Бан Чан — хороший мальчик, он справится с этим.

      Чан надежный, он не подведет.

      Наш Чан-и — умница и наша гордость, на него можно положиться.

      Давайте поручим это Чану.

      Всю свою жизнь Чан рос с этими фразами, вкрученными, как самые прочные сваи, в его голову. Настолько прочно вколочены, что как только его просили рассказать о себе, он сначала смущался, но потом всё же называл в качестве своих сильных сторон ответственность и надёжность.

      Бан Чан — надёжный человек. Не "любимый", "приятный", "милый", "интересный", "красивый". Надежный...

      Он слышал это отовсюду, настолько часто, что чувство ответственности за свои поступки переросло в чувство ответственности за всё. Он должен быть примерным сыном, братом, учеником, пловцом, студентом, куратором, сотрудником... В любой роли он должен быть примерным, должен справляться, должен оправдать возложенные на него надежды. Всегда.

      Всю свою жизнь он идет с этим грузом. Это ощущение, что все от него чего-то ждут, постоянно терзает изнутри, поломанными от старости когтями бередит эту болячку, ковыряет ее лишь глубже и не дает успокоиться. Чан чувствовал с особой остротой, что он несёт ответственность за себя, за семью, за родителей, за свою жизнь — за всё, что попадает в поле его зрения.

      Хотел ли Чан быть таким?

      Он и сам не знает, потому что это те самые, сложные, болезненные, тревожные зерна, посаженные в благоприятную почву в далеком детстве, вырастающие в укоренившиеся установки, нарушение которых карается обществом или, по крайней мере, вызывает непомерное чувство стыда за то, что не оправдываешь чьих-то ожиданий.

      Но это не значит, что Чану совсем не хотелось иногда вместо похода на соревнования бросить сумку на песок где-то на полдороги и в одежде вбежать в океан, забыв про первое место, которое его, конечно, ждет. Или, например, перекрасить вдруг смоляные волосы в блондинистый цвет и светиться, как одуванчик, под австралийским солнцем, а потом резко уйти в черный, съесть посреди ночи ведро мороженого или сорваться и уехать на другой континент, возможно, навсегда. Потому что захотелось чего-то другого, захотелось вдохнуть чужой воздух, узнать другую страну, сломать чужую парадигму и выйти из образа надежного мальчика.

      Но и тут не совсем получилось: студентом-то Чан был надежным, сотрудником тоже... Так и хлопали его по плечу преподаватели с начальниками, хвалили за идеальный корейский, как только узнавали, что он из Австралии, и пророчили успешное будущее. Похвала льстила и медом растекалась по эго. Но всё это ощущалось как другой мир, как спектакль, в котором Кристофер играет роль.

      Единственным, с кем можно было снять маску, был Чанбин. В нем Чан нашел опору и смог впервые в жизни сделать глубокий выдох, потому что гоняться было не за чем и оправдывать чьи-то ожидания тоже. Они начали с нуля. А Чан почти никому и не рассказывал, что ночами пропадает в "студии". Их совместная работа над музыкой — работа для себя, которая стала столь необходимой эмоциональной разгрузкой и переосмыслением всего происходящего. За обсуждением текстов и музыки Чан чувствовал, как раскрывается, копается в себе, а Чанбин не хуже любого психотерапевта цеплял нужные крючочки и тянул за ниточки, чтобы докрутить мысль, отшлифовать чувство и заставить слово засверкать искренностью и точностью. Ответственность, конечно, никуда не делась, тем более Чан работал в команде, но, отпуская себя, по твердому наставлению Чанбина, и разрешая себе выйти за границы парадигмы, предначертывающей, что все от него чего-то ждут, Чан научился получать удовольствие от происходящего, наслаждаться самим процессом создания чего-то нового. Этого в его жизни очень не хватало.

      Но как только дверь в студию закрывалась, то маска вновь возвращалась на лицо. Чан опять был "надежным" мальчиком для всех. Даже будучи уже двадцатипятилетним парнем.

      Возможно, он никогда от этого и не избавится, да и сам осознает, что это не всегда плохо, нужно бы только иногда уметь не взваливать на себя слишком много. Одна беда: Чан не умеет. Поэтому он так привык к этому "надежно", "ответственно", что в большинстве случаев делает это рефлекторно, не особо думая: стать чьим-то куратором и переживать за каждый чужой экзамен — да; вести проект и выполнить его идеально — да; беспокоиться о качестве каждого кода — да... Таких "да" у Чана миллион, и каждое выело столько же нервных клеток. Но вот что странно: с Чонином всё происходит по-другому... Это впервые за долгое время исходит откуда-то изнутри, не потому что от него этого ждут, это заложено внутри и является условным рефлексом, а потому что он искренне хочет помочь, быть опорой для этого горе-чуда, которое в голове засело. А беспокойство за него вовсе не инстинкт, а искреннее желание убедиться, что с ним всё в порядке.

      Так и сейчас: за окном ливень, гром такой силы, что кажется, будто здание готово рухнуть, а у Чана на экране уже минут пять мигает недописанная строка с кодом — ему бы проект закончить, но он обеспокоенно кидает взгляд то на телефон, то за открытое окно. Сердце и мысли не на месте, ведь наверняка горе-чудо попало под ливень... С его особым талантом попадать в неприятности, который Чан еще ни у кого не встречал, Чонин уже мог в прямом смысле сесть в лужу. Лишь бы там не утонул. От последней мысли Крис хватает телефон и быстрыми, нервными движениями пишет горе-чуду сообщения с просьбой рассказать, как дела и всё ли в порядке.

      Минуты кажутся часами, из-за которых Чан чувствует себя волком, нервно ходящим по клетке туда-сюда, был бы у него хвост, наверняка бы раздраженно бился из стороны в сторону. Даже какие-то пять минут ожидания кажутся пыткой, но вот наконец-то ответ приходит и Чан расплывается в улыбке, когда понимает, что у Яна не просто всё хорошо, а тот ему еще и фотографии прислал.

      Чан абсолютно неконтролируемо приближает фото и сохраняет их на телефон. Это первые фото Чонина, которые он ему прислал. От такого знака доверия внутри солнце зажигается, а про бушующую стихию за окном забывается молниеносно. Чонин улыбается на фотографиях так ярко, что удержаться от комплимента невозможно. И далеко не цветам Бан пишет, что они прекрасно выглядят. В композициях и икебанах Чан не смыслит ровным счетом ничего, а вот в тепле под ребрами и в его причине немного, но всё же разбирается: горе-чудо тому виной.

      Чонин очень милый и его милая, очаровательная улыбка с глазами-полумесяцами забрались под грудину, туда, где сердце грохочет каждый раз или предательски пропускает удары. А комплименты сами срываются с губ. По-другому Чан и не может, поэтому каждый день мыслями возвращается к лучистому мальчику из цветочного, к тому, который его так крепко обнял в первую секунду их почти знакомства и который так же крепко и даже еще крепче обнял его вчера.

      С того самого момента на коже остался отпечаток от прикосновений, который страшно потерять, а еще страшнее, что это никогда не повторится. А Чану хочется. Очень хочется. И в ответ обнять хочется, чтобы не по пьяни, чтобы не в попытке спасти, не в истерике, а просто потому что можно и хочется. Раз Ян так сделал, то почему Бану нельзя? Ему ведь давно об этом мечтается, только спугнуть страшно своим напором и прямолинейностью. Чонин нежный, как те цветы, что он продает, как те самые солнечные ромашки, поэтому страшно сделать что-то не так.

      Но что-то сделать хочется. Чан мечется внутри своей головы, думая ежесекундно. Он не из тех ребят, что берут напором, не из тех, что преследуют или красиво признаются в своих чувствах. Но он из тех, кто честен перед собой, кто имеет смелость признать, если ему кто-то нравится. Чан отлично знает себя, все свои слабости, недостатки он знает лучше всего, а сердце — совсем чуть-чуть, но и этого хватает, чтобы понять: с Чонином дружить не хочется. Чонина хочется обнимать, гладить по голове, зарываясь в светлые волосы, про Чонина хочется писать песни и очень хочется, возможно, когда-нибудь дотронуться до чужой щеки, наверняка, мягкой, провести пальцем по нежной коже, соединить все родинки на шее в созвездия. Отыскать каждую. Вот чего хочется. Это именно то желание, которое переполняет сердце через край, которое первым приходит на ум, когда Чан закрывает работу и продолжает потягивать шоколадный протеиновый коктейль, пока за окном разворачивается очередной дождливый день. Картина, конечно, достойная места в музее, но Чану реальность ближе. И в этой реальности он продолжает смотреть на их с Чонином переписку, вновь возвращаясь к отправленной фотографии с цветами. Ян улыбается с экрана телефона, а у Чана сердечки в глазах. Интересно, а сейчас он тоже улыбается?

      Как это произошло, в какой момент милый флорист-физик-ядерщик занял все его мысли, Чан не особо понимает. Но принимает очень легко. И как благовоспитанный джентльмен с гиперответственностью принимает и ответственность за все свои последующие неуклюжие, потому что в любовных делах он не то чтобы эксперт, но относительно благоразумные действия по разведке сердечной обстановки в душе младшего.

      Причины, по которым сердце Чана захватили, не столь важны. Стала ли тому виной милая неуклюжесть, запоминающаяся первая встреча или душещипательный рассказ про опасных кур, а, может быть, умение слушать, умение сопереживать или согревать комнату одним своим присутствием, — не столь важно. Да Чан и не знает точно. Он просто знает, что горе-чудо увидеть хочется, хочется засмеяться рядом с ним, выслушать, как прошел его день, и утонуть в бесконечной нежности, которая разливается по венам.

      А чего хочется Чонину?

      Сердце пропускает удар вместе со звуком входящего сообщения.

      Горе-чудо Чонин

      Хен, поедешь со мной в Пусан?

      20:34

***

      Если симпатия — это вечная тахикардия и полное отсутствие мозгов, то Чонин будет жаловаться и требовать возврат. Вернуть всё так, как было! А не так, чтобы он влетал в дом со счастливой и почти сумасшедшей улыбкой, пулей проносился в свою комнату и вновь пищал в многострадальную подушку.

      Легкие до сих пор горят от сумасшедшего бега и отсутствия кислорода, который весь вышел в тот момент, когда Чонин ощутил под подушечками пальцев ткань чужой черной майки, а в нос ударил теплый аромат вишни. Тело до сих пор хранит чужое тепло, которое не вытеснило даже жаркое солнце.

      Что он сделал и почему — Чонин понял сразу. Как решился — другой вопрос. Наверное, симпатия — это всё же опасная болезнь, которая сжирает клетки мозга. Но без них так хорошо и радостно, особенно когда память заботливо в качестве обезболивающего подкидывает чужой образ, чужие слова и чужие фантомные прикосновения. Чан не обнял в ответ, но и не оттолкнул, что уже заставляет сердце ускорить темп. Опять тахикардия? Чонину бы задуматься всё же о походе к доктору. Может, что дельного посоветуют?

      Потому что пока что у Яна из вариантов светиться как лампочка в 1000 ватт. Слишком ярко, чтобы остаться незамеченным.

      Чонин очевиден для всех: и для госпожи Ян, которая провожает его на следующий день с загадочной улыбкой на губах, и для Джисона, который смотрит на него очень пристально, улавливая поплывший взгляд и преступно яркие красные щеки. Всё видно как на ладони.

      — Ну, как оно? — Джисон потягивает сок через трубочку, пока они неспеша идут в сторону дома Хана. Очередной вечер в компании друг друга. Других занятий после работы у Чонина и не бывает. Хотя он усиленно думает, что сейчас делает Чан, а еще втайне надеялся, что тот вновь зайдет в лавку. Пусть и поговорить о вчерашнем. Но вместо этого в лавку завалился мистер Хан Джисон и, выхватив ключи, самостоятельно закрыл магазин на полчаса раньше. Правда, сначала с идиотским смехом закрыл он его вместе с Чонином, но потом, вдоволь насмеявшись, выпустил Яна и потащил в сторону продуктовых. Восполнять потраченную на придумывание гениальных шуток энергию.

      Чонин немного дулся на Хана, но еще больше он был погружен в свои мысли. Всё ощущалось как-то совсем не так и всё время хотелось улыбаться. Так, что сдержаться было почти невозможно.

      — Ой, — острый удар в бок вынуждает улыбку сползти с лица и поморщиться. — Чего?

      — Ничего, Йен-а, просто слежу, чтобы ты сильно не отключался. И поддерживаю светскую беседу! А ты абсолютно, до невозможного неприлично не уделяешь своему собеседнику внимание! А я ведь у тебя спросил, как жизнь твоя протекает, как ты существуешь в этом бренном мире, всё ли у тебя в балансе и гармонии?

      — Чего? — Чонин смотрит на этот источник бреда и понять не может, что от него хотят.

      — Дела, спрашиваю, у тебя как? Как семья? Здоровье? Разговоры с гномом? Договорились? — маленькие вредные смешочки плещутся в глазах Хана, хотя спрашивает он с максимально серьезным лицом. И сразу в лоб.

      — Хен, ты идиот, — Чонин в отместку тоже толкает Джисона в бок, а тот с громким визгом на всю улицу отпрыгивает и, к огромному удовольствию Чонина, брызжет на свою белоснежную рубашку соком. Теперь уже очередь Чонина гаденько смеяться.

      — Блять! — Джисон недовольно супится и пытается затереть пятно бумажной салфеткой. — Ну блять! Чистая рубашка!

      — Заслужил, — Чонин продолжает смеяться, пока Хан дует губы и пытается одновременно воспламенить его. Получается провально, а лицо очень комичное, поэтому Ян лишь сильнее смеется.

      — Ладно, — Хан с тяжким вздохом отправляет салфетку в мусорку и состраивает серьезное выражение. — Но я серьезно. Ты как? В норме?

      — Хе-е-е-н, ты невыносим, — цоканье языка Хан за ответ не принимает, поэтому Чонину приходится всё же ответить. — Всё нормально, договорились. И спасибо тебе за совет. Он помог.

      — Ага! А я говорил, что дрочка — лучшее лекарство! Йен-а, я горжусь тобой! — крик на всю улицу привлекает к ним внимание, заставляя Чонина низко опустить голову. А Джисон орет и дальше. — Слушай хена!

      — Черт, ты идиот? Чего орешь? — Чонин дергает Хана за рукав рубашки, призывая угомониться. — Я имел в виду совет про меньше думать и отбросить посторонние мысли!

      — Ага, ага! Конечно, конечно. А щеки чего покраснели? — Джисон тыкает в одну алеющую щеку и продолжает гаденько смеяться, но за плечи приобнимает.

      — Жарко, — бубнит Чонин, взгляд отводит и рассматривает магазины через дорогу.

      — Да, конечно, жарко, — Хан согласно кивает, но всё же успокаивается, продолжая посматривать на всё так же прячущего улыбку младшего: несмотря на обиженный вид, уголки губ то и дело ползут вверх.

      Хан больше с расспросами не лезет: абсолютно не за чем, да и так всё понятно по тому, как Чонин весь вечер теребит в руках телефон, дергается на каждое уведомление и на вопросы невпопад отвечает. Если отвечает, конечно, а не пропускает мимо ушей, витая в облаках.

      Чонин и правда ощущает себя немного выше земли, потому что внутри тепло-тепло и в голове, кажется, вместо существенной части мозгов розовые облака. Иначе как он пропустил момент, когда Хан убедил его в том, что сегодня нужно смотреть "Ходячий замок", а не начать марафон "Гарри Поттера", как они договорились вчера.

      Хотя "Ходячий замок" — тоже неплохо. У Яна как раз сердце екает на особо романтичных и трогательных моментах, в которые он очень уж погружается, поэтому он не сразу и реагирует на призывные вибрации телефона.

      Один звонок.

      Второй звонок.

      В третий раз Чонин не успевает взять трубку, потому что звонивший раздражен и быстро сбрасывает вызов, переходя на сообщения.

      Минхо-хен

      Чонин? Мы не можем до тебя дозвониться

      Хэй!!!

      19:48

      Джинни-хен

      Чонин-и, всё в порядке? Мы переживаем. Минхо тут нервничает

      Ай!

      Да, я тоже...

      19:48

      Минхо-хен

      Он голосил и уже хотел звонить твоим родителям, раз ты трубку не брал

      19:49

      Джинни-хен

      Забудь, Чонин-а. Уверен, всё хорошо.

      Мы хотели сказать, что на выходных будем в Пусане: у нас там выступление с группой, а после мы хотели бы сходить куда-нибудь. Может быть, ты с нами? На выступление тебя, к сожалению, не пустят — там ограничения и список уже утвержден. Прости, мы не знали про это...

      19:52

      Минхо-хен

      Но если ближе к делу, то после выступления давай встретимся в каком-нибудь клубе. Окей?

      19:53

      Джинни-хен

      Мы поспрашиваем у ребят, куда лучше сходить, и скинем тебе адрес. Согласен?

      19:54

      — Айщщщ... — Чонин смотрит на постоянно вибрирующий под натиском новых сообщений телефон и глаза прикрывает: сдается пытаться успеть за этими хенами. Еще один хен под боком заинтересованно смотрит на него и ставит фильм на паузу.

      — Йена-а? — поначалу Хан напрягается, потому что вид у младшего немного-много грустный, как будто ему сообщили плохую новость. — Ты чего?

      — Хен, — Чонин печально смотрит то на экран телефона, то на Джисона. Возможно, ему стоит пересмотреть свое отношение к миру и перестать называть Хенджина "драма-квин", а самому задуматься над сменой профиля и пойти в актеры, чтобы отыгрывать вселенскую грусть в лучших дорамах. — Мне в клуб надо...

      — Опять? Чонин, тебе напомнить, что было в прошлый раз? — Хан хмурится и в недоверии смотрит на Яна.

      Чонин вновь тяжко вздыхает и во всех красках, драматично закатывая глаза, описывает Хану ситуацию, периодически отвлекаясь на всё вновь и вновь приходящие сообщения. Минхо-хен разошелся и требует немедленного ответа. А у Джисона глаза загораются, как только он слышит о том, что друзья Яна будут в клубе в Пусане. В какую секунду они решили, что Хан тоже едет в Пусан, Чонин без малейшего понятия. Кажется, Джисон всё решил с такой скоростью, что остается теперь только согласиться, а хенам ответить, что он будет не один. Те лишь шлют гору счастливых смайликов и обещают сообщить место встречи ближе к выходным.

      Очередной тяжкий вздох срывается с мягких губ, пока грудь распирают страдания от очередной социальной активности. Но это же хены, которых Чонин не видел месяц. Всё же немного, но соскучился. А они уж как... Особенно после такой напряженной первой половины лета с постоянными концертами, экзаменами и выступлениями. Чонин знает, что для них важно с ним увидеться, поэтому стоически перенесет поход в клуб. Тем более Джисон будет с ним, поэтому и родители отпустят без лишних вопросов.

      Чонин переводит взгляд на Джисона, который вдруг оказался непозволительно близко, весь округлился от улыбки и в глаза преданно заглядывает. Однозначно что-то задумал.

      — Так, значит, и Минхо, и Хенджин там будут? — Хан щурится и брови вверх приподнимает. К чему он ведет — Чонин без понятия, поэтому просто принимает эту действительность как есть и отвечает на вопросы сумасбродного хена.

      — Ну, да. Я вас познакомлю, они не против, что ты тоже приедешь. Да и мама зато беспокоиться не будет, — Чонин не отрывается от телефона и перечисляет свои доводы, пока пытается прочитать рассказ Хенджина о сегодняшней тренировке.

      — А они... Ну... — Джисон чуть ли не заваливается на Чонина, перегибаясь через его согнутые по-турецки ноги, и мечтательно смотрит в потолок. А ведь Ян так удобно сидел на кровати, у стеночки. Чтобы ни одна белка не уволокла и не напала. Но нет...

       — Что "они"? — бровь выгибается дугой и Чонин пытается состроить свое фирменное выражение лица "я жду, что за хрень ты скажешь дальше".

      — Ну... Не смотри на меня так! — Джисон поворачивает к Чонину голову и, не выдержав скепсиса в чужих глазах, тыкает того в щеку. Зато действенно — страшное выражение с лица исчезает.

      — Если ты будешь формулировать мысли конкретнее, хен, то и смотреть не буду. Пожалуйста, чуть-чуть больше конкретики. Совсем малость, — Ян для большей убедительности даже пальцами показывает это совсем "чуть-чуть".

      — Так, говоришь, они танцоры, да? Симпатичные, наверное, — Джисон удобнее разваливается на чужих бедрах, но взгляд от потолка не отрывает.

      — Наверное, хен. Ну, красивые... Наверное, — Чонин пожимает плечами, пытаясь воспроизвести в голове образ Хенджина и Минхо. Объективно хены, конечно, красивые, и в универе за ними толпы бегают. Но они сами на этом никогда не акцентировали внимание, вот Чонин и не придавал значения. Ничего умопомрачительного в Хенджине с опухшим после рамена на ночь лицом и повязкой с бантиком на голове, чтобы волосы не закрывали обзор, как у болонки, Чонин не видел, а Минхо, привычный, домашний Минхо в одних и тех же спортивных штанах и футболках, трепет сердца тоже не вызвал. Хены как хены. Чонин их любыми видел. Тут уж не до красоты.

      — Йен-а... Ну что ты за гей тогда... Как тебя вторым пилотом брать, а? — Джисон недовольно тыкает Чонина везде, куда только может достать. А Ян даже возмутиться не успевает, потому что Хан добивает новым вопросом. — А они хоть по мальчикам, а? Пожалуйста, скажи, что да!

      — Черт, ты сошел с ума! Я-то откуда знаю, хен! — челюсть Чонина скатывается с кровати, и теперь её надо искать где-то в барахле Хана. А у Чонина нет ни желания на его вопросы отвечать, ни челюсть поднимать. Потому что с сюжетного поворота он успел выпасть, а вот обратно пока не получается. — Тебе вообще зачем?!

      — Составляю вопросы для "анкеты подружек: всё обо мне", епта. "Гей ли ты" — будет первым, — Хан ржет и глаза закатывает. — Йен-а, как зачем... Красивые танцоры с наверняка красивыми бедрами... Как я могу упустить такой шанс!

       — Боже, за что мне это? — Чонин падает на спину и пытается задушить себя подушкой. Способы самоубийства у него какие-то неоригинальные. Но лучше уж простая и ординарная смерть, чем жизнь с таким хеном под боком.

      — За всё хорошее, Чонин. За всё хорошее! Но надо будет и тебе кого-то поискать! Пора врываться в яркую жизнь!

      — Хен, у тебя точно с головой всё окей? — Чонин уже начинает по-настоящему раздражаться и заводиться. Хан не всегда силы рассчитывает и вовремя успевает заткнуться. Может, Чонин и гей, но открыто выставлять это напоказ он пока что не готов. Да и искать вроде как кого-то тоже. Потому что ему вроде как и не надо.

      — Ладно, ладно! Понял-принял! Пока рано и я заткнулся. Прости, Йен-а! — Хан в извинениях лезет обниматься. Но Чонин не настроен рассматривать его действия как попытку искупить вину за слишком болтливый язык, поэтому спихивает его с колен и отползает на другой конец кровати. — Но Бан Чана мы же с собой возьмем?

      Чонин аж замирает в попытке переползти куда подальше. Так и зависает на коленях посреди кровати. А это еще зачем?

      — А это еще зачем? — вопрос хороший, поэтому грех его не продублировать. — Зачем нам брать хена в Пусан?

      У Чонина аж испарина проступает на лбу. Он, конечно, хотел увидеться, храбро думал, что и "о вчерашнем" готов поговорить. Но как только Хан упомянул чужое имя, то самое, как по всему телу пробежался парализующий разряд, который ни пошевелиться, ни вздохнуть не дает. Страх.

      — Ну как зачем, Йена?! Во-первых, если что, то я один тебя не дотащу! А у вас с Чаном уже отработанный алгоритм, — Чонин хмурится, но не может не согласиться. Аргумент — бред, конечно, потому что он не собирается больше так пить, но с Чаном спокойнее. Это верно. — А, во-вторых, вы, кажется, сблизились, поэтому я тоже хочу с ним познакомиться поближе. Он же классный, да?

      Тут Чонин вновь не может не согласиться, поэтому молча кивает головой, чем вызывает у Хана восторженную улыбку. Он-то всё прекрасно видит, просто тактично молчит. Джисон и это умеет. А Чонин опять заалел, пока фантазировал, как они с Чаном едут в Пусан. Это, значит, они увидятся?

      Ян и сам не замечает, как он вместо того, чтобы придумывать аргументы, опровергающие все дурацкие предложения Хана, уже согласился позвать Чана, мысленно его уже позвал и вот он знакомит его с хенами... Сопливо до ужаса. Но Чонин расплывается в улыбке.

      — Ну вот и круто! — Джисон отражает чужую улыбку и ловит поплывший солнечный взгляд. — Пиши давай!

      — Чего? — воображаемый мир в розовых тонах с птичками и бабочками резко рушится, осколками рассыпаясь по бетонному покрытию реальности. Чонин как-то не подумал, что, чтобы сказка стала явью, нужно что-то сделать.

      — Йен-а, если ты еще не так преисполнился в познании вселенной и не овладел телепатией, то Чану нужно сообщить как-то более приземленно, что он у нас в сопровождающих. Так что бери телефон в руки и пиши.

      Чонин всю злость свою теряет и смотрит на Хана широко раскрытыми глазами и одним взглядом спрашивает "Может не надо?"

      Но Хан вопрос считывает и остается непреклонен, не ведется на этот взгляд оленя в свете фар.

      — Надо, Йен-а. Пиши, — сам вручает Яну телефон и серьезно смотрит, пальцами по одеялу постукивая. — Давай, не тяни кота за яйца. Я уверен, Чан-хен не укусит. Если ты, конечно, сам не попросишь.

      — Хен!

      — Каждый дрочит, как он хочет, Йен-а! У каждого свои кинки. Я не осуждаю, — Хан руки вскидывает и смеется, действительно немного разряжая обстановку, потому что у Чонина плечи распрямляются, когда он совсем чуть-чуть, но сбрасывает возникшее нервное напряжение. Идиотские шутки хена иногда помогают. — Пиши давай.

      — Ладно, — Чонин всё же открывает злополучное (нет) окошко диалога, а сам пульс считает. Сердце грохочет так, что каждый удар в висках ощущается. Оглушающе. Но пальцы всё же вводят текст.

      Кому: Чани-хен

      Хен, поедешь со мной в Пусан?

      20:34

      Вдох. Сообщение улетело и его не вернуть.

      Чонин — идиот.

      Кому: Чани-хен

      Привет, хен!

      Я не поздоровался...

      Прости

      20:35

      Сообщение загорается прочитанным почти сразу же, но ответа нет. Чан даже не начинает набирать сообщение, из-за чего Чонин губы кусает и обеспокоенно смотрит то на телефон, то на Джисона, который вернулся к скроллингу ленты и лишь изредка бросает взгляды на Яна, проверяет, не сбежал ли он от порученного задания. Но судя по затравленному взгляду, всё идет так, как надо: мелкий паникует, но на сближение идет. Уже хорошо.

      А Чонин опять понимает, что он идиот. С ноги выбил дверь без всяких объяснений.

      Кому: Чани-хен

      Прости, хен...

      Просто я подумал...

      Мои друзья приезжают в Пусан на эти выходные, у них выступление. Они танцуют.

      Вот.

      И хотят увидеться, предлагают сходить в ночной клуб.

      Джисон-хен тоже пойдет. Вот я и подумал, может и ты хочешь с нами сходить.

      Джисон-хен говорит, что без тебя меня не пустит в клуб. А хены очень хотят увидеться

      Прости за эту сумбурность

      Ты свободен в выходные?

      20:38

      Выдох.

      Чонин сделал всё, что мог. В том числе и херню сморозил по расписанию. День без проеба, очевидно, прожит зря. Он еще раз перечитывает сообщение, пытаясь вникнуть в эти скачущие строки и понять, нормально ли написано. Запоздало, конечно, но глаза на лоб лезут. Это он что тут учудил? На жалость давит или флиртует по-медвежьи? Не отпустят его без Чана...

      "Ян Чонин, ты позорник" — Чонин хочет уже физически ударить себя по лбу, поскольку метафорически он сделал это секундой ранее. Но тут телефон мигает.

      Чани-хен

      Я очень хочу поехать с тобой в Пусан

      20:41

      Чани-хен

      Привет, Чонин

      Скажи мне потом день и время

      20:42

      Никакая подушка не заглушит тот писк-хрип, который вырывается из груди Яна в момент прочтения сообщений. А улыбка на лице настолько широкая, что скулы сводит. Но Чонин свое тело не чувствует: оно не вмещает всю ту радость, что его распирает. Какое-то непомерное счастье, заставляющее хотеть обнять все вокруг, завернуться рулетиком в одеяло, зарыться в него с головой, чтобы утонуть в этом приступе счастья и красных щек. Улыбку не спрятать, и даже пытаться это сделать бесполезно.

      — Согласился, — Хан даже не спрашивает, а констатирует факт, отрывается от телефона лишь на секунду и отползает подальше, на другой край кровати, чтобы его волной радости не снесло. Но тоже яркую улыбку не сдерживает, потому что внутри тепло топит от вида пищащего Яна, который чуть ли не катается по кровати от счастья. Хотя и пытается держать себя в руках. Только вот светится, будто солнышко. Джисон взгляд отвести не может и любуется таким Чонином. Он его за все двадцать лет таким мягко-нежным никогда не видел. Ян смотрит в экран телефона, губами шепчет текст сообщений, а видно, что внутри растекается мороженым в жаркий день.

      — Согласился, — Чонин опять глазами пробегает по сообщениям.

      Согласился!

      Кому: Чани-хен

      Спасибо, хен!

      Я напишу

      20:46

***

      Чонин поправляет заправленную в цвета хаки брюки серую футболку, постукивает носками красных кед друг о друга и оценивающе окидывает себя в отражении отправляющегося поезда.

      Конечно, он пришел раньше. Даже намного раньше, чем того требовалось, потому что сидеть дома и ждать сил уже не было. Он и так собирался так медленно, как только позволила внутренняя нервозность. Но всё равно это не особо помогло. Попрощался с ярко улыбающейся госпожой Ян, которая с огромной радостью выпроводила сына в ночной клуб в другом городе, пожелав развеяться как следует, и понесся на станцию. Как будто он мог опоздать.

      Поэтому он одиноко стоит на платформе с тремя билетами в руках. Их поезд до Пусана придет через полчаса, Хан принесется минут через двадцать семь, вытрепав Яну все нервы своими вечными опозданиями. А Чан...

      Чонин не знает, пунктуальный Чан или нет, но всё равно всё время крутит по сторонам головой, высматривает кудрявую черную макушку. И очень надеется, что Бан Чан всё же пунктуальный.

      Минхо и Хенджин для встречи выбрали вечер субботы — решили не откладывать в долгий ящик и приехать в клуб сразу после выступления. Клуб они найдут по навигатору, но хены заверили его, что место хорошее и ему понравится. Чонин смутно представляет, как ему должен понравиться ночной клуб. Но напоминает себе, что он идет увидеться с хенами и познакомить Чана со всеми. Пищать хочется от одной только подобной мысли. Он Бана никак не окрестил, но "другом" его назвать язык не повернется. С друзьями он как раз увидится, и от их вида сердце в чечетке не заходится. Из-за этого он уже заранее переживает, как представит Чана хенам, как пройдет вечер, будет ли Кристоферу комфортно с ними, понравится ли ему в их компании...

      Чонин продолжает смотреть по сторонам, но ничего не происходит. Людей на одинокой станции маленького города не особо много в надвигающийся вечер субботы. В основном подростки и молодые парни и девушки, которые, как и Ян, собираются в город потусить. Но вот Чонину всё еще не до веселья, потому что он из раза в раз пытается представить, как пройдет сегодняшний вечер, но ничего придумать не может. Не складывается у него картинка, и ничего хорошего это, кажется, не предвещает. Зачем Кристоферу Чонин?

      Заезженная шарманка уже готова своим скрипучим голосом завести старую песню сомнений и беспокойства — остался последний поворот ручки и скрип польется. Уже все нервы накручены так, что могут в любую секунду лопнуть. Внешне, Чонин надеется, этого не видно, но внутри всё ходуном ходит. Опять появляется миллион вопросов, ответов на которые нет.

      Чонин пытается, отчаянно пытается заверить себя, что он не заложник ситуации, что это просто жизнь и ничего страшного тут нет. Ну не пойдет вечер, так не пойдет. Хены-то будут рядом. Минхо и Хенджин его в обиду не дадут. Головой он это всё понимает, но ничего поделать не может со своими чувствами. Поэтому опять в напряженной тревожности оглядывается по сторонам, но никого нет. До поезда еще двадцать четыре минуты.

      Ян потерянно опускается на лавочку и подставляет лицо теплому вечернему ветру. Старается дышать поглубже. Дожди на сегодня успокоились, и теперь светит золотое солнце, отскакивающие от маленьких луж на асфальте. Очень свежо и хорошо, особенно без пыли. Воздух даже немного прохладный и приятно забирается под рукава футболки. У Чонина получается даже в удовольствии прикрыть глаза и провалиться на несколько блаженных минут.

      Он чувствует, как рядом кто-то садится, но не спешит открывать глаза, потому что ему становится очень уж хорошо под теплыми лучами солнца. Люди размеренно гудят вокруг, но на них обращать внимание не хочется — внутри вдруг становится так спокойно, как будто кто-то резко щелкнул выключателем и буря улеглась.

      — Чонин, — голос долетает сквозь внешний гул и будто морская теплая волна обволакивает со всех сторон. — Не пугайся, это я.

      Чонин чувствует на своем плече чужую горячую ладонь и лишь сильнее смыкает веки. Пальцы на его плече слегка сжимаются, приятно надавливая на кожу. Рука лежит долго, дольше, чем позволяют рамки дружеского приветствия, отчего Чонин улыбается, губы не сдержать — уголки сами ползут вверх, растягивая улыбку. Но глаза не открывает. Такой момент хороший.

      — Привет, хен, — всё же глаза приходится разлепить. Повернув голову влево он встречает знакомое лицо и улыбку, пускающую по телу мурашки. Чан бровь одну приподнимает и смеется глазами. Но Чонин всё еще ощущает тяжелую ладонь на своем плече, искоса на нее поглядывает и вновь по дорожке из вен на руках возвращается к лицу напротив. — Ты пунктуальный.

      — Привет, чудо. Я торопился, — рука все же исчезает с плеча и Ян немного разочарованно выпускает маленькую порцию воздуха. Ему кажется, что незаметно. Но тут же жалеет о такой бестолковой трате кислорода: руку Чан кладет рядом с его бедром. На скамейку, конечно, но рядом. Возможно, что неосознанно, но очень близко к его штанине.

      — А куда делось "горе"? — Чонин пытается мозги себе вправить и цепляется за порезавшие слух слова. Всё же отрывается от жилистой ладони и с улыбкой в глаза цвета какао смотрит. У Чана взгляд вкусный и сладкий.

      — Ты совсем не горе, Чонин, — взгляд Чана долгий, притягивающий к себе и очень светлый. Чонин по-настоящему чувствует себя на море, как будто оно не там где-то за десятки километров, далеко в Пусане. А здесь. Теплое, ласковое. Очень нежное и для него одного. И в одном человеке. Чувство странное, но Яну хочется в нем утонуть. Для чего еще нужно такое море? — Ты самое настоящее чудо.

      Чан чуть руку сдвигает, почти касаясь ткани брюк, а Ян ожидаемо краснеет, но стоически взгляд не отводит. Тонет, тонет так сильно, что в легких уже давно нет кислорода. Вот он наконец-то и придумал новый способ суицида: подушка идет нахер, Чонин теперь задыхается в нежности.

      Для одного только приличия Чонин хмыкает и морщит нос, ничего не отвечает, молча принимая комплимент и позволяя себя хвалить. Словам не совсем верит, потому что ну какое из него чудо... Скорее чудовище... Или же все-таки приставку "горе" стоит вернуть. Но Чану возражать не хочется. А от мысли, что для кого-то он, возможно, "чудо", сердце готово пробить ребра. Ведь не просто для "кого-то", а для Кристофера.

      Чонин немножко сходит с ума, но пододвигается чуть ближе и тоже ладонь опускает на скамейку, рядом с рукой Бана, позволяя самым кончикам пальцев слегка касаться чужой кожи. Касание абсолютно мимолетное, едва ощутимое и со стороны может показаться, что оно случайное и его легко не заметить. Настолько оно прозрачное и тонкое, почти несуществующее. Но для Чонина оно существует, для Чонина оно электрический разряд, бьющий не хуже оголенного провода. Судя по опустившемуся вниз взгляду Чана, он тоже его ощутил. И, кажется, Чонин видит легкий румянец на чужих скулах. Не улыбнуться становится одной из самых сложных миссий, сложнее только руку отвести и выйти из этого пространства, маленького кокона, окутавшего их посреди полупустой станции, подсвеченной со всех сторон золотым солнцем, и пропитанного запахом асфальта после дождя с более тяжелыми нотами скошенной травы.

      Люди всё так же мелькают туда-сюда, уезжают и приезжают, поезда размеренно пыхтят, тяжело отправляясь от платформы, а Чан с Чонином сидят и тихонечко переговариваются, разговаривают об обычных вещах. Чонин немного рассказывает про госпожу Ян, показывает фотографии их домашней оранжереи, вновь посмеивается над неудавшейся икебаной и очень внимательно слушает рассказы Чана. Впитывает каждое слово, пусть тот и говорит про семью или работу. Чонин запомнит всё. Хотя куда сильнее и четче он запомнит эти маленькие, но очень теплые, плавящие касания кожи о кожу и тот диалог, что в слова пока не облекается, оставаясь только в их взглядах, направленных друг на друга. Так размеренно и уютно, что даже громкое появление Хана его не нарушает.

      До поезда еще пять минут, и Ян впервые в жизни готов ворчать на то, что Джисон изменил себе и пришел вовремя. Но это только до первой шутки, до первой улыбки Чана и ответной улыбки Джисона. Они поладили с первых же минут, и Чонин облегченно выдыхает, видя, как легко закручивается их диалог, как они оба сразу же нащупывают общие темы, и ощущая, как непомерное счастье разливается внутри. Может быть, Чонин зря переживал и вечер сложится, как пазл?

      В поезде всё идёт тоже замечательно. Единственное "но" — Чонину приходится сидеть напротив Чана и Джисона. Сидения расположены друг напротив друга, по два с каждой стороны, и Чонин довольный в первые же секунды плюхнулся у окна, но вот старшие замешкались, пропуская вперед пожилую женщину, которая как раз и решила, что в почти пустом вагоне она сядет рядом с Яном. А тому воспитание не позволило сказать, что это место для хена. Для какого именно — Ян и сам не решил, поэтому немного благодарен этой леди, избавившей его от мук выбора.

      Джисон и Чан садятся напротив, бросая взгляды на почти сразу же задремавшую старушку, и беззлобно посмеиваются. Но громкость разговора приглушают, из-за чего Чонин почти что выпадает из беседы. Да и обсуждают они уже музыку: в какой-то момент даже слышатся разговоры о совместной работе, телефон Чана Джисон вбивает в свой буквально через пять минут после знакомства, поэтому Чонин вставляет один наушник и отворачивается к окну, наслаждаясь размеренным движением поезда и мелькающими за стеклом золотыми и зелеными полосками полей. Иногда только он пересекается взглядами с Чаном, который тут же его подхватывает и улыбается, отчего Чонин смущенно улыбается в ответ.

      До клуба по жаркому городу с морским воздухом они добираются очень даже быстро, под всё такой же громкий смех Джисона и Чана, Чонин тоже от них не отстает. Он даже не думал, что они так быстро найдут общий язык, но ему так хорошо от этого. Хан расспрашивает Чана про его школьные годы, задает каверзные вопросы, задать которые у Чонина никогда не хватит смелости. Но есть хен, который без капли стеснения расспрашивает Чана буквально обо всем. Даже про ветрянку в пять лет.

      — Так, значит, первый поцелуй в 17? И как оно? Это был серьезный поцелуй с заявкой на долгие отношения? — Джисон щурится, а Чонин весь сжимается до маленького комочка, чувствует, как живот стягивает. Чан уже целовался... А что может Чонин? Краснеть да падать. Так себе навыки и конкурентоспособность.

      — Это был сопливый поцелуй по пьяни, с трудностями наведения губ на губы, — Чан смеется, а костяшками легонько дотрагивается до бока Чонина и поглаживает сквозь футболку, заставляя того вздрогнуть и посмотреть на него, оторваться от занимательного разглядывания своих же красных кед. — Мне не понравилось.

      — Допустим, допустим, — Хан всё равно щурится, как самая строгая учительница. — А кто это был, парень, девушка?

      — Хен! — Чонин отрывается от Чана, вырывается из сладкого медово-карамельного плена чужих глаз. — Ты опять за своё?!

      — За своё? — Бан тоже поворачивается в сторону Джисона, который в примирительном жесте вскидывает руки вверх, демонстрируя свою безоружность. — Тогда это была девушка. Парень, первый и последний, был почти три года назад, еще до переезда сюда. Разошлись мы по обоюдному согласию. Большой любви там не было, просто первое увлечение.

      — И единственное? — Хан подлезает под бок и смотрит строго. Кажется, он готов Чану рот открыть, чтобы в мозги залезть.

      — Почти, — Чонин чувствует на тыльной стороне ладони легкое прикосновение пальцев, которое быстро исчезает. И только в эту секунду он вдыхает. Даже голова закружилась от напряжения, а теперь ему остается только губы поджать и спрятать смущенную улыбку. Кеды опять становятся очень интересными, и у Бана вон тоже классная черно-белая пара. Отлично сочетается с голубыми джинсами, рваными на коленках, и легкой рубашкой.

      — Ладно, ладно, — быстрый взгляд Хана скользит по всему крепкому телу напротив. Честный. Джисону нравится. Лишь бы Чонина не обидел. Но, кажется, Чан не настроен действовать в этом ключе, судя по тому, как он смотрит на Яна, как ловит каждое движение, как рефлекторно придвигается ближе в толпе и держится собранно, будто в любую секунду готов поймать и притянуть к себе, чтобы не обидели. — О, а вот и пришли!

      Хан пальцем показывает на довольно яркое, но красивое здание, вполне себе гармонично вплетенное в общий орнамент морского города.

      Внутри... Однозначно не "Сладкое наваждение". Чонин облегченно выдыхает, когда взгляд не находит диско-шара. Клуб удобно разбит на зоны — желающие потанцевать не мешают тем, кто хочет просто выпить и расслабиться в месте, где и ночью есть еда и "вода". Музыка не бьет по ушам и не сносит налетом нафталина. Так что хены были правы: Чонину даже нравится. Но еще больше ему нравится, когда его притягивают к себе за плечи, пока они проходят за официантом сквозь толпу в направлении к своему столику. Чонина вообще никто не касается, потому что крепкая рука обвивает его и не дает никому приблизиться. Джисон же счастливо уже машет им из-за стола.

      К несчастью, приходится тяжко вздохнуть, когда рука с плеч исчезает, а сам Чонин садится рядом с Джисоном. Хорошее в том, что Чан садится на полукруглом диванчике рядом. Плохое — Джисон старается говорить еще громче, чтобы его все точно услышали, но вот первым, кто его слышит, становится Ян, потому что в желании быть услышанным Хан орет другу прямо в уху. Приходится морщиться и терпеть.

      Они приехали вовремя, но вот Хенджин с Минхо опаздывают, потому что выступление затянулось на дольше, чем хотелось. Чонин уже нервозно выглядывает из-за широкой спинки дивана в попытке высмотреть хенов, но его косплей на суриката не приводит ни к каким результатам. Опаздывают. Джисон же рядом потихоньку заряжается живой атмосферой, а Чан просто осматривается по сторонам и покачивает головой в такт музыке.

      Но спустя минут пятнадцать атмосфера всё же берет своё, а в горле пересыхает после долгой дороги, поэтому Чан предлагает сходить за напитками. Внимательно слушает чужие пожелания, но не может сдержать улыбки, когда Чонин просит колу zero.

      Поначалу они спокойно ждут, но тут мозг одного непоседливого хена посещает гениальная идея и он решает, что хочет немного потанцевать, пока они ждут. Он начинает заваливаться на Чонина и канючить, что они совсем-совсем чуть-чуть потанцуют, а потом сразу же вернутся за стол, как только Бан, Минхо и Хенджин появятся. Аргументы как всегда железные: когда придут танцоры, Хан застесняется при них танцевать.

      Чонин пытается объяснить, что это тупая идея, и они обязательно потанцуют, но потом, хотя бы когда хены придут.

      — Тебе же не обязательно перед ними танцевать, можешь хоть в углу отплясывать. Чего ты, хен? — Чонин отпихивает от себя навалившегося сверху Хана, который уже встал из-за стола и тянет его на себя за руки, активно канюча. — Я же сказал, что не хочу!

      — Ну, Йен-а-а-а! — нытье перекрывает музыку, а руки всё так же пытаются стянуть Яна с дивана. У белкообразного хена удивительно сильные руки, поэтому Чонин аж потеет, пока пытается сопротивляться. Со стороны, наверняка, выглядит как нешуточная борьба. Некоторые посетители даже стали на них оборачиваться. — Ну пойдем!

      Но тут пальцы Хана резко исчезают с запястий. Так неожиданно, что Чонин по инерции ударяется спиной о диван, а когда он открывает глаза, то видит сжавшегося Джисона. Перед ним стоит разъяренный Минхо и такой же злой Хенджин возвышается рядом.

      — Он же сказал, что не пойдет, беличье отродье, — Минхо держит крепко Хана за плечи и смотрит по-змеиному холодно, не моргает. Будто жидким азотом поливает каждый сантиметр кожи. Чонину самому становится страшно, потому что хен в ярости. Он его таким никогда не видел, даже когда Хенджин сжег креветки, которые Минхо хотел целую неделю приготовить. — Отъебись от него.

       Джисон хлопает глазами и чуть ли не плачет, заглядывая в этот океан холода напротив. Парень настроен очень агрессивно и очень сильно сжимает его плечо, до синяков больно. Хан трясется от страха и растерянно смотрит то на парня перед ним с ледяным взглядом и такими же ледяными, пепельными волосами, то на высокого брюнета с маленьким хвостиком на затылке, кидающего злобный взгляд то на него, то обеспокоенно смотрящего за его спину. В конце концов, брюнет не выдерживает и срывается к их дивану. До Хана постепенно начинает доходить ситуация, но сказать что-то ледяной глыбе перед ним он не в силах: впервые в жизни дар речи пропал.

      — Чонин-и, — голос брюнета долетает из-за спины. — Ты как? Он ничего не сделал?

      На этих словах Хан чувствует чужие ногти на своей коже, даже сквозь ткань рубашки — хватка усиливается, а края одежды уже врезаются в горло.

      — Хен, — голос Чонина приглушенный и растерянный. Он смотрит то на Хенджина, опустившегося на колени перед ним, то на Минхо, который с Джисона глаз не сводит. — Хен, это Джисони-хен...

      Лицо Хенджина вытягивается, когда он бросает взгляд за спину и прогружает ситуацию.

      — О... — Хван подскакивает и тут же оказывается рядом с Ли, пытаясь отвести его руку. — Хен, пусти. Это тот самый друг Чонин-и.

      — О, серьезно? — Минхо щурится, но пальцы лишь слегка разжимает. Всё еще смотрит на парня перед ним, как удав на маленького крольчонка.

      — Может, — Джисон немного приходит в себя, но внутри всё стягивается в узел под таким взглядом. — Может, эм, отпустишь меня? Мы просто дурачились.

      — Может и отпущу, — Хан чувствует, как колючий взгляд скользит по всему его лицу. Неприятно и оценивающе окидывает. — А ты заслужил?

      Джисон рот приоткрывает в шоке. Последние слова сказаны низким шепотом. Вокруг музыка грохочет, но собственное давление в ушах всё перекрывает и слышится только этот шелест слов. Виденье сводится до точки — до колючих злобных глаз, что даже не моргают.

      — Пусти его, — брюнет с хвостиком, Хенджин, как Хан догадался, накрывает руку хладнокровного и снимает ее с плеча Хана. Они оба обходят Джисона и направляются к Чонину, который все еще растерянно сидит на краешке дивана.

      — Чонин-а! — Джисон аж вздрагивает, когда Минхо почти кричит имя младшего.

      — Хен, привет, — Чонин пытается выдавить улыбку, но всё еще со страхом смотрит на всех присутствующих. Подошедший с напитками Чан ситуацию проще не делает. Он останавливается рядом с подрагивающим Ханом и смотрит на троих парней перед ним. Точнее на Чонина, которого с обеих сторон облепили и сжимают в тисках-объятиях.

      — Пустите, — Чонин жалобно пищит, будучи зажатым двумя крепкими парнями, которые всё же дорвались до младшенького. Он взглядом посылает Чану крик о помощи, но тот лишь неловко улыбается. — Минхо-о-хен, Хенджи-и-н-хен.

      Наконец-то они его отпускают, позволяя выдохнуть. Чонин отходит от них и смотрит на Хана с Баном. Минхо с Хенджином прослеживают за его взглядом и тоже поворачиваются лицом, вставая по обе стороны от Яна. Будто коршуны или нибелунги, правда, Хенджин немного из другой сказки, потому что ростом для такого не вышел.

      — Минхо-хен, Хенджин-хен, — Чонин смотрит на Ли, а затем на Хвана. — Это Бан Чан-хен, а с Джисоном-хеном вы уже эм... познакомились.

      Чан заинтересованно выгибает бровь и смотрит то на хмурого Джисона, то на растерянного Чонина, который в панике смотрит на всех хенов вокруг и очевидно не знает, где ему встать.

      — Бан Чан-хен? — Минхо первым делает небольшой шаг вперед, закрывая Хенджина и Чонина собой.

      — Мне двадцать пять. Думаю, я для вас всех хен, так? — Чан тоже немного выходит вперед и улыбается, всё так же держит поднос в руках и смотрит на Чонина до тех пор, пока он утвердительно не кивнет на его вопрос. — Хотите газировки?

      Чан обходит всех троих парней, аккуратно лавируя между Ли и Хваном, и ставит поднос с напитками на стол. Сам же садится на диван и тянет Яна за локоть к себе, полностью игнорируя колкие взгляды Ли и Хвана. Чонин смущается, но всё же опускается на сиденье и двигается поближе к Чану, чтобы места всем хватило.

      Чан смотрит на оставшихся стоять парней, взгляд от Ли не отводит и тот с довольным хмыком садится на диван, а Хенджин следует его примеру и грациозно опускается рядом. Джисон же последним занимает краешек рядом с Чонином. Хан выглядит сердитым, обеспокоенным и нервным, но со всем откуда-то взявшимся упорством молчит и не смотрит ни на кого.

      — Эм, ну, напитки? — Чан пододвигает поднос поближе, берет колу и ставит ее перед Чонином, а затем предлагает всем взять по стакану. Хван и Ли переглядываются, замечая этот жест, и вопросительно смотрят на Яна. Но тот глаза прячет и рассматривает узоры вен на собственных руках. Хотя взгляд старших чувствует, а еще то, что рядом сидит точно такой же опустивший взгляд Хан. — За встречу?

      Чан ослепительно улыбается и первым же подается вперед, чтобы чокнуться. Минхо с Хенджином задорно поддерживают его, Чонин тоже, а Джисон лишь вяло соприкасается стаканом со стаканом Яна и только с его.

      — Чонин-и сказал, что у вас было выступление, — Чан отпивает глоток из своего стакана и решает как-то смягчить густую обстановку. — Как прошло?

      — О, было классно, — Хенджин оживляется, ногу на ногу закидывает и начинает рассказывать про выступление. Чонин тоже подключается, слушая хена и иногда поглядывая на Криса, который кивает в такт хвановым словам. Один Минхо сидит так, будто не про его карьеру тут и увлечения рассказывают, будто его не было рядом с Хваном. Он даже не кивает, когда Хенджин к нему обращается. Ли упорно смотрит в одну точку, сидящую по левую руку от Яна. Чонин кожей чувствует, как Джисон под этим взглядом закипает.

      — Минхо-хен, а тебе понравилось, как вы выступили? — Чонин не знает, что бы спросить, чтобы Ли перевел взгляд с Хана на него, как бы отвлечь его.

      — О да, Чонин-а, — Минхо на секунду смотрит на Яна и даже улыбается, квадратной улыбкой, показывая белоснежные зубы. — Было весело. Но с вами веселее.

      И возвращается к рассматриванию той самой точки, которая уже дрожит от ярости.

      — Блять, — Джисон шипит, полушепотом, но Чонин прекрасно слышит и напрягается, а за ним и Чан прерывает рассказ про Австралию и переводит внимание на Чонина и Хана. — Что ты смотришь? Извиниться хочешь?

      Минхо усмехается и бровь выгибает, а руки на груди скрещивает.

      — За что это, м? — его голос спокойный, на лице легкая улыбка, но в глазах Чонин видит то самое страшное ледяное пламя. Настоящий ледяной дракон, который готов проглотить любого просто ради забавы. Обычно Минхо не такой, Чонин только догадывался об этой его стороне, но никогда не видел её.

      — О, не знаю. Например, что выставил меня идиотом-насильником? Или что из-за тебя у меня синяки теперь будут? О, или просто за то, что ты такой придурок? — Джисон заводится быстро и тормоза срывает так же. Он уже просто злится, тонет в этом багряном пламени ярости.

      — Ого, да у белочки острые зубки и язычок? — Минхо смеется, смеется и взглядом скользит по Джисону, опять выгибает бровь.

      Идеальный пазл Чонина, который так хорошо складывался до этого, рассыпается на самые мелкие кусочки. Потому что Джисон сидит красный и чуть ли не задыхается от злости, а Минхо лишь ухмыляется. Не так себе Чонин представлял их встречу после такой приятной поездки в Пусан. Какой-то час назад казалось, что всё сложится хорошо, а сейчас...

      — И не мечтай, — Джисон губы поджимает и взгляд отводит.

      — Ох, милый, ты не представляешь, какая у меня богатая фантазия, — эти кровожадные оскалы что-то запускают в Джисоне, щелкают какие-то переключатели, из-за чего глаза красной пеленой покрываются. Хочется броситься вперед и в волосы вцепиться, а Минхо на это лишь пуще усмехается: лед не растаял ни на сантиметр. — Ты чего, бельчонок?

      — Муда... — Джисон уже открывает рот и набирает побольше воздуха. Но тут Ян рядом с ним вскакивает на ноги и пролезает между ним и столом, а затем так же молниеносно скрывается в толпе людей на танцполе.

      Все четверо, как по команде, повернули головы в сторону зала и смотрят убежавшему макнэ вслед, растерянно хлопая глазами.

      — Доволен, придурок? — Джисон выплевывает слова, уже собираясь встать и пойти за Чонином, но чувствует на своем запястье горячую ладонь. Он поворачивается с самым воинственным выражением лица, но вместо наглой рожи Ли крошится под строгим взглядом Чана. — Хен?

      — Сиди, Джисон, — Кристофер смотрит на Минхо, который взгляд не отводит и так же нагло смотрит в ответ, хотя где-то на донышке Чан замечает капли стыда, а затем переводит взгляд на вжавшегося в угол Хенджина. — Все здесь сидите и разбирайтесь.

      Чан встает из-за стола и идет по направлению к туалетам. Ему кажется, что Чонин должен был туда уйти. Наверняка, захотел охладиться и дух перевести. С такой атмосферой Чан его прекрасно понимает. Но, к его удивлению, в туалете нет никого похожего на солнечного мальчика-флориста-физика-ядерщика, что очень огорчает. Повезло, что клуб приличный, поэтому туалет пустой и из кабинок не доносится какофония всякого разного, а музыку здесь не так отчетливо слышно, поэтому Чан достает телефон и нажимает на вызов контакта "Горе-чудо Чонин".

***

      Первый вызов Чонин сбрасывает, даже не посмотрев на экран. Объяснения и уговоры этих придурков он сейчас слышать не хочет. Он вообще не понимает, что на них нашло... Какого черта у хенов крыша поехала... Минхо с Хенджином сами его позвали, а Джисон сам напросился в сопровождающие. Ну да, вспылили, ну да, начали с небольшого недоразумения. Но как оно выросло вот в эту хрень, от которой воздуха перестало хватать в легких. А Чан...

      Мысль о Чане больно бьет под ребра. Чонин может сравнить только с ударами того мужика в баре, но сейчас больнее. Он ведь так хотел, чтобы Чан понравился его друзьям, чтобы и они понравились ему, чтобы Чан, как кусочек идеального пазла, встал на свое место в жизни Чонина и сделал ее идеальной. А теперь всё разорвано...

      Слезы скапливаются в уголках глаз. Чонин уже готов разреветься в голос, пока вечерний ветер лишь подначивает капельки скатиться по щекам. Но рука вибрирует.

      Чани-хен

      Чонин, возьми трубку!

      23:49

      Чани-хен

      Чонин

      Где ты?

      23:50

      Чани-хен

      Чонин-и?

      Пожалуйста, чудо

      23:51

      Чонин губу закусывает, когда видит сообщения. Буковки дрожат под натиском сдерживаемых слез. Он не должен разреветься. Не должен!

      А еще от властного тона Чана мурашки по спине бегут, но последнее "чудо" окольцовывает сердце трепетом, поэтому он всё же набирает ответ.

      Кому: Чани-хен

      На заднем дворе, хен

      23:52

      Не проходит и минуты, как Чонин уже виновато смотрит на носки своих кед, а перед ним возвышается Чан. Хотя, на самом деле, Чонину лишь кажется, что возвышается, ведь Бан всеми силами пытается поймать его взгляд и просто надеется, что слез там не обнаружит.

      — Прости, хен, — Чонин смотрит всё же в медовые глаза, но тут же возвращается к мокрому асфальту. Опять дождь шел. — Я не должен был звать тебя, вечер не должен был быть таким... Ты столько времени потерял из-за меня! Прости, пожалуйста!

      Сердце-предатель у Чана пропускает удар, когда блестящий взгляд надолго удается поймать, когда Чонин весь стоит напротив и губы собирает в тонкую линию, стараясь сдержать слезы. Кристофер теряется, потому что он ведь ни о чем не жалеет. Всё было хорошо, пока просто не встретились два ярких темперамента. Но он уверен, что и Джисон с Минхо всё решат. Поверил бы в это и Чонин, который так близко воспринял всё к сердцу. Все слова разбежались перед подрагивающим плечами Яном, и Чан делает единственное, что может выдать его мозг, — притягивает к себе за плечи и крепко обнимает, так, что пушистая светлая макушка щекочет щеки.

      — Всё хорошо, Чонин-а, — Чонин дергается от мягкого шепота прямо в ухо, а лишь потом крупно вздрагивает от понимания, что он в объятиях Чана. Мир снова становится розовым, потому что сердце кричит, что это самая правильная вещь за весь вечер. — Всё хорошо. Они во всем разберутся. И ты не потратил мое время. Спасибо, что разделил своё время со мной.

      Чонин чувствует пальцы на своем затылке и прикрывает глаза, подставляясь под прикосновения.

      — Всё хорошо, чудо, — Чан продолжает гладить его по затылку, по спине, а Чонин вдыхает любимую вишню и действительно верит, что всё хорошо. — Давай немного пройдемся, пока они там успокоятся. Да и я хотел бы побыть с тобой вдвоём. Не против?

      Чонин отстраняется и кивает, почти даже не краснеет. Хотя краснеет, как только понимает, что его собственные ладони на чужой талии и он тоже обнимает Кристофера в ответ. Но Чан считывает его мысли и старается вернуть самую яркую улыбку, а еще позволяет себе побыть ближе на несколько секунд дольше.

      А после тянет Чонина вперед, путаясь в узорчатых улицах Пусана, плутая, то поднимаясь, то спускаясь. Чан ничего не знает про этот город, иногда видит блестящее под уличными огнями море, но куда больше его волнуют блестящие глаза человека рядом, который ворчит на хенов и продолжает извиняться. Но, в конце концов, они уже смеются с реакции обоих, потому что сам повод конфликта слишком уж комичен, да и какой из Джисона насильник. Просто Минхо не задевают собственные ошибки, а вот Джисона легко вывести из равновесия. Вот Ли и позабавился.

      Разговор с Чаном помогает Чонину немного остыть и успокоиться, хотя куда больше его успокаивает то, что сам Чан никуда не делся и пока что не собирается. За болтовней они доходят до Камчхона, и тут Чонина как током прошибает, из-за чего он хватает Чана за руку и начинает нестись вверх по лестницам и горкам, утягивая Бана за собой.

      — Чонин? — от быстрого темпа сбилось дыхание, но Бан старается не отставать. Не зря же он дыхалку тренировал столько лет в бассейне.

      — Хен, я тебе сейчас такое покажу! Хен! Мы тут были с мамой, это так мило! — Чонин тянет и тянет, пока наконец-то не добегает до маленькой площадки, на которой под смутным освещением от фонарей Чан видит две фигуры, сидящие на столбиках. — Чани-хен, смотри!

      Чонин поворачивается и восторженно смотрит на хена, который растерянно смотрит то на по-лисьи улыбающегося Чонина, то на фигуры за его спиной.

      — Это?.. — Чан щурится и пытается вглядеться. Ему поначалу вообще показалось, что тут кто-то сидит, а Чонин местом ошибся. — Э?

      — Маленький принц, хен! Это популярное место в Пусане. Вообще мы сейчас в Камчхоне, это такой район, культурная деревня. А это инсталляция, памятник Маленькому принцу и его другу Лису, — Чонин улыбается и присаживается между блондинистым мальчиком и оранжевым зверьком, которые смотрят вдаль, на раскинувшиеся у их ног маленькие домики. Вот только Ян смотрит на Чана, и от этого вида дух захватывает куда сильнее. — Мило, правда?

      — Ты сам как Маленький принц, Чонин, — Чан смотрит на улыбающегося рядом со светлокудрой скульптурой Яна, такого живого, с рассыпанной во все стороны светлой челкой и широкой улыбкой, от которой глаза всё еще похожи на полумесяцы. — Или маленький лисенок...

      — Ха, хен, — Чонин смущается, но продолжает смеяться. — Нельзя быть и принцем, и лисом одновременно. Ведь кто-то кого-то должен приручить. А если ты всё в одном лице, то так это не сработает!

      Чонин серьезно смотрит на Чана, а тот в свою очередь точно так же серьезно смотрит в ответ и хмурит брови, а пальцем по губам постукивает. Усиленно думает.

      — Хм... Ну тогда дуализм, Чонин-а! Дуализм, — Чан изрекает с глубокомысленным видом это. Но не проходит и секунды, как они оба заливаются громким смехом, наполняющим весь пустой квартал.

      Смеются они еще очень долго, уже спускаясь по ступенькам.

      — А вообще... Это же страшно: быть прирученным, как того хотел Лис... Это же отдать свое сердце, отдать волю... — Чонин смотрит под ноги, но все же сосредотачивается на этих мыслях. Они всегда крутились у него в голове, когда речь заходила о маленьком принце. "Мы в ответе за тех, кого приручили".

      — Не страшно, если работает в обе стороны, — Чан тоже хмурится, пропуская каждое слово через себя. — Я отдаю сердце тебе, а ты мне. Так оно и должно работать. Тогда, наверное, не страшно.

      Чонин вздрагивает, но пытается убедить себя, что это просто абстрактное "ты". Такая конструкция, а не конкретное "тебе, Ян Чонин". Но еще кое-что не дает ему покоя.

      — А с тем парнем, хен, — глаза всё же поднимает, хотя тут же оступается, из-за чего Чан подхватывает его под локоть. — Вы же не отдали друг другу сердца?

      Чан останавливается и тормозит Чонина, но руку от локтя всё ещё не убирает. Они стоят на каких-то ступеньках, внизу расстилается город, а вдалеке темное море поблескивает.

      — Нет, Чонин-а, мое сердце всё еще при мне, — Чан долго смотрит в такие же блестящие, как море, глаза. — Пока что.

      — Это хорошо, хен, — губы опять терзаются под настойчивыми укусами. — Мое тоже. Пока что.

      В воздухе повисают последние слова, но улыбки оба сдержать не могут. Это всё еще то самое, не озвученное и хрупкое, что окутывает их с секунд на перроне часами ранее. Но с каждой секундой оно становится сильнее, с каждым мгновением каждый из них позволяет себе чуть больше: дольше задержать взгляд, дольше улыбнуться, прикоснуться, сказать откровеннее и смелее или же положить руку на чужую талию и притянуть к себе, чтобы так и вернуться к злополучному клубу, где у входа уже мнутся Хенджин, Минхо и Джисон, истерзавшие телефон Чонина сообщениями с извинениями.

      Все трое чуть ли не с ног сбиваются, пока бегут к Чонину, но синхронно замирают, как только видят на его талии большую ладонь Чана, а затем и покрасневшие щеки, когда эта ладонь в последний раз сжимает футболку и исчезает. Но горячее прикосновение остается.

      На мгновения повисает неловкая тишина, которую всё же нарушает тихий голос Минхо.

      — Прости нас, Чонин-а, — Ли всегда смотрит прямо и с высоко поднятой головой, так же он и извиняется. Открыто. — Я был не прав и перед тобой, и перед всеми вами, и особенно перед Джисоном. Перед ним я уже извинился. Надеюсь, он простил меня.

      Чонин смотрит на немного покрасневшего Джисона, который побитым щенком ловит его взгляд и кивает, соглашаясь со словами Минхо.

      — Ладно. Давайте забудем про это. Порядок? — Чонин обводит их взглядом, выуживая из каждого счастливую улыбку. — Попробуем в следующий раз, хорошо?

      Хенджин довольно пищит, радуясь, что всё же будет следующий раз и они увидятся по-нормальному с Чонином. Хван не забывает добавить, что он еще припомнит Минхо сорванный вечер после такой долгой разлуки с Яном, на что Ли грозится накормить беспечного Хенджина салфетками. Способ странный, но действенный: Хван замолкает и переключает все внимание на донсэна, которого напоследок надо как следует затискать. Они обнимают его с обеих сторон так крепко, что Чан, Чонин и Джисон чуть ли не опаздывают на последний поезд домой. Но, к счастью, Чан пунктуальный (или совсем чуть-чуть жадный), поэтому он вырывает Яна из двух крепких пар рук и вновь притягивает к себе, уводя в сторону станции.

      Минхо и Хенджин еще долго смотрят удаляющейся троице вслед. Каждый со своими мыслями провожает исчезающие в ночной темноте фигуры. Хотя оба и не могут скрыть улыбки из-за Чонина. Их маленькое солнышко всегда так на них действует, особенно когда так ярко светится.

      При посадке в поезд Чонин ведет себя очень настороженно и максимально внимателен: он не подпускает ни одну старушку к сидениям и успокаивается только тогда, когда на соседнее кресло опускается Чан. Хотя вопросами, откуда в последнем ночном поезде старушки, Чонин не задается. Их нет, значит, его защита сработала.

      Джисон виновато садится в уголочек напротив, даже не претендуя на место рядом с другом. Он сегодня отличился, поэтому посылает Чонину самый жалостливый взгляд, полный раскаяния. Ян, конечно, для приличия хмурится, но затем всё же улыбается и хлопает Хана по колену, показывая свою благосклонность. Для почти полного счастья Хану этого достаточно. Полное же счастье наступает, когда он поглядывает то на телефон и прячет слегка красные щеки в складках капюшона, то на задремавшего на плече у Бана Чонина.

      Очевидно, Ян очень вымотался за весь этот день, поэтому ожидаемо заклевал носом и упал на первую подходящую поверхность. По экспертному мнению одного Ян Чонина, поверхность Бан Кристофера Чана — самая подходящая. И вот поезд размеренно уезжает в ночную темноту, а Чонин так же размеренно посапывает на чужом плече, поэтому не видит ни загадочно смотрящего вдаль Джисона, ни нежного взгляда Чана, который аккуратно поправляет упавшую на его глаза светлую прядь и мягко проводит пальцами по волосам.

      Этот маленький жест в пустом вагоне видит только Джисон, изредка бросающий на них взгляды через отражение в окне. В такое мгновение Чан и замечает, что его поймали, — его щеки вспыхивают самым настоящим огненным румянцем, когда он встречается глазами с Ханом, но тот ободряюще улыбается и кивает Кристоферу, помогая развеять все страхи и сомнения, которые останутся где-то позади, там, куда уже не хочется возвращаться.

***

      Ты для меня пока всего лишь маленький мальчик, точно такой же, как сто тысяч других мальчиков. И ты мне не нужен. И я тебе тоже не нужен. Я для тебя всего только лисица, точно такая же, как сто тысяч других лисиц. Но если ты меня приручишь, мы станем нужны друг другу. Ты будешь для меня единственным в целом свете. И я буду для тебя один в целом свете...

      Антуан де Сент-Экзюпери

      "Маленький принц"