Джонхён бродит по комнатам дома. Он изредка останавливается, чтобы коснуться того или иного предмета мебели, и ему не то чтобы неспокойно, но определённая доля волнения имеет место быть, ведь он понимает, что теперь всё будет по-другому. Потому что подушка в спальне хранит запах её шампуня, в ванной стоит бутылёк с какой-то косметической бурдой, а под кроватью валяется забытый носок, который она всё утро тщетно пыталась найти.

Всё в доме становится немного иначе, будто её присутствие постепенно пропитывает стены.

Джонхён улыбается, присаживается в кресло и долгим взглядом смотрит на телефон. Сообщений нет, звонков — тоже, но он всё равно знает, что она не сможет не набрать его номер. Потому что она тоже чувствует эти перемены.

— Ты же понимаешь, что это ничего не значит? Наша дружба намного дороже.

— Хочешь сказать, ты жалеешь о том, что произошло?

— Нет. Ни капли.

Натянув ворот футболки на нос, Джонхён зажмуривается.

Она может сколько угодно отрицать свои чувства, но он ещё полгода назад понял, что уже ничего не будет как прежде. А ещё он понял, что и не хочет этого. Каждое утро видеть её заспанное недовольное лицо, слушать ворчливое «не лезь, я ещё зубы не почистила», обнимать, когда она делает вид, что сопротивляется, бесценно. И он готов раз за разом рушить воздвигаемые ею стены, потому что с каждой сломанной преградой результат становится всё более приятным.

Она это тоже чувствует.

Джонхён вздрагивает, услышав сигнал входящего сообщения. Он тыкает пальцем в появившийся на экране конвертик и не может сдержать смеха.

«Я взяла в заложники твою рубашку. Пока не получу билет в кино и ведро поп-корна, она не вернётся в твой шкаф».

Кажется, ещё один рубеж преодолён. Ещё немного — и она точно сдастся.