногруппниками, преподавателями, следит за чистотой, закупается в магазинах. У него будто второе дыхание открывается — то, которое не спёрто вечными астматическими приступами. И даже постоянные битвы со Стэном на тряпках за возможность проводить уборку в комнате хотя бы пару раз в неделю не умаляют восторга. У него наконец-то есть жизнь — не хрупкая ниточка, готовая вот-вот порваться, а настоящая, как в кино про подростков. Остаётся только расширить круг общения — и можно ставить галочку напротив ещё одного пункта программы «Эдди Каспбрак и его грандиозное будущее».
Однако с друзьями в колледже оказывается почти так же туго, как в Дерри. Эдди не умеет налаживать контакты, не умеет располагать к себе, а взращенные мамой жирные тараканы отпугивают даже тех, кто сам хочет пойти на сближение. Поэтому спустя полгода с начала занятий Эдди ловит себя на мысли, что впустую тратит время. Тратит юность, которую ему потом никто не вернёт. И нужно срочно что-то с этим делать.
Зарывшись пальцами в волосы, Эдди выдыхает и в четвёртый или пятый раз принимается читать страницу учебника. Он сидит на втором этаже библиотеки, пытается готовиться к грядущей лабораторной, но информация никак не усваивается — проскальзывает сквозь напряжённый мозг флёром из букв и формул. Остро пахнет пылью и ветошью, подгнивающее под лаком дерево постоянно отвлекает — взгляд сползает со строчек, цепляется за тёмные пятна, исследует их. Эдди кажется, что он видит червей под потрескавшейся поверхностью — копошащихся, мерзких, толстых. И мысли снова сбиваются с правильного течения.
Эдди откидывается на спинку стула, зажмуривается. Глаза жжёт от усталости, горло продирает сухим дыханием так, что приходится на всякий случай вытащить ингалятор. Эдди злится, царапает ногтями гладкий пластиковый бок, чувствуя, как подкрадывается очередной приступ; тишина обступает со всех сторон. Однако когда он почти психует, захлопывает учебник и сваливает, неподалёку раздаётся сдавленный смех.
Эдди застывает, навострив уши. Он нервно обводит взглядом стеллажи, ожидая увидеть… да кого угодно! Того, кто наверняка наблюдает за ним и обсмеивает. Но ни между стеллажами, ни где-то ещё поблизости никого не оказывается. Раннее время не располагает к большому количеству посетителей.
Эдди хмурится, стискивает ингалятор во вспотевшей ладони. Он успокаивает себя, что его тут никто не знает и вряд ли кому понадобится травить его просто так. Но пробирающие дрожью воспоминания заставляют волноваться — Бауэрс и его тупые дружки умудрялись портить ему кровь даже при условии, что он приходил в школу дай бог раз в месяц. Так почему бы и в колледже не появиться своей тусовке бауэрсов, которые ненавидят всё сущее и Эдди — сильнее всего?
Смех повторяется спустя несколько секунд, Эдди резко поворачивается к перилам. Это снизу, понимает он, кто-то сидит на первом этаже, наверняка в компании друзей и занимается примерно тем же, чем и он. Только у них этот процесс протекает гораздо интереснее.
Зависть вскипает внутри на пару с любопытством, Эдди весь подаётся вперёд, вытягивает шею. Но стоит ему выхватить краем глаза ярко-рыжую макушку, рядом вдруг вкрадчиво раздаётся:
— Что, подглядываешь?
Крик ужаса подпрыгивает к горлу. Эдди вздрагивает всем телом, едва не падает со стула, после чего разворачивается и, уставившись на нарушителя спокойствия круглыми глазами, несколько секунд бестолково моргает. Марево хлынувшей в вены паники рассеивается кусками, взгляд постепенно проясняется. Спустя пару мгновений он наконец-то различает дурацкий рисунок на рубашке — что-то похожее на гибрид пальмы и марихуаны, а спустя ещё пару — наконец-то видит перед собой парня. Долговязого, тощего как жердь, с копной взлохмаченных вьющихся волос и очками, делающими его глаза огромными, как в японских мультиках.
— Я… я не подглядывал! — сипло выдавливает Эдди, борясь с застрявшим в горле воздухом. К счастью, это пока не приступ, можно убрать ингалятор и сделать вид, что всё в порядке.
Губы парня растягиваются в улыбке, перед глазами Эдди снопом рассыпаются цветные искры.
Нет! Не в порядке!
Он дёрганым движением встряхивает ингалятор, вдыхает — отчаянно и сильно. Лёгкие расправляются, стянувший грудь обруч тут же пропадает.
— Да не очкуй ты так, человек-паника, — подмигивает парень, — я же без претензий. Нравится смотреть — свисти, я тебе такое зрелище устрою — месяц свою дышалку изо рта выпускать не будешь.
Лицо Эдди наливается краснотой. Похабный подтекст он улавливает, как улавливает и то, что стоящий перед ним парень — настоящий придурок.
— Обойдусь. Всего хорошего.
Тот, впрочем, ничуть не обижается. Он пожимает плечами, фыркает, снова улыбнувшись так, что у Эдди мягко ёкает что-то внутри, и удаляется в сторону винтовой лестницы, зажав подмышкой какую-то книгу.
— Смотри сам. Но если надумаешь, ты знаешь, где меня найти.
Эдди поджимает губы. Вообще-то понятия не имеет. Вряд ли библиотека является таким уж частым местом обитания ему подобных, и слава богу. Он, конечно, хочет завести друзей, хочет больше всего на свете, но, увольте, только не таких.
Сглотнув, Эдди опять придвигается к перилам. Он воровато оглядывает лестницу, подспудно ожидая, что парень наверняка не упустит возможности смутить его ещё раз. Но того в поле зрения уже не оказывается. Эдди мысленно крестится, возносит хвалу всем, кого успевает вспомнить, и переводит взгляд на стол прямо под перилами. За ним обнаруживаются девушка со стриженными под мальчика огненно-рыжими волосами и два парня, карикатурно не похожих друг на друга: один худой с длинными руками и тонкой шеей, по телосложению похожий на похабного очкарика, случившегося с Эдди парой минут ранее; второй — большой и пухлый, как зефирный человек. На столешнице перед ними россыпь листов, исписанных настолько густо, что с высоты второго этажа они кажутся сплошь чёрными и синими, а ещё — учебники. Штук шесть или восемь — постоянное мельтешение рук, передающих тетради и записи, мешает посчитать точно.
Ничего особенного, думает Эдди, ощутив новый прилив зависти. Обычная рутина студентов. Рутина друзей, которые привыкли помогать друг другу готовиться, разбавляя скучную зубрёжку смехом и междусобойными шутками.
На Эдди накатывает тоска. Он облокачивается на перила, подпирает голову ладонью, не сводя глаз с прикрывающей рот девушки. Та опять сдавленно смеётся, шлёпает по плечу худого парня, заставив того коротко улыбнуться в ответ, в то время как пухлый старательно отводит взгляд. На губах мгновенно вскипает ехидное «боже, какие страсти». Эдди давит гадкую язвительность усилием воли. Он не считает себя плохим человеком, но видеть чужие взаимоотношения невыносимо. Он дружит со Стэном, любит его всем сердцем, но не будет же тот в самом деле нянчиться с Эдди до гробовой доски. Тем более что загоны Эдди и от него тоже отпугивают потенциальных друзей. Никому не улыбается общаться с человеком, который знает о болячках больше, чем некоторые — о собственной жизни. Пришла пора признаться хотя бы себе: Эдди Каспбрак, ты законченный…
— …неудачник, — буркает под нос Эдди и вдруг цепенеет, когда рядом раздаётся чужой голос.
— Что, подглядываешь?
Эдди продирает дрожью и раздражением. Справившись с первым испугом, он закатывает глаза, мысленно считает до пяти, чтобы не разораться, после чего отталкивается от перил, поворачивается, говоря на ходу:
— Я же сказал, что не подглядываю! Чего прицепился?! — и цепенеет повторно. Потому что на него в упор смотрит всё тот же парень — длинный, худосочный, с впалыми щеками и внимательным взглядом. Только с аккуратно уложенной волнистой шевелюрой, одетый совершенно по-другому — в голубую рубашку, брюки и вязаную жилетку с геометрическим рисунком. И совсем без, мать его, очков!
Эдди в шоке распахивает рот.
Ну нельзя же так кардинально преобразиться за — сколько? — минут пять? Десять? Да тут на одну голову полчаса нужно угрохать, потому что в волосах очкарика явно выросло не одно поколение ворон.
— Я к тебе и не цеплялся, — дёргает плечом парень, поудобнее перехватив книгу, и вдруг улыбается — так же завораживающе. Глаза Эдди в секунду высыхают. — Всё в порядке? Ты так побелел. Будто призрака увидел.
— Господи, — хрипит Эдди и опять тянется к ингалятору. Вот и переутомление подъехало, добро пожаловать, уже чудится всякое. Остаётся только понять, который из этих парней его глюк — этот или предыдущий.
Короткий пшик заставляет брови парня сойтись на переносице. Он некоторое время разглядывает обильно потеющего Эдди, будто прикидывает, чем бы его ещё ошарашить, но вместо этого разворачивается, пихает книгу подмышку и, махнув, уходит к лестнице.
— Выдыхай уже, человек-паника, я вообще мимо шёл, — бросает он, прежде чем легко сбежать по ступенькам.
Эдди приходится опять сунуть в рот ингалятор.
Сердце колотится как сумасшедшее, пока он заталкивает конспекты и канцелярские принадлежности в сумку, из трясущихся рук попеременно валятся то ручки, то линейки. Эдди не верит в дежавю, не верит в призраков, даже в матрицу, чёрт подери, не верит! Но такие жестокие игры сознания случаются с ним слишком редко, чтобы не придавать им значения. Без Стэна тут не разобраться. Без Стэна и пары банок пива, пусть его долбаная аллергия и устроит ему после этого фейерверк с отёками.
Кубарем скатившись с лестницы, Эдди едва не падает, налетев на стул. Он чертыхается, сердито задвигает стул обратно — противный скрип ножек по полированному полу эхом виснет в воздухе. Но когда он уже хватается за длинную прохладную ручку двери, его догоняет оклик:
— Эй, человек-паника! Ты карандаш уронил!
Эдди боится, что шея сломается — настолько громко она скрипит, когда он медленно поворачивает голову. За столом под балконом второго этажа всё также сидят два парня и девушка — они молча разглядывают Эдди с разной степенью любопытства, девушка едва заметно дёргает уголками губ. Рядом с ними оказываются ещё два парня: один в аляповатой рубашке с глупым наркоманским принтом, лохматый, с увеличенными линзами глазищами вполлица; второй — правильный и аккуратный, будто сошедший со страниц студенческого еженедельника. И у них одно на двоих лицо, один на двоих внимательный взгляд и улыбка, от которой колени Эдди едва не подламываются.
«Близнецы!» — проносится в голове.
Горло перехватывает новым спазмом. Эдди натужно выдыхает, распрямляется, надеясь, что на таком расстоянии не будет видно, как сильно он взмок, после чего растягивает губы и взмахивает одеревеневшей рукой.
— Оставь себе. Он мне… — «не нужен» проваливается обратно в рот, потому что приступ астмы накатывает с новой силой.
Эдди сипло втягивает носом воздух, наваливается на дверь всем весом и, едва дыша, выпадает из библиотеки. Яркое солнце обжигает глаза, свежий ветерок мажет по щекам морозом, пробирается под лёгкую куртку, заставляя ёжиться.
Эдди достаёт ингалятор прямо на крыльце и использует его сразу несколько раз, чтобы разбить сдавивший глотку ком. Паническая мысль, что он не спятил, это не игры затуманенного разума, немного сглаживают дёргающую его истерику. Это всего лишь близнецы. Два одинаковых по внешности и поведению придурка, которые наверняка сговорились, чтобы пошутить над ним. И первое, о чём думает Эдди, когда способность дышать к нему наконец-то возвращается, — будет хорошо, если их пути больше никогда не пересекутся. Он терпеть не может таких людей.