Уже не в первый раз Хартли казалось, что он должен был догадаться, что с ним произойдёт что-то плохое. Он был достаточно умным, чтобы предвидеть это. А если не интеллект, то пессимизм должен был подготовить его к произошедшему. Хоть что-то должно было.

Но нет, жизнь стала слишком хорошей, и Хартли упивался обманчивым чувством безопасности. Возможно, дело было в том, что в жизнь приходило не только хорошее, но и плохое, размышлял Хартли, чувствуя, как немеют лодыжки и пальцы. Марка поймали — это было плохо. Семья Сантини становилась более агрессивной — ещё одна галочка в категории неприятного. Настолько неприятного, что Хартли даже не подумал, насколько хуже всё могло стать.

Может, дело было в том, что хорошее длилось совсем недолго? Хартли думал об этом, пока глаза закрывались, тело немело. Так недолго. Несколько хоть немного позитивных недель с Джеймсом, настоящее развитие их отношений. Как легко было усыпить его бдительность.

Картинка перед глазами темнела и расплывалась. Прошло, сколько? Плюс-минус десять минут?

Как хорошо было, пока эти недели длились. И как унизительно было быть пойманным с поличным. Практически буквально, потому что Хартли всё ещё сжимал в руках картину, когда дротик с успокоительным вонзился в шею, Леонард закричал, а всё вокруг начало темнеть.

И как же унизительно было не иметь запасного плана…

***

В первый вечер, когда Джеймс остался с Хартли, он спал на диване. Хартли знал, что Джеймс хотел пожаловаться, но, судя по всему, передумал. На следующее утро появился Леонард, чтобы устроить ему взбучку, и Хартли выглядел более помятым и вымотанным, чем ему хотелось, потому что он врезался в Джеймса, пока шёл к двери. Он не успел надеть очки, поэтому виноват был целиком и полностью Джеймс, запутавшийся в одеялах.

Возможно, это было и к лучшему, учитывая, как взглянул на него Леонард, когда Хартли наконец открыл дверь.

Но после этого Хартли пришлось справляться с ревностью Джеймса — её нельзя было назвать необоснованной, но она всё равно была жёсткой. Это привело к надутым губам, попыткам приготовить завтрак, который сгорел, потому что Джеймс пытался сделать десять вещей одновременно, и громким комментариям о том, как приятно было быть молодым и бодрым, а не старым и седым.

Было даже жаль, что поведение Джеймса было таким смешным, потому что узы не скрывали того, как сильно Хартли нравилось, что Джеймс выставлял себя на посмешище, и это только раззадоривало его.

В обед они отправились купить Джеймсу невырвиглазную одежду, а затем Хартли написала Шона, и ему пришлось принять решение. Неловкое решение, учитывая, что он ещё не рассказал ей о том, что они с Джеймсом были связаны. И насколько ей — и всем остальным — было известно, он путешествовал с цирком из-за мудака-бывшего, а не из-за соулмейта. Леонард знал правду только потому, что они были пьяны, когда Хартли рассказывал об этом, и потому, что Леонард так сильно ему нравился.

Он попросил Шону зайти к нему, потому что было необходимо проверить новообретённую… преданность Джеймса. Хартли не мог подобрать более подходящего слова. Но представить Джеймса как своего соулмейта и бывшего возлюбленного? Это должно было проверить гипотезу. Пока Хартли ждал её прихода, он раздумывал, отреагирует ли Джеймс слишком остро или подтвердится нулевая гипотеза: Джеймс ничего не сделает. Хартли усмехнулся, осознав, что впервые в жизни надеется получить нулевой результат.

Как оказалось, Джеймс отреагировал вполне спокойно, а вот Шона — нет. Судя по всему, Хартли невероятно обидел её, не рассказав о том, что они были связаны. Это был один из тех разов, когда ему пришлось напомнить себе, что они с Шоной очень по-разному смотрели на мир, но у них было и что-то общее: они приятно проводили время вместе, у них уже были какие-то общие шутки, понятные только им.

— Я провела непонятно сколько месяцев, убеждая тебя в том, что ты встретишь идеального парня, а у тебя уже был соулмейт, который сох по тебе?!

Ситуацию разрешил Джеймс, эффектно улыбнувшись, сделав комплимент Шоне и приобняв Хартли за плечи.

После этого Хартли позволил Джеймсу ночевать в одной кровати с ним.

***

У него затекла шея.

Он хотел размяться.

Он хотел повернуться на бок, потому что так ему нравилось спать больше всего.

Он много чего хотел, лёжа на спине идеально ровно и чувствуя зуд дискомфорта.

Он не думал, что так получится. Он не думал, что у него вдруг проснётся мышечная память, которая сформировалась во время стольких ночей, которые он провёл на маленькой тесной кровати, мужественно не шевелясь, потому что иначе ему пришлось бы сыграть в русскую рулетку, если бы он случайно коснулся Джеймса, пытаясь устроиться поудобнее.

Хартли знал, что это было глупо. Он находился в своей собственной квартире, в своей собственной кровати. Он знал, что не мог пошевелиться из-за какой-то ребяческой реакции, парализованный условным рефлексом и нейронной петлёй, из которой никак не мог выбраться.

А ещё Хартли понимал, что осознания процесса было недостаточно, чтобы исправить проблему. Но он собирался пошевелиться, перевернуться на бок и уже решался сделать это и расслабиться, когда его прервал голос Джеймса.

— Будешь так напряжённо думать, и рассвет настанет, не успеешь и глазом моргнуть.

Сердце Хартли подскочило и забилось быстрее, а затем он выдохнул, его тело наконец-то расслабилось. Он перекатился на бок лицом к Джеймсу. При этом они не соприкоснулись. Чёрт, он зря переживал. Хартли даже не попытался подавить горечь, которую почувствовал.

— Не все могут позволить себе спокойно спать рядом со своим соулмейтом.

Джеймс перекатился на бок и приподнялся на локте. Он был в потрёпанной белой майке, и свет из окна падал на его кожу, из-за чего мышцы на руке напоминали горы и долины.

— Ты не можешь уснуть, потому что я тут?

— Судя по всему.

Джеймс замешкался.

— … Мне уйти?

Отчасти Хартли хотел этого, просто чтобы ему удалось уснуть. Но ещё он чувствовал себя горько и жалко из-за того, что Джеймс спрашивал это, из-за того, что с ним нужно было так нянчиться.

— Нет. — Он почувствовал беспокойство Джеймса и перекатился на другую сторону. — Всё нормально.

Джеймс фыркнул.

— Конечно, куколка.

О, ну всё…

Хартли резко и быстро сел, смеряя Джеймса взглядом.

— Ты не заслужил право называть меня «куколкой», Джеймс. Ты едва заслужил право спать в этой кровати, и…

Хартли замолчал, прежде чем по-настоящему завёлся. Он немного подался вперёд и вздохнул.

— И? — подсказал Джеймс, садясь рядом с ним и успокаивающе кладя ладонь ему на спину. Хартли вздрогнул от прикосновения.

— … И никто не ждёт, что проблемы, которые мы создали, волшебным образом исчезнут, потому что ты, судя по всему, вдруг оказался готов быть со мной.

— … И спать рядом со мной — это проблема?

Хартли нахмурился. Джеймс должен был знать. Должен был. Но этот идиот даже не знал, что Хартли Рэтэуэй был тем самым Рэтэуэем, так что…

— Ты сбрасывал меня на пол, Джеймс. Каждый раз, когда мы соприкасались и ты не спал и чувствовал это. Каждый раз, когда мы оказывались слишком близко.

Хартли почувствовал бурю, которую создали его слова, почувствовал вспышки эмоций, злости и чего-то ещё, что не мог распознать.

— Я ч… Ты… Это… — Джеймс тихо выругался на итальянском — Хартли понял, что эти слова были направлены на самого Джеймса — и начал выбираться из кровати. — Я пойду. Мне и на диване нормально.

— Джеймс…

— Даже не знаю, почему я…

— Джеймс! — Хартли выбрался из кровати и схватил его за запястье. Джеймс держал подушку под мышкой и стоял спиной к Хартли, но тот чувствовал дрожь, пробежавшую по его телу, видел её в плечах, когда коснулся его. Он почувствовал… что-то. Но это чувство было слишком шумным, чтобы распознать. Было больно, но как-то неправильно. В груди что-то сжалось, кожу в том место, где его касался Хартли, покалывало; в тишине узы ощущались ещё сильнее.

— Мне очень жаль, Харт.

Его голос звучал хрипло, и Хартли расхотелось ссориться. Может, он просто устал.

— Джеймс… — снова начал он, чувствуя себя потерянно. Хартли ненавидел чувствовать себя потерянным, поэтому он сосредоточился на раздражении, чтобы избавиться от этого ощущения. — Перестань строить из себя жертву и ложись обратно в кровать. Мы ничего не решим, если будем убегать от проблем.

— Извини. Я просто… Я никогда не хотел, чтобы ты спал на полу.

— А так и не скажешь.

Джеймс повернулся и наконец-то посмотрел на него, нахмурившись.

— Нет, голубые глазки, я просто… Я был ужасен. Я срывался на тебе. Я сталкивал тебя, и мне было всё равно, ляжешь ты обратно в кровать или нет. Я не хотел, чтобы ты спал на полу, я просто…

— Тебе было страшно.

— Я был в ужасе.

Они вернулись к кровати и сели на край. Хартли хмуро смотрел перед собой.

— Это тебя не оправдывает.

— Я знаю…

— Но… Но я понимаю. И я не ненавижу тебя. — В этом Хартли мог ему уступить. — Хотя иногда кажется, что было бы легче, если бы ненавидел.

Джеймс хотя бы рассмеялся. Он всегда с лёгкостью отмахивался от колкостей Хартли.

— Не пойми меня неправильно, я тут ни в чём не виноват, Джеймс. Ты относился ко мне дерьмово. Но я позволял тебе. После ухода из STAR Labs я был… на дне. Я давал и давал, позволял тебе брать всё, что осталось от моего сердца. И я занял место в твоей комнате, в твоей кровати и притворился, что этого было достаточно, потому что не думал, что заслуживаю чего-то лучшего после… — Хартли подумал о взрыве и покачал головой.

— Ты ничего не занимал, Харт, ты только отдавал. Ты всегда только отдавал. Моя комната ничего не стоила. Совсем ничего. И я даже ничем с тобой толком не делился. Я сталкивал тебя с кровати, потому что… Потому что хотел тебя. И я винил тебя в этом. За то, что ты такой… — У Джеймса перехватило дыхание. — Такой красивый, Харт. Ты прекрасен. И я ненавидел себя за то, что хотел тебя. Чем больше кожи я видел, чем больше я касался… А когда мы соприкасались, внутри меня словно что-то вспыхивало и мне нужно было убежать, но в этом не было твоей вины. Виноват был только я. Только я. Я так сильно стараюсь, я просто хочу, чтобы между нами всё наладилось. Я хочу сделать тебя счастливым.

Хартли кивнул. Он понимал, правда. Это ничего не оправдывало. От этого не становилось менее больно. Комплименты не казались менее поверхностными. Но это оставалось в прошлом. Должно было оставаться в прошлом.

— Я говорил себе… Я говорил себе, что, если я просто продолжу давать и уступать, когда-нибудь ты окажешься готов. Я позволял тебе вытирать о себя ноги, надеясь, что когда-нибудь ты захочешь меня так же, как я хотел тебя.

— Я всегда тебя хотел.

Глаза Хартли жгли слёзы. Он сжал ладони в кулаки.

— Ты использовал меня.

Он чувствовал в узах ту же боль, что и внутри себя. Тот же ужас.

— Я сделал тебе больно. Я знаю. Я так сильно старался сдерживаться, а потом сорвался, и мне впервые за долгое время было так хорошо, Харт… Впервые за долгое время мне стало хорошо, и я ненавидел себя за это каждое утро. Я пытался сказать себе, что, возможно, никто не узнает, что в темноте не важно, что ты м-мужчина, что это никому не причиняло вреда, но это было неправдой. Я причинял боль тебе.

Хартли кивнул. Ему пришлось сделать глубокий вдох, чтобы продолжить.

— Видишь ли, разница между нами в том, что я вымещал свою ненависть к себе на себе, а ты — на мне.

Джеймс вздрогнул.

— Извини.

Хартли помолчал, думая обо всём, что произошло после того, как они расстались. О том, как выбил окна в башне Рэтэуэев, как швырял грузовики на дамбе, пытаясь убить Флэша. Думая обо всём, что произошло с тех пор, как он ушёл из трейлера Джеймса. Он выдавил нервную улыбку.

— Ну… Может, я вымещал это на Флэше и его друзьях. И на Харрисоне Уэллсе.

— Это другое, Дудочник.

— Да. Но… я всё равно срывался. И сейчас срываюсь. И злюсь. Мне знакомо это чувство. — Хартли сглотнул. Ему было нелегко быть эмпатичным. Но он правда понимал Джеймса и чувствовал это. Он знал, какими злыми и одинокими бывают люди, которые ненавидят себя. — Я хотел сказать… Мы будем спать вместе. Я научусь переворачиваться и ложиться удобнее. Я надеру тебе задницу, если ты даже подумаешь о том, чтобы столкнуть меня. Мы либо всё наладим, либо нет.

— Мы всё наладим.

Хартли хмыкнул — это была привычка, которую он перенял у Леонарда — и лёг обратно в кровать. Джеймс лёг рядом с ним и заговорил спустя несколько минут.

— Я чувствую себя в своей тарелке только тогда, когда я с тобой. Даже если мы останемся просто друзьями, даже если ты решишь, что не можешь быть со мной и не хочешь меня… Я всё ещё буду чувствовать себя на своём месте рядом с тобой.

Хартли сглотнул. Это не было «либо всё, либо ничего». И, возможно, хотя бы поэтому всё было хорошо. Джеймс не будет наказывать его, не уйдёт, если Хартли не даст ему того, чего он хотел. Они могли быть друзьями. И Хартли тоже не уйдёт, по крайней мере сейчас, не выгонит Джеймса из своей жизни, потому что они всегда могли быть близки, могли оставаться друзьями, доверяя, уважая и себя, и друг друга.

Но это не означало, что он не хотел «всего». И, возможно… Возможно, он мог это получить.

— Джеймс, если мы так хорошо подходим друг другу, давай ляжем спать, ты можешь обнять меня, если хочешь. Я постараюсь расслабиться.

Хартли перевернулся на бок, и после мгновения нерешительности Джеймс повернулся к нему, обнимая его за талию. И спустя несколько минут Хартли расслабился, а вскоре и заснул.

***

Два дня спустя Хартли наконец начал понимать — по-настоящему понимать, — откуда взялись проблемы Джеймса. Он знал, что Джеймс был католиком — они не раз обсуждали это и спорили по этому поводу, — но не понимал всего масштаба проблем, появившихся из-за христианских высказываний, которые Джеймс слышал всю свою жизнь.

Поэтому Хартли удивился, когда Джеймс начал открываться после очередной игры в шахматы и спора, который обычно завязывался во время партий. На этот раз они обсуждали преимущества связи и была ли она достоинством (как думал Джеймс) или помехой (как был уверен Хартли) для успешного преступника.

Но это вылилось в обсуждение реинкарнации и соулмейтов и привело к тому, чего Хартли совсем не ожидал.

— Ты же знаешь, что католики не верят в реинкарнацию, да?

— Я в курсе.

— Они верят, что ты благословлён, если рождён с меткой. Что это означает, что у Бога для тебя есть особое задание, которое ты не можешь выполнить без своего соулмейта.

Хартли хмыкнул, жалея, что они больше не играли и он не мог отвлечься от слов Джеймса, растянувшегося на диване и закинувшего ноги ему на колени, хоть он и притворялся, что был недоволен этим.

— Мои родители были соулмейтами. Вот он я, ребёнок связи. Мы с сестрой были отмеченными, а другие мои братья — нет. И я постоянно ощущал давление, понимаешь? Быть хорошим. Быть ребёнком, который достоин соулметки, появившейся спустя пару лет, когда ты родился. Моим братьям можно было быть неугомонными засранцами, а мы с сестрой должны были быть выше этого, потому что мы были особенными.

Джеймс начал размахивать руками, погружаясь в свою историю.

— Но у меня не очень хорошо получалось быть хорошим, Харт. Я всегда любил врать, жульничать и понемногу воровать. И я любил внимание. Я всегда был слишком активным, никогда не мог усидеть на месте. Это сводило моих учителей с ума. Родители не знали, что со мной делать. Но, знаешь, каждое воскресенье я ходил на мессу и каялся, старался не совершать смертных грехов, из-за которых моя душа навсегда была бы проклята. И вскоре я научился быть изворотливым. Но в мелком воровстве, злых словах и драках я с чистой совестью каялся каждое воскресенье.

Хартли неловко заёрзал.

— Джеймс, ты не обязан…

— Знаешь, это странно. Я знаю, что быть геем — не хуже, чем, например… изменять. Заниматься сексом вне брака. Воровать, когда ты ни в чём не нуждаешься. Просто… в этом нельзя покаяться, понимаешь? Это действие нельзя просто стереть. Когда я заглядывался на других мужчин, мне всегда казалось, что на мне появлялось пятно, которое нельзя было оттереть. Нельзя отмолить чистое сердце.

Хартли, даже будучи атеистом, прекрасно понимал это. Он больше не пытался перебить Джеймса.

Джеймс поднял ладонь, глядя либо на неё, либо мимо неё, в потолок.

— Я должен был быть хорошим в этой жизни. Найти своего соулмейта, с которым мы бы вместе прошли через врата рая. И я стал бы лучше после встречи с ним. Смог бы сопротивляться искушениям. И я тоже должен был помочь моему соулмейту попасть в рай — такова была сделка. Так произошло с моими родителями: они были честными и трудолюбивыми, строгими, но справедливыми. Они жили, как кочевники, но были благочестивыми, если ты понимаешь, о чём я.

Хартли хотел бы что-то сказать, но не мог подобрать подходящих слов. Джеймс рассмеялся, сухо и жёстко.

— Мне говорили, что из-за грешной жизни мой соулмейт мог попасть в ад вместе со мной. Что быть хорошим — это моя ответственность, потому что… Потому что иначе я бы проклял и тебя тоже.

У Хартли сжалось сердце, он не знал, что сказать.

— Я не очень хороший католик, Харт. И никогда не был хорошим. Я вырос, переехал от родителей, от семьи сначала в один город, потом в другой. Я всё равно никогда не чувствовал, что вписываюсь в свою семью: знаешь, папа умер несколько лет назад, мама с сестрой поселились в Кост-Сити… А я не вписывался. Как только я выбрался из-под их влияния, я начал больше воровать и обманывать. Занимался сексом и наслаждался этим. Пропускал мессы. Перестал ходить в церковь. Я всегда думал, что когда-нибудь начну с чистого листа.

— Но потом ты встретил меня. — Хартли и сам слышал, что звучал подавленно.

— Да, Дудочник. Я встретил тебя — и это лучшее, что случалось со мной. — Убеждённость Джеймса вспыхнула в узах, словно высокая нота в арии. Но затем она угасла, и Джеймс опустил руку и прижал её к себе. — Только я был слишком глуп и не понимал этого. Я думал… Мне казалось, что я как-то провалился, что Бог наказывал меня за то, как ужасно я вёл себя все эти годы. Что ты был каким-то последним искушением, в котором я должен был отказать себе, и, если бы у меня это получилось, я бы… Мы бы вместе попали в рай. Я бы спас нас обоих.

Хартли наконец смог заговорить.

— Это так не работает. Ты не можешь решать чуж…

— Я знаю! Я знаю, Харт, я… Мне казалось, что я разрушу тебя. Я не хотел отправлять тебя в ад. И я всё понимаю, теперь рай и ад кажутся мне не такими, какими казались в детстве, я понимаю, что нельзя воспринимать Библию буквально. Но я не хотел причинять тебе боль. Но причинил. И однажды ты сказал, что есть только один ад и он находится на земле, что люди создают ад друг для друга и для себя.

Хартли помнил эти слова. Ад — это другие люди. Ему было гораздо легче найти «веру» в работах Сартра и его современников, чем в учениях христианства.

— Я всё ещё верю в это.

С губ Джеймса сорвался мягкий смешок.

— Тогда люди создают и рай тоже. Я превратил твою жизнь в ад, но быть рядом с тобой — рай для меня. И, думая о Боге… Он проверял не меня. Он дал мне дар, который я не видел из-за своей глупости. А если Он всё-таки проверял меня, Он хотел увидеть, достоин ли я тебя, и эту проверку я провалил.

Хартли инстинктивно взял Джеймса за руку.

— Ты ничего не провалил, Джеймс.

— Ещё как провалил, голубые глазки. — Он поцеловал тыльную сторону ладони Хартли и прижал её к себе. — Но это не означает, что я не ценю второй шанс всё сделать правильно.

Хартли чувствовал, что должен был что-то сказать, как-то отреагировать на слова Джеймса.

— То, кем ты являешься… Это не пятно.

— Я знаю. Я… Теперь я могу признаться себе в этом. Я люблю тебя, Хартли, и в этой жизни, и в любой другой. А если я ошибаюсь и нас утащат за это в ад, по крайней мере, это будет того стоить.

Хартли наклонился к нему и поцеловал, чтобы заткнуть, чтобы приблизиться, чтобы почувствовать его. Когда он отстранился, они оба улыбались. Хартли лёг, опустив голову на грудь Джеймса, чтобы слышать мерный стук его сердца.

***

Когда Марк исчез, Хартли всё рассказал Джеймсу и осознал (слишком поздно, уже выдав ему все детали), что сделал это не задумываясь. Он не задумываясь поделился с Джеймсом этой частью своей жизни.

Возможно, он сделал это потому, что рассказать обо всём Джеймсу было так легко. После того как тот провёл в цирке всю свою жизнь, его не особо смущали металюди. К тому моменту он уже был знаком с Шоной, и от её исчезновений и появлений в пространстве он только замер на пару мгновений, увидев их впервые. А силы Марка просто поразили его. Металюди казались ему такими крутыми. А ещё он думал, что тот факт, что у Хартли была «криминальная банда, которую он не называл бандой, но которая точно была бандой, Дудочник» был уморительным.

Но он спокойно принял это и больше переживал о том, что о нём подумает «друзья из банды» Хартли, а не о том, какие силы у них есть. А когда Марк исчез, Джеймс, а не Хартли предложил Шоне остаться у них на столько, на сколько потребуется, возможно даже до возвращения Марка.

Хартли с трудом смог проглотить комок, который возник в горле от этого предложения, потому что Джеймс был таким добрым, когда не начинал специально вести себя как мудак. Было поразительно, как легко он подпускал к себе людей и как сильно хотел быть рядом с ними, каким общительным он был, как просто ему было находить общий язык со всеми.

Шона так и не осталась у них. Она часто приходила в гости, но ночевала у Лизы; Хартли не ожидал от той такой поддержки, но начинал понимать, что оба Снарта были сложнее, чем казалось на первый взгляд.

Но Джеймс вписывался в их компанию. Ну, он не нравился Леонарду, но, возможно, и это со временем изменится.

***

За день до кражи в музее Хартли и Джеймс флиртовали, вместе готовя ужин. Потому что Джеймс… Никто не флиртовал так, как Джеймс. А теперь, когда Хартли можно было флиртовать, с его языка слетало столько хитрых предложений, которые раньше ему приходилось сдерживать, что Джеймс то смеялся, то заставлял узы вспыхивать от возбуждения. Хартли всё ещё прощупывал почву и не говорил ничего, что могло бы спугнуть невинного мальчика-католика.

И оказалось, что, несмотря на то, в каком захламлённом трейлере жил Джеймс, он умел неплохо готовить, когда не отвлекался. За ужином они пили вино и обменивались долгими взглядами, и Хартли не мог не думать о том, что они до сих пор не переспали. Не переспали снова. Да, они спали друг с другом, но не в плотском смысле.

Хартли почувствовал вспышку волнения в узах, когда Джеймс убирал со стола посуду, но она быстро потухла, когда тот раскрыл рот.

— Итак, раз теперь я официально гоми…

— Не используй это слово, — инстинктивно перебил его Хартли.

— Что? Я же не сказал пе…

Хартли так на него посмотрел, что Джеймс замолчал, не закончив фразу.

— Да ладно! А как мне можно себя называть?

— Гей?

Джеймс вздохнул полной грудью.

— Точно, ладно, раз уж теперь я гей…

— Вообще-то, наверное, ты не стал резко геем, если до этого ты им не был…

— Раз уж я всегда был геем…

— Я имею в виду, ты можешь быть бисексуалом?

— Ох, да ради… Харт, куколка, я пытаюсь кое-что сказать. И я не какой-то жадный парень, который не может определиться.

Хартли практически чувствовал, что скоро вена на лбу начнёт пульсировать.

— Как ты можешь переврать абсолютно всё об ориентации человека? Бисексуалы не жадные, Джеймс.

— Ну, я не хочу выбирать либо то, либо другое. Я из тех, кому либо всё, либо ничего.

Хартли закатил глаза.

— Как раз-таки би и пансексуалы — люди, которым нравится «всё».

Джеймс прищурился, раздумывая об этом.

— Хах. — Затем он поморщился и покачал головой. — Но всё равно нет.

Хартли задумался…

— Твой интерес к женщинам хоть когда-нибудь был искренним?

Джеймс повёл плечами и поставил посуду на стойку.

— Конечно, был… Ты вообще видел женщин? — Хартли едва снова не закатил глаза, но Джеймс на пару мгновений заволновался, стоя спиной к Хартли, звуча тише. — По крайней мере, я так думаю. Иногда был.

— Тогда… Слушай, ты можешь использовать любое название. Но тебе необязательно называть себя геем. Или бисексуалом. Или… Ты думал о демисексуальности?

Джеймс сел обратно за стол и спокойно взял ладонь Хартли в свою, как будто это был привычный жест, как будто он даже не задумывался об этом.

— Разве это не означает, что тебе нравится только твой соулмейт? Потому что ты не единственный…

— Симбосексуальность означает, что тебе нравится только соулмейт. А демисекусальность означает, что влечение формируется благодаря эмоциональной связи.

— Хм-м. — Джеймс постучал пальцем по губам, а затем вдруг ухмыльнулся. — Может, лучше Хартли-сексуальность?

Хартли удержался от желания фыркнуть и вместо этого недовольно вздохнул.

— Эй, перестань, это, наверное, самое подходящее. Я даже не взглянул ни на кого со дня образования нашей связи.

Хартли… правда не знал, что на это ответить. Но Джеймс широко улыбнулся и воспользовался ситуацией, наклоняясь ближе, и Хартли начал краснеть от оценивающего взгляда, от жара, появившегося в нём, от того, что он просто не мог прервать зрительный контакт. От того, что Джеймс больше ни на кого не смотрел.

— Ты, эм, пытался что-то сказать?

— Я хотел сказа-а-ать… — Джеймс взял Хартли за ладонь немного крепче, переплёл их пальцы, и этот жест не должен был казаться таким непристойным, но казался. — … Что ты должен рассказать мне о том, что нравится таким мужчинам, как мы, и что мы делаем.

И, ох, это казалось замечательной идеей. Вот только…

— Таким мужчинам, как мы? Не всем мужчинам нравится одно и то же.

— Конечно, — фыркнул Джеймс. — Снарт — голубой, но он совсем не такой, как ты.

— Это слово тоже не используй.

— Я скучаю по временам, когда можно было использовать слова.

Хартли закатил глаза, хоть ему и не удалось скрыть в своём раздражении нотку нежности, появившуюся из-за того, как легко Джеймс соглашался на все его требования своими спонтанными ответами. Но он выпутался из хватки Джеймса и встал, чтобы потянуться.

— А я не скучаю по гомофобному дерьму, которое мне приходилось выслушивать. Тебе не нужен совет о том, как быть геем. Просто будь собой, я уверен, даже ты можешь это сделать.

— Значит, мне не нужно учить историю нашего братства?

— Нашего чего? — Хартли взглянул на Джеймса так, словно у него выросла вторая голова, и, о. О, Джеймс улыбался, в его глазах горел огонёк. — Ты специально ведёшь себя как мудак, чтобы взбесить меня?

Джеймс широко улыбнулся и тоже встал, немного наклоняясь к нему.

— Возмо-о-ожно.

— Джеймс.

— Можно поцеловать тебя сейчас?

Хартли не понимал, как угнаться за Джеймсом. Джеймсом, который всё ещё оставался таким же, как раньше, только совершенно не скрывал своих романтических чувств, и Хартли терялся от этого. Джеймс всегда был тактильным, резким, нуждался во внимании, дразнился. Но просить поцелуй… Хартли не думал, что сможет когда-нибудь отказать Джеймсу, если тот будет просить так мило, так хитро.

Поэтому Хартли наклонился вперёд и поцеловал своего соулмейта.

И продолжил целовать его. Пока язык Джеймса не раздвинул его губы и не оказался внутри, не проник глубже. Он позволил Джеймсу провести себя до дивана, и они упали на него, разрывая поцелуй, чтобы вздохнуть и расположиться поудобнее, а затем продолжили целоваться. Ладони Хартли оказались в восхитительных светлых кудрях Джеймса, и тот практически замурчал.

Затем он перешёл на шею Хартли, мочку уха, челюсть — всё, до чего мог дотянуться Джеймс, оказывалось под его губами. Узы, яркие и утягивающие Хартли глубже в ощущения, задыхались от их совместных возбуждения и желания. Он подкинул бёдра к животу Джеймса — Джеймса, чьё тело со всеми этими мышцами, лежало на нём и извивалось, — чтобы хоть как-то коснуться зудящего члена.

Он запереживал только тогда, когда Джеймс начал отстраняться от засоса, который оставил на шее. Хартли практически тут же стало горько от того, что Джеймса спугнуло его мужское возбуждение, но тот слишком широко улыбался, встречаясь взглядом с Хартли, чтобы быть испуганным.

— Поцелуи правда возбуждают тебя, м, голубые глазки? — Джеймс даже опустил взгляд, чтобы посмотреть на пах Хартли, и тот почувствовал, как горят щёки — никто не мог заставить его покраснеть уже много лет.

— Ты ставишь засосы на моей шее!

— Вот так, хм? — Джеймс снова сделал это и в то же время опустился ниже, чтобы их бёдра соприкоснулись. Хартли запрокинул голову и застонал.

Он почувствовал растущее возбуждение Джеймса в узах в ответ на этот звук и задумался, как далеко они зайдут, когда Джеймс перешёл на другую сторону его шеи.

— Джеймс. — В его голосе звучало только предупреждение.

— Si, mi amore?¹

— Если это не приведёт к оргазму, нам лучше остыть.

— И почему это не приведёт к оргазму? — Джеймс даже отклонился, чтобы взглянуть на Хартли, в узах появилось лёгкое волнение.

— Тебе кажется, что ты готов…

Его лицо зажглось радостной улыбкой.

— О, я готов, я ipso facto bonafide² гот… М-мф-ф!

Хартли поцеловал его, чтобы заткнуть, пока он не начал тараторить. Он обнимал Джеймса ногами, переставая стесняться этого и намеренно двигая бёдрами. Джеймс проскользнул ладонями под его рубашку, дразня кожу, и они оба тяжело задышали. Пальцы Джеймса нашли соски Хартли, и он тихо заскулил, пытаясь не опозориться, но Джеймс, кажется, был очарован.

— У тебя тоже чувствительные соски?

— У тебя есть соски, Джеймс, ты должен знать, что они чувствительные не только у женщин.

— Я не это имел в виду, малыш. — Хартли знал, что это неправда, но Джеймс хотя бы пытался. За это ему можно было поставить плюсик. Если он не перестанет делать так. — Я имел в виду, что тебе это нравится.

— Д-да, да, мне нравится. — Хартли был оплотом чувств и гедонизма, и он знал это. Джеймса это, кажется, обнадёжило, и он снял рубашку с Хартли.

— Боже, какой ты красивый, Харт. Все эти родинки. — Джеймс поцеловал одну из них. — Как звёзды.

Хартли почувствовал, как краснеет от комплимента, и снова запустил ладони в светлые кудри Джеймса, пока тот целовал его грудь и посасывал соски, сводя его с ума. Член Хартли становился таким твёрдым, что штаны казались очень тесными и ему до боли хотелось кончить.

И если Джеймс действительно был не против, то Хартли знал, чего хотел.

— Секс, — выдавил он, когда смог говорить, и его голос звучал слишком хрипло благодаря зубам Джеймса, царапающим сосок.

— Да, чёрт возьми.

— Но мне нужно знать, к чему ты готов.

Они уже занимались им раньше, но сейчас всё было по-особенному. Тогда тоже, но не… Сейчас всё было по-другому, но мозг Хартли работал недостаточно хорошо, чтобы осознать, почему сейчас всё казалось особенным, и он решил подумать об этом позже.

— К чему угодно.

— Не будь идиотом. — Хартли вскинул бёдра и многозначительно посмотрел на Джеймса. — Уверен, ты не готов отсосать мне или позволить мне быть сверху.

Глаза Джеймса расширились, и он покачал головой, а затем кивнул.

— Нет, то есть да, то есть я готов.

Хартли не обратил внимания на то, как тело мгновенно встрепенулось от мысли о дурацких губах Джеймса, обхватывающих член. Он был немного раздражён из-за рвения Джеймса, потому что тот даже не представлял, как Хартли реагировал на это предложение.

— Я не буду трахать тебя, Джеймс. У тебя в заднице и мизинца не было, а я сейчас недостаточно терпелив, чтобы растягивать тебя столько, сколько нужно, чтобы ты расслабился.

Хартли не хотел делать ему больно, и он сойдёт с ума, растягивая его.

— Я не слабак, уверен, я смогу справиться…

— Поверь мне. К тому же, сейчас я хочу не этого.

— Значит… ты хочешь минет? — Джеймс подвинулся ниже, опустив ладони на бёдра Хартли, чтобы раздвинуть их немного шире, и, что ж, да, он хотел минет так же сильно, как хотел дышать. Но было кое-что, чего он хотел сильнее всего на свете — кое что, на что он надеялся все те месяцы, что жил в трейлере, но так и не получил; и, если завтра Джеймс решит, что секс с мужчиной всё-таки не для него, Хартли не хотел бы упустить этот шанс.

— Кое-что получше. Я хочу, чтобы ты растянул меня пальцами, пока мы будем лицом к лицу, целуя меня, а затем трахнул меня, всё ещё лицом к лицу, а потом, может, дал бы мне оседлать тебя.

— О, о, вау, это звучит… Да. Да, чёрт. Но это… Как мы можем заняться сексом лицом к лицу?

У Хартли едва глаза не вылезли из орбит, когда он уставился на Джеймса. Он в ужасе приподнялся на локтях.

— Ты не знаешь? Джеймс, только не говори, что ты думаешь, что анальный секс всегда должен быть сзади.

— … Сейчас ты назовёшь меня идиотом.

— Да ладно, Джеймс, ты же не настолько невинен. Ты хотя бы смотрел порно!

— … Я смотрел его, только когда был с тобой? Мне оно не особо нравится, мне просто… — Джеймс опустил взгляд на пару мгновений, и Хартли почувствовал неприятный укол стыда в узах. — … Нужна была отмазка, нужно было, чтобы что-то перекрывало прекрасные звуки, которые ты издавал, чтобы я не сошёл с ума и не позволил себе поцеловать тебя, не позволил себе сойти с ума. Наверное, я бы кончил слишком быстро, просто слушая тебя. — Он покраснел, сказав это, как будто это был какой-то тёмный секрет, а не заявление, от которого Харту хотелось одновременно и взорваться, и заплакать.

Когда Хартли наконец сумел заговорить, он смог только разозлиться.

— Я убью тебя. Ты полный и совершенный… Я даже не могу подобрать слово, которое может описать… Ты…. Ты такой…. Ты полный…

— Мне жаль?

— Конечно, чёрт возьми, тебе жаль. Пойдём. — Хартли выкарабкался из-под Джеймса и начал тянуть его за руку в сторону спальни.

— Ты не злишься? Мы всё равно займёмся сексом?

Хартли на пару мгновений замер в ужасе, думая о том, как Джеймс мог отреагировать на его выплеск эмоций.

— Это… Я испортил настрой?

Но Джеймс облегчённо выдохнул, выпутался из хватки Хартли и обнял его со спины, втянув в рот мочку уха и легонько подув.

— О, я очень даже за, если ты всё ещё хочешь. Я думал, ты злишься на меня.

Хартли попытался сдержать дрожь от того, каким чувствительным он был, каким чувствительным делал его Джеймс, как сильно он таял, когда кто-то касался его ушей.

— Злюсь на… мир. Но — н-н-н — споры с тобой только сильнее меня заводят.

Джеймс звучал как настоящий Чеширский кот.

— Поэтому мы и пара, куколка. Зли меня целый день, и я только слюной изойду.

Хартли почувствовал, как внутри всё потеплело от картинки, неожиданно появившейся в голове: они с Джеймсом играли в шахматы, обнажённые, и он дразнил его ногой под столом, пока Джеймс пытался сосредоточиться. Он был практически уверен, что Джеймс был не таким извращённым — он даже не смотрел порно, знал единственную позу в сексе, и, господи, как же не повезло его возлюбленным до Хартли, им, наверное, нужно было собраться и организовать группу поддержки, — но Хартли был извращённым, поэтому ему просто придётся обучить Джеймса тонкостям гедонизма.

Но прямо сейчас он научит Джеймса заниматься сексом так, как нравилось ему.

Он утянул Джеймса за собой на кровать, и они разделись в рекордное время (не считая того момента, когда они ударились головами, но Хартли просто притворился, что этого не произошло), обмениваясь стонами, потому что Джеймс очень сильно распускал руки, а Хартли показывал, что тоже умел кое-что делать ртом, когда его не отвлекали.

Он без стыда разглядывал Джеймса, когда они оба оказались обнажёнными, впервые видя его при свете дня, в комнате, в которую даже проникали лучи солнца, и изгибы его тела выглядели неземными. Хартли не удержался и провёл ладонью по покрасневшему члену Джеймса, глядя, как тот прикрыл глаза и распахнул рот. Он чувствовал это в узах, как будто касался своего собственного члена, и готов был так и лежать несколько дней. Но Джеймс не дал ему отвлечься, целуя Хартли и проводя ладонью по его телу со вспышкой волнения.

— Так же, как я трогаю себя?

— Да, — выдохнул Хартли, разводя ноги немного шире, чтобы ловкие пальцы нашли стоящий член, твёрдый и прижимающийся к животу. — Медленно.

Он хотел, чтобы его дразнили, чтобы это тянулось подольше, но даже от лёгкого касания ладони Джеймса у него перехватило дыхание.

— Смазку, — указал Хартли на тумбочку, и Джеймс потянулся к ней без раздумий.

— Сколько?

— Просто смажь пальцы.

Джеймс выдавил слишком много, но Хартли не винил его. Он лёг на спину и раздвинул ноги, приподнял бёдра, следя за взволнованным выражением лица Джеймса, за румянцем на его щеках, за тем, как он прикусывал губу. Но Джеймс не спрашивал, что делать, просто проскользнул пальцами чуть ниже яиц Хартли и обратно, практически массируя вход, такой неопытный.

Затем палец коснулся дырки и надавил. Они оба ахнули. Джеймс повторил движение, надавив сильнее и увереннее, и тяжело сглотнул; Хартли чувствовал, как сильно Джеймс возбуждался.

— Так горячо.

— Я… в курсе. — Голос Хартли звучал напряжённо и пронзительно.

— Как это ощущается?

— Приятно.

Джеймс хмыкнул и вставил второй палец, начал двигать ими. У него даже начало немного получаться спустя пару минут, и тогда Джеймс пришёл в ещё больший восторг.

— Так узко, горячо и… и весело.

Хартли то ли засмеялся, то ли застонал. Он помог Джеймсу начать раздвигать пальцы в стороны, говорил, куда нажимать и как найти простату, громко ругаясь, когда Джеймсу удалось это сделать, выгибаясь. Хартли позволил Джеймсу вставить третий палец, а потом потерял терпение.

— Ты нужен мне, — выдохнул он после очередного сильного толчка пальцев Джеймса, на мгновение забыв о том, где находится, не думая о том, как отчаянно звучит. Но Джеймс только простонал «Да» и потянулся к презервативу, который лежал на тумбочке, раскатал его и взглянул на тяжело дышащего Хартли.

— Как…

— Мне нужно обнять тебя ногами за талию или повыше, просто приподними их и… да.

Джеймс так и сделал, легко приподняв Хартли, как будто он ничего не весил, а затем прикусил губу и прошептал «О», когда головка члена уверенно коснулась дырки Хартли, дразня его.

— Да, «о», а теперь ты можешь просто… О-о-ох-х-х!

Джеймс толкнулся в него, и они оба застонали. Это было так знакомо, особенно то, как ощущался Джеймс, как они подходили друг другу. Но всё было так по-другому, потому что теперь он видел восхищение и желание на лице Джеймса, когда он смотрел на Хартли прикрытыми потемневшими глазами, видел покрасневшие губы. Джеймс был немыслимо прекрасен.

Затем они начали двигаться вместе, стонать, и Хартли цеплялся за Джеймса, впиваясь пальцами ему в спину, плечи, их губы то целовались, то дышали и стонали. Хартли не мог перестать стонать. Это было невероятно: не только секс, но и то, как ощущения охватывали всё вокруг, и узы, и всё его тело; от Джеймса исходило столько эмоций, и Хартли тоже становился эмоциональным, практически задыхаясь от удовольствия и чувств.

Поэтому он не смог бы перестать стонать, даже если бы захотел, с его губ слетала музыка: стоны, сорванные вздохи и отчаянный шёпот.

— Джеймс, боже, Джеймс, мне нужен был только ты. Я не переставал представлять тебя… Я хотел только тебя… Боже, это так… Джеймс!

Хартли повторял это снова и снова, пока не покраснел: ему было стыдно от того, что он не мог замолчать; он выгибался от каждого толчка Джеймса, сжимаясь на его члене и умоляя о большем, пока Джеймс не начал целовать его снова и снова так, что у Хартли перехватывало дыхание.

Когда Джеймс втянул в рот мочку уха и потёр член Хартли, неумело, но отчаянно, Хартли кончил, практически крича и выгибаясь так сильно, что Джеймс выскользнул бы из него, если бы так крепко не прижимал его к себе за талию. Хартли стонал всё то время, пока кончал, сжимаясь, Джеймс толкался всё быстрее, стиснув в ладонях бёдра Хартли, и стонал, тихо и долго. Хартли заставил себя открыть глаза, чтобы увидеть Джеймса в солнечном свете, посмотреть, как он откидывается назад, широко распахнув рот, пульсируя внутри Хартли.

Потом они тяжело дышали и снова целовались, и Хартли жалел лишь о том, что они не начали делать этого раньше, ещё когда проводили в маленьком захламлённом трейлере те длинные, тёплые, летние дни.

***

Вечером перед кражей Сугимото Хартли поцеловал Джеймса на прощание. Это было так просто и по-домашнему — он никогда не думал, что у них с партнёром когда-нибудь будет что-то такое.

— Не жди меня, ложись спать, уверен, я вернусь поздно.

— На воровство картин уходит столько времени? Или столько времени уходит на встречу с голубым Крёстным отцом?

Хартли нравилась ревность Джеймса, хоть он и хмурился от многочисленных прозвищ, которые тот придумывал Лену.

— Никаких гомофобных прозвищ.

— Извини, с Крёстным отцом-мудаком.

Ну… Технически это было лучше, поэтому Хартли не стал продолжать.

— И то, и другое. Нам нужно время, чтобы подготовить план, пройтись по деталям, а затем забрать фотографии, принести всё в убежище и оценить их.

— И отпраздновать?

Хартли ухмыльнулся, притягивая Джеймса к себе и выгибая бровь.

— И как, по-твоему, я захочу отпраздновать такую кражу?

— Если ты не будешь праздновать с ним…

Хартли поцеловал Джеймса.

— Не буду. К тому же, ему нужно заботиться о собственном соулмейте.

— Ага, худом темноволосом парне, я помню.

— Чт… Ты видел его соулмейта? — Худой и темноволосый…

— Да, когда меня ударили. Я не особо обращал на него внимания, больше смотрел на твоего прекрасного Снарта и его часы.

— Ты слышал, как его зовут?

— Я не помню. А что… ты не знаешь, как зовут худыша?

Хартли медленно покачал головой.

— Почему ты так напрягся, голубые глазки?

— Просто так. Ерунда. Просто. Кое-что понял.

Джеймс странно на него посмотрел, а затем пожал плечами.

— Скорее возвращайся домой.

— Хорошо.

Джеймс поцеловал его в дверном проёме, нежно и глубоко, и, если бы в голове Хартли не крутилось столько мыслей, он бы задержался подольше.

— Я люблю тебя, Харт.

Эти слова вытолкнули мысли о Леонарде и его соулмейте (мог ли им на самом деле быть Барри Аллен?) на пару мгновений.

— Я… — Голос Хартли звучал хрипло, и он сглотнул. — Я тоже люблю тебя, Джеймс.

Хартли почувствовал ком в горле Джеймса, бурлящие эмоции и ощутил то же самое.

— Хорошо. А теперь иди повеселись и укради что-нибудь красивое.

***

Пока Хартли был в отключке, ему снились дни, проведённые с Джеймсом. Или, возможно, не снились, может, он был настолько без сознания, что не мог видеть сны. Может, он только придумал эти сны, когда проснулся с ломотой в теле, чтобы успокоить нервы. Когда мозг загрузился, первым, что почувствовал Хартли, были боль и волнение. И холодный камень, на котором он лежал.

Хартли застонал, чувствуя привкус крови, и попытался открыть глаза.

— Хартли, ты проснулся? — Это был голос Леонарда.

В ответ Хартли застонал, на автомате потянулся и осознал, что лежит на бетоне.

— Хорошо, потому что у нас настоящая проблема.