Чани-хен

      Чонин, поедешь со мной в Пусан?

      11:54

      Чани-хен

      Привет)

      11:55

      Чонин замирает с ножницами в руках и чуть не отрезает вместо лишних листиков весь бутон красивого розового пиона, а заодно и несколько своих пальцев. Сообщения приходят одно за другим, и он сразу на них реагирует, потому что день сегодня спокойный, покупателей почти нет и он уже готовит букеты на завтра, а телефон лежит рядом. Тем более Чонин в наушниках и пританцовывает под любимый плейлист, мягко подпевая солистам, но голос ломается, когда он видит текст сообщений, а звук уведомления неприятно прерывает мелодию.

      Они вернулись из Пусана несколько дней назад, и все эти дни у него ощущение, что он в бесконечном сером утре понедельника, и безжалостный будильник вырвал его из яркого сна в волшебном мире. Чонин очень скучает по тому миру. Конечно, "сцена в клубе" с хенами и Джисоном — не лучшая его часть, но это как катарсис: через страдания к прекрасной прогулке. Чонин помнит, как в полудреме прощался с Чаном и Ханом у своего дома, когда они сошли с поезда и дошли до их района, как Чан на прощание опять коснулся его плеча, и от этого внутри распускается тепло, пробегаясь по венам. Чонин очень скучает по Чану.

      Отнекиваться от этого и пытаться убедить самого себя бесполезно, да и нет никакого желания. Кажется, в тот вечер что-то произошло, что позволило Чонину разрешить себе думать, что он Чану интересен. Может быть, это был флирт или просто Чан сам по себе такой и это его манера общения. Но серьезное сердце Чонина говорит и думает совершенно обратное, поэтому заходится в довольно быстром темпе и требует, чтобы на сообщение ответили незамедлительно.

      Кому: Чани-хен

      Привет, хен!

      Эм, сейчас?

      12:01

      Чонин всё еще плохо умеет слушать сердце. Поэтому мозг тормозит, а вместе с ним и весь Ян Чонин. Потому что если бы он сердце слушал, то уже бы закрыл магазин и бежал бы на вокзал. Куда угодно, куда скажет Чан. Чонин готов. Но рациональная часть считает иначе, поэтому нагромождает много почти что ненужных вопросов. Типа "А как же клиенты?", "А как же магазин?", "А как же обед, который Чонин взял с собой?". Придумать новые вопросы и поводы загнаться мозг не успевает, потому что сердце берет управление в свои руки и заставляет руки господина Яна потянуться к телефону и отреагировать на новое сообщение.

      Чани-хен

      Да, если ты не против)

      Я бы мог через полчаса уже быть у лавки.

      Ты же на работе?

      12:02

      Сердце внутри грохочет и пульсирует в висках: Чонин сам поражается тому, насколько он взволнован. Но он еще и растерян. Потому что это совсем не по плану, его день не должен пройти так, он вообще не привык совершать спонтанные поступки! Оно не вписывается в его жизнь.

      Но как назло вселенная, видимо, считает иначе и хочет что-то ему сказать, поэтому задняя дверь магазина открывается и заходит господин Ян.

      Чонин растерянно на него смотрит, а потом возвращает взгляд к экрану телефона. Двенадцать дня. Они договаривались, что мистер Ян приедет и они вместе примут свежие цветы, а затем их расставят. Чонин совсем про это забыл, потому что в облаках витает и уже который день чересчур рассеянный. Господин Ян размеренно перемещается по магазину, проверяет смету, фиксирует, какие цветы есть в наличии, и совсем не замечает зависшего на добрые пять минут Чонина, у которого на лбу, если присмотреться, можно найти значок загрузки. Старший Ян очень сосредоточен на цветах, поэтому даже не замечает дрожи в чужом голосе, когда Чонин набирается смелости и озвучивает появившийся в голове план. Сердце действительно у Чонина непокоренное и очень сообразительное, поэтому быстрее мозга просчитало все варианты, как и на елку влезть, и жопу не ободрать. То есть как безболезненно оставить магазин и встретиться с Чаном.

      — Пап, а ты справишься без меня сегодня? Можно я уйду через полчаса и с другом встречусь? — Чонин всё еще наотрез отказывается как-либо обозначить родителям наличие Бана в его жизни. О причинах он, кажется, даже не задумывается. Просто какое-то глобальное чувство неловкости заполняет сознание, когда он думает о том, что об этом нужно как-то рассказать. Он пока что не готов.

      Господин Ян даже не отрывается от документов, но с улыбкой все равно отвечает.

      — С Сон-и? М, конечно, Нин-и, встреться, — он жует колпачок от ручки и поправляет большие очки. Госпожа Ян все время ругается на эту школьную привычку и покусанные принадлежности для письма, но семейство Ян очень упертое. — Я справлюсь без тебя.

      — Спасибо, пап, — Чонин не отвечает на вопрос, и за это чувство стыда обжигает, а вина начинает немного прихватывать за горло. Но он старается от нее отмахнуться, потому что пытается убедить себя, что обязательно расскажет, если у них с Чаном что-то сложится. Так или иначе он всё равно расскажет родителям: либо будет плакаться маме, либо представлять Чана. Просто не сейчас.

      Сейчас же он быстрыми движениями пальцев набирает ответ тому, кого при родителях еще нельзя называть. Чонин сам улыбается слегка, когда думает, что обзавелся собственным Волан-де-Мортом. Хотя его Волан-де-Морт посимпатичнее будет и с ярко выраженным носом, что не может не радовать.

      Кому: Чани-хен

      Я поеду, хен

      Да, на работе

      12:07

      Чани-хен

      Вау!

      Супер!

      Буду через минут пятнадцать, это окей?

      12:08

      Кому: Чани-хен

      Окей, хен

      12:09

      Чонин продолжает нервно постукивать по бедрам, то сжимает, то разжимает пальцы, позволяя ногтям оставить полумесяцы на коже. Считает минуты, а сам не знает для чего: так хочет увидеть и торопит время или боится и просит быть медленнее секундную стрелку. Отец всё еще занят с документами, но уже довольно нервно поглядывает на часы, потому что поставщик задерживается. Но тут со стороны заднего двора слышится звук подъехавшего грузовика, и господин Ян, подхватив нужные бумаги, выходит за дверь.

      Тут же на телефон Чонина приходит сообщение.

      Чани-хен

      Выходи

      12:23

      Чан пунктуальный. Чонин не может этому не улыбнуться, но быстро приоткрывает заднюю дверь и кричит отцу, что ушел, а сам, схватив телефон со стола, выбегает за главную дверь. На секунды стыд и сожаление, что он почти обманывает родителей и скрывается от них, облизывают с головы до ног, но сердце предлагает отложить панику и все переживания на потом, потому что хен ждет за дверью. Поэтому, выскочив на теплый асфальт, он быстро крутит головой по сторонам.

      Но на улице никого похожего на Чана нет. В принципе тут почти никого нет, лишь несколько прохожих да машин, припаркованных у тротуара или снующих туда-сюда по дороге. Ян еще раз проверяет телефон, но Чан точно написал, чтобы он вышел. Поэтому потерянный взгляд вновь сканирует улицу.

      Чонин боязливо поворачивается из стороны в сторону, чувствует, как в уголках глаз отчего-то становится мокро, а сердце нехорошо сжимается. Где же Чан-хен? Чонин не может поверить, что тот как-то ввел в заблуждение его. Чан ведь не такой!

      Гвозди сомнений и очередных ненужных мыслей не успевают вколотиться заботливым мозгом в сердце, потому что прямо перед ним опускается окно припаркованной машины, откуда на него смотрят те самые глаза цвета какао, а затем и широкая улыбка появляется из-за кромки опускающегося стекла. Чонин выпускает весь воздух и завороженно смотрит на то, как окно медленно ползет вниз, а его примеру следует и сердце, которое сначала отчего-то будто переворачивается, вызывая спазм в груди, а потом и вовсе летит в пятки, пропуская мурашки по всему телу. Чан смотрит на него с водительского сиденья и улыбается.

      — Садись, чудо, — пока Чонин глазами хлопает, Бан перегибается через пассажирское сиденье и нажимает на ручку, чтобы открыть остолбеневшему парню дверь. Чонин реагирует на щелчок замка и юркает внутрь салона, тут же растекаясь по прохладному сиденью. Хотя его взгляд цепляется за прозрачные окна их цветочного магазина, и внутри всё холодеет, потому что отец вернулся с заднего двора. Чонин судорожно пытается понять, видел ли он, как Ян сел в тонированную машину или нет. Но судя по тому, как старший Ян увлеченно раскладывает цветы и заботливо расправляет их в вазах, он настолько в себе, что всё внешнее его не заботит. Совесть вновь колет острой иголкой по сердцу, вина вприпрыжку бежит за ней, но Чонин отворачивается от окна и тут же вместо паники чувствует тепло. Всё потом. Чан с огромной улыбкой смотрит на него. А еще он так близко — между ними только коробка передач.

      — Привет, — Чонин неловко улыбается и отводит взгляд, смотрит в лобовое стекло на проезжающие машины, а затем опять в зеркале заднего вида ловит смеющиеся глаза Чана.

      — Привет, — голос Бана растекается по салону, окутывая и вовлекая в безопасное пространство. Чонин ощущает, как его тело отпускает все тревоги и весь стресс. Всё это остается где-то там, снаружи, за закрытыми дверьми салона авто. — Готов к поездке?

      Маленький кивок головы с пассажирского сиденья вызывает смешок у водителя, который на секунды пытался быть серьезным, но провалился тут же. Потому что Чонин окидывает взглядом салон и пытается придумать, что сказать. Чан даже со своего места чувствует, как у младшего мозг закипает.

      — Я взял машину напрокат. Подумал, что очень хочу развеяться. У меня, знаешь, в последние дни вообще всё валится из рук. Работа совсем не идет, — Чан смеется и заводит автомобиль. А до Чонина только сейчас доходит, что происходит.

      — Чан-хен, ты за рулем! — Чонин смотрит широко распахнутыми глазами на Чана на водительском сидении и пытается собрать челюсть с пола. Он так испугался, что Бан вообще не придет, а затем так волновался, что отец его увидит, что упустил огроменную деталь: они поедут не на поезде. — У тебя есть права?

      — Нет, — Чан поворачивается к нему с серьезным видом и наблюдает, как на лицо напротив нахлынуло непонимание. — Машину я украл, права подделал, водить не умею, а уедем мы не в Пусан, потому что это похищение. Решил украсть самое волшебное чудо в мире. Только пусть это чудо пристегнется. А то нас остановят, оштрафуют и сорвут мне всё похищение.

      Последние слова Чонин кое-как понимает, поэтому перекидывает через корпус ленту ремня, а Чан же продолжает смеяться, выруливая на свою полосу и встраиваясь в размеренный ход остальных автомобилей на дороге. Чонин всё так же хлопает глазами и смотрит то на улыбку на красивых губах, то на сосредоточенный на дороге взгляд, в котором еще не разбежались искорки веселья, то на крепкие руки, охватившие руль. Чан в основном ведет одной рукой, изредка используя вторую. И Чонин думает, что это очень горячо. Футболка совершенно не скрывает узоры из вен, за которыми Ян с удовольствием наблюдает. Но тут же краснеет, когда понимает, что мысленно назвал вид перед ним "горячим". Симпатия — однозначно, опасная болезнь, размягчающая мозги.

      — Чонин, ты чего? Жарко? — Чан тут же реагирует на изменившийся цвет лица своего попутчика. — Я включу кондиционер.

      Пальцы быстро щелкают на нужные кнопки, а Чонин вновь топится в собственных мыслях, потому что Чан то бегло смотрит на дорогу, то на Чонина, то кондиционер проверяет, а одной рукой управляет автомобилем. И это опять горячо. Очень. Кондиционер не спасет.

      — Лучше? — Чан всё отрывается от дороги и уже с беспокойством поглядывает на продолжающего передразнивать остановивший их светофор Чонина. — Не заболел? Весь красный. Там на заднем сидении есть вода, если нужно.

      Чонин видит, как рука тянется к его лбу в попытке прощупать температуру. Но прикосновения он не выдержит.

      — Всё хорошо, хен, — вымученная улыбка в этом не убедит, но загорается зеленый и им приходится двинуться вперед. — Я в порядке, правда. Так куда конкретно мы едем? У тебя всё в порядке?

      — Ммм, ну я всё пытался домучить программу, но голова уже пошла кругом. И я вспомнил Австралию и океан, как там было хорошо. Поэтому мне очень захотелось к воде, — Чан плавно поворачивает руль, выводя их на длинную дорогу за городом. Чонин же смотрит и ловит каждое слово и движение. — И хорошо, что Пусан совсем рядом. Так что я подумал, что сегодня можно устроить пляжный выходной. Спасибо, что согласился. Это всё, о чем я только мог мечтать.

      Чонин видит мягкий красный, проступивший сквозь поблескивающую под солнечными лучами кожу, и всячески пытается сдержать писк. Каждое подобное высказывание заставляет сердце ухать и хотеть захихикать, а еще лучше — проораться в подушку, завернуться в одеяло и кататься рулетиком в щенячьем восторге. Но это всё в голове, а в действительности же остается только смущенно улыбнуться и губы поджать, а еще выдать ответ.

      — Я тоже, хен. Спасибо, что позвал, — Чонин отворачивается к окну, но всё же набирается смелости и признается. — У меня тоже всё валится из рук в последние дни. Будто совсем не здесь. И очень хочется к морю.

      "С тобой" остается не сорвавшимся шепотом на губах, но Чонин ощущает его всем своим телом. Хотел бы он быть тем, кто достаточно смел, чтобы сказать это. Но он тот, кто он есть. Ян Чонин, почти двадцать два и краснеет от даже минимального контакта с парнем рядом с собой, не умеет свободно говорить о своих чувствах и очень неловко живет свою жизнь. Но с каждым пойманным взглядом Чана Чонин всё больше начинает думать, что, может быть, есть шанс, что он и такой может кому-то понравиться.

      — О чем задумался, чудо, — Чан опять поймал его взгляд через зеркало. — Всё хорошо?

      — Да, хен, — Ян пытается слабо улыбнуться, хотя внутри какие-то эмоциональные качели полетели не в ту сторону, потому что становится отчего-то терпко-грустно. Хотя ведь нужно радоваться поездке к морю, но что-то не дает ему покоя.

      — Ну раз так, то возьми, пожалуйста, мой телефон и включи первый плейлист в спотифай, а еще можно попросить тебя побыть штурманом? — Чан достает из отсека телефон и снимает блокировку, протягивая сверкающий экран Яну. — Нужно немного последить за дорогой, а то действительно выйдет похищение. Навигатор открыт среди приложений.

      Чан продолжает вести, слегка открывает окна, чтобы ветер проскальзывал в салон и ерошил волосы свежестью и жаром летнего дня. Чонин же исправно исполняет сначала роль диджея, находя в телефоне старшего приложение с музыкой и открывая первый плейлист "Road", а затем, выискивая нужное приложение и дожидаясь загрузки GPS, становится штурманом. Очень старается и внимательно следит за их маршрутом.

      Они едут очень плавно, мягкая музыка размеренно сплетается вместе с голосом Яна, дающим указания. Спустя какое-то время почти полного молчания, по салону начинает разливаться размеренный бит, очень живой, отзывающийся в сердце, а затем знакомый голос начинает выводить мелодию. Чан уже вовсю постукивает в такт по рулю пальцами и слегка кивает головой, но остается сосредоточенным на дороге.

      — Это же..? — Чонин хмурится, пытаясь всё же вспомнить название песни и где он ее слышал.

      — Imagine Dragons, "It's time", она еще была в трейлере к "Хорошо быть тихоней". Смотрел? — идеальный английский Чана вместе с красивым голосом, подпевающим солисту, заставляет в голове Яна вспыхнуть яркую сцену из этого фильма. Он его и трейлер смотрел. Один раз, но сцену запомнил. И песню тоже. Особенно то, как потрясающе она сочеталась с моментом, когда герои едут по ночному городу и свободно расправляют руки, будто крылья, когда стоят в кузове пикапа. Потрясающая сцена, пропитанная каким-то особым ворохом надежд и планов молодости. Когда Чонин смотрел этот фильм, то действительно думал, что сейчас вот его момент юности. И от этого мурашки бежали по коже, а спазм горло сдавливал. Как и в данную секунду, особенно когда тот эпизод из фильма так схож с его настоящим: Чонин смотрит то на подпевающего рядом Чана, чей голос растекается и будто сверкает, то по сторонам, пока машина на приличной для загородной поездки скорости рассекает летний воздух, приближая их к морю, и у Чонина что-то перехватывает в груди, потому что музыка постукивает битом по салону, а его сердце стучит точно так же. Это прекрасный момент, который он, кажется, сохранит на всю жизнь. Чан улыбается ему, а Чонин внутри крошится на маленькие песчинки. Эмоций в раз становится так много, что он сам не замечает, как по щекам начинают бежать маленькие соленые дорожки. А ведь они еще до моря не доехали, а он уже пытается организовать тут свой собственный соленый водоем.

      Чан видит только то, как у Яна блестят глаза, и сам тонет в охватившем его счастье, но всё продолжает следить за дорогой, поэтому упускает секунду, в которую несколько капель скатываются по щекам, а затем Чонин в спешке отворачивается к окну, вытирая влагу с кожи. И даже почти не стыдно, что он расплакался, потому что всё, что происходит сейчас вокруг него и внутри, это так красиво и этого так много, что он не справляется. Просто не справляется с эмоциями, поэтому разрешает губам пару раз дрогнуть, а крохотному всхлипу сорваться сквозь зубы.

      Оставшейся дороги в почти постоянной мягкой тишине, по которой рассыпаются лишь песни из плейлиста на повторе, становится относительно достаточно, чтобы унять дрожь внутри и высушить слезы. Чонин будто нежится в этом молчании, иногда мурчит знакомые песни вместе с Чаном, но большую часть времени он весь растворился в моменте и просто слушает мир вокруг и подпевающий красивый голос Чана тоже. Рябь на сердце будто расходится, и от нее не остается и следа.

      Так думается Чонину до первого глотка соленого воздуха на побережье. И вот он опять готов начать глотать слезы, потому что море шумит и оседает брызгами на щеках, даже пусть между ними еще и метров двадцать белого песка. Чан припарковался совсем рядом с пляжем, который в середине рабочей недели выглядит довольно пустынным, даже несмотря на то что лето всё еще в разгаре. Чонин с жадностью обводит весь берег взглядом и желает распасться на маленькие песчинки, чтобы стать единым целым с морем и мягким песком. Ян — мальчик из прибрежного города, всё его детство — море да ромашки, поэтому куда бы он ни пошел, запах водорослей, соли и ветер в волосах с ним навсегда. Стоит ему закрыть глаза в самую темную минуту своей жизни, и вот он уже на побережье вместе с семьей, строит замки из песка, убегает от пенящейся волны и на спор с братьями задерживает дыхание под водой. Проигравший идет искать крабов и позволяет одному из них цапнуть себя в отместку за нарушенный покой. Чонин чувствует, как уплывает в этих бесконечных воспоминаниях, пока ноги тонут в горячем и слегка влажном песке, который сначала обжигает кожу, а затем дарит прохладу, как только ступни погружаются глубже. Опять по сердцу бежит рябь, вторит этим суетливым движениям морской воды, и Чонин впитывает каждое, стараясь залатать дыру в сердце. Он и не знал, что так скучал по морю. Ян чувствует, как рядом с ним останавливается Чан, и поворачивает голову в его сторону.

      Внутри все сжимается, потому что Бан смотрит прямо и жадно, и Чонин знает этот взгляд, он чувствует то же самое, видит те же черты и эмоции на лице, что и сам сейчас переживает. Чан тоже тот самый морской ребенок, для которого влажный и соленый воздух — часть себя, от которой не отказаться, про которую не забыть. Каждый глоток воздуха нужен для жизни. Чан поворачивается к нему и слабо пытается улыбнуться, потому что по глазам видно, как внутри всё шумит, будто волна, разбивающаяся о прибрежные камни. Брызги готовы скатиться за кромки век.

      — Вау, — Бан всё же улыбается, как может. И опять поворачивается к морю, опускается на песок, совершенно не заботясь о голубых джинсах, и с упоением распрямляет ноги, позволяя воде жадно обласкать их теплой волной со всех сторон.

      — Спасибо, что привез меня сюда, хен, — Чонин садится рядом, чувствуя, как песок щекочет не скрытые подвернутыми штанами щиколотки и голени. — Я и не знал, как скучал по морю.

      — Так всегда. Стоит только увидеть, как осознание накатывает, — Чан зарывается и руками в песок, но взгляд от голубой воды не отводит. — Мне так было мало, когда мы видели его лишь издалека во время нашей прошлой поездки сюда. Я не мог спать из-за этого, так тосковал. У меня столько воспоминаний, связанных с океаном, с водой, это для меня то же самое, что и воспоминания о доме и семье. Я иногда ужасно по ним скучаю.

      Чонин не знает, что сказать, потому что он может лишь отчасти понять Бана и всю глубину его переживаний, хотя бы потому, что его семья в трех часах езды от Сеула, а у Чана... Время исчисляется десятком часов и почти таким же количеством тысяч километров, а еще целым океаном, лежащим на пути. Чонин знает, каково это: тосковать по родне, поэтому так ценит эти месяцы дома. Но мысль, что у Чана этого нет, камнем давит на грудь. Жалостливое и отзывчивое сердце опять действует быстрее мозга, поэтому кончикам пальцев посылается сигнал найти под песком пальцы Бана, коснуться, переплести со своими и крепко сжать, так, чтобы ни одна команда напуганного мозга не могла отменить это решение. Чонин чувствует ответное пожатие, как чанов большой палец гладит его ладонь под теплой кромкой песка. Ян неуверенно смотрит на то место, где предположительно их переплетенные пальцы, видит, как шевелится песок и перекатывается, но всё осознает, только вот сказать ему опять нечего. Зато Чану, кажется, есть.

      — Спасибо тебе, Чонин, — Чан вновь крепко сжимает чужие пальцы, а Чонин всё же отрывается от песчинок и смотрит в блестящие глаза. — Я бы не хотел здесь быть ни с кем, кроме как с тобой.

      — Я... — Чонин воздуха побольше берет и старается не обращать внимание на желание зарыться головой в песок и на приливающий к уже красным щекам жар. — И я тоже, Чан-хен. Я тоже не хотел бы. И... если тебе нужно будет с кем-то поговорить, я буду рядом.

      — Спасибо, Чонин-и, — Чан улыбается уже по-настоящему, ярко, как и вновь ослепительно сверкающее солнце. Он с удовольствием подставляет лицо под теплые лучи и прикрывает глаза. Чонин же щурится от яркости и блеска воды, но взгляд отвести от Чана не может. Он видел Чана в разных ситуациях, Бан открывается для него за это короткое время знакомства все больше и больше, но не было ни одного мгновения, когда бы Чонину не хотелось бы на него смотреть, не было мига, в который Чан был бы ему не интересен, поэтому Ян, как маленький воришка, крадет у вселенной каждую минуту, чтобы засмотреться на Чана до искр из глаз. Чан красивый, Чан интересный, Чан для Чонина — целый новый мир, который ему хочется узнать. И он делает это буквально каждую секунду.

      — Ой, — Чонин издает маленький ойк-хлюп и неконтролируемо подползает ближе. Подобные шевеления заставляют Чана приоткрыть один глаз и с ухмылкой посмотреть на Яна.

      — Ты чего, чудо? — руки их, кстати, всё еще рядом, всё ещё переплетены, поэтому Ян ощущает усилившееся прикосновение.

      — Хен, — но Чонин так увлечен, что сам не замечает, как достает руку из песка, а еще пропускает крошечный разочарованный вздох Чана, когда замок из пальцев разрывается. Яну же не до этого. У него глаза горят шальным блеском и восторгом. — Хен! У тебя веснушки!

      Чонин даже руку одергивает, чтобы не провести пальцами по чужим скулам и щекам. Он широко раскрывает лисьи глаза и неверяще хлопает ресницами. Под яркими и жаркими лучами на коже выступают маленькие очаровательные пятнышки, почти незаметные, крохотными островками рассыпанные по коже: по вискам, совсем чуть-чуть под глазами и на носу, но это так красиво, что у Чонина и его сердца просто нет шансов — они расплываются от умиления.

      — Они... — Чан немного шокирован тем, что кто-то обратил на это внимание. Обычно это не становилось предметом обсуждения, да и сам Бан про них забывал, поскольку не считал чем-то особенным. Но Чонин с таким восторгом в глазах смотрит, будто это что-то, да значит.

      — Они потрясающие, хен, — улыбка конкурирует по яркости с солнцем, только вот Бан готов подставиться и ослепнуть. — Ты самый настоящий австралийский парень, хен. Солнечный.

      Ян хихикает и незаметно сбивает с рук песок, а потом все-таки протягивает длинные пальцы вперед, но не к коже, а слегка касается чужих локонов. Чан в этот раз уложил волосы, поэтому ярко выраженных кудрей нет, но волосы все равно лежат волнами, мягкими, длинными, тягучими и приятными волнами, блестящими смолой под открытым солнцем.

      — Очень красиво, хен. И ты тоже, — наверное, это морской воздух так действует, но смущения нет ни в одной клеточке, поэтому Чонин выдерживает удивленный взгляд Бана, улыбается бессовестно ярко и очаровательно, вызывая у Чана солнечный удар прямиком по сердцу. И это он еще не успевает переварить, что младший его красивым назвал. Чан не умеет верить таким словам, но кто он такой, чтобы не верить Чонину.

      Море продолжает следовать за ними, пытаясь догнать и коснуться разогревшейся кожи, пока они идут вдоль пляжа. Чонин не может удержаться, и делает миллион снимков, даже просит Чана сфотографировать его. Ян и сам исподтишка делает несколько кадров Бана, со спины, но внутри все вихрями скручивается, когда он замечает легкие кудри Чана, которые видно и на фотографиях. Ветер их развевает во все стороны, и Чонин глаз оторвать не может. Этот вид у него опускается на самое дно сердца, чтобы остаться там на всю жизнь. Но юного сталкера безжалостно ловят и с хитрым прищуром грозятся запихнуть в воду за подглядывания. Чонин отнекивается, брыкается, но размякает в кольце рук, а потом и вконец смелеет и просит сфотографировать хена. Для себя. На память.

      Чан стесняется, что не может не вызвать ёканье одного легко поддающегося на такие провокации сердечка, но соглашается. Радости Яна нет предела, Чонин наслаждается каждым моментом. Внутри действительно всё улеглось, остались только безграничное счастье и комфорт. Чонин сосредотачивается на несколько мгновений на этом набухающем в груди чувстве, отключаясь от всего внешнего, и в секунду чувствует, как задыхается, потому что что-то лопается внутри и горячей волной разливается по всему телу, прямо от сердца. Глаза сами находят Чана, и Ян чувствует такой сильный прилив нежности. Ничего вокруг не поменялось: всё такое же голубое небо, шум набегающих волн и Бан, идущий рядом, улыбающийся и щурящийся от солнца, а еще махающий вдруг откуда-то появившейся собачке. Ничего не поменялось вокруг, кроме того, что Чонин понял, как же сильно он влюбился.

      Чонину не смешно, не страшно (если только совсем чуть-чуть), не грустно. Чонин в шоке, настолько, что он останавливается и отстает от Чана, уходящего вперед и что-то увлеченно рассказывающего. Но шок быстро проходит, и ногам возвращается двигательная функция, да к тому же даже мозг и сердце как-то моментально приходят к согласию и решают, что Ян чувствует себя сейчас так правильно, так хорошо, сообщая всему своему существу, что от симпатии избавиться удалось, но вот во влюбленности он погряз. И это самое правильное чувство на свете. У Яна немного кружится голова от волнения, он и знать не знает, что теперь с этим со всем делать, но в крови какой-то сумасшедший вброс эндорфинов, что сердце, а за ним и всё тело на части готовы разорваться.

      — Чонин-и, ты чего? — Чан оказывается рядом в два шага, когда замечает остекленевший взгляд младшего. — Голову напекло?

      Бан прощупывает горячую макушку Яна и за руку отводит в тенек, укрывая от распалившегося солнца. Чонин же позволяет себя скрыть и усадить на скамейку какого-то прибрежного кафе. Чан мельтешит и что-то делает, куда-то уходит, но Чонин даже не особо замечает, надолго ли и куда. Шок потихоньку окончательно сошел на нет, первый выброс радости тоже поулегся и вот тут вот возвращается любимая паника и тревожность, заставляющие сердце ходить ходуном и стучать оглушительно.

      Чонин влюбился.

      Но тут Чан опускается перед ним на корточки, взгляд ловит и широко улыбается, протягивая ледяную бутылку с водой.

      Чонин подвисает на несколько секунд, пока без шансов тонет в этой улыбке и лучики считает в уголках чужих глаз. Чонин влюбился, и это, кажется, счастье. Потому что влюбился он в Чана.

      — Спасибо, — дрожащие пальцы принимают протянутую воду и пытаются раскрутить крышку. Но ожидаемо ничего не выходит, поэтому Чан осторожно забирает бутылку и снимает коварный кусочек пластика с характерным чпоком.

      — Держи, чудо, — Чан треплет блондинистые волосы и садится рядом на деревянную лавочку. — Может быть, ты есть хочешь? Раз уж мы все равно зашли в кафе. Что хочешь?

      Ян только и может, что голову к нему повернуть и жадно отпить из бутылки, осушив сразу же добрую половину. Чан посмеивается, потому что Чонин похож на нахохлившегося воробушка, но всё же немного беспокоится из-за такой резкой перемены в чужом состоянии. Вдруг Чонин схлопотал солнечный удар?

      Чонин, конечно, схлопотал, и удар, но по сердцу. Да так, что всё еще сидит и не очухается. Бан же опять руку прикладывает к чужому лбу, пытается понять степень перегрева.

      — Ну так что? — очевидно, что признаков чего-то серьезного у Яна нет, поэтому Кристофер готов перейти к проверенному способу устранения плохого самочувствия. — Еда?

      — Это ведь ты есть хочешь, хен? — Чонин кое-как вправляет сам себе мозги и берет хотя бы чуть-чуть себя в руки, поэтому даже придает смешливости голосу и выгибает бровь, вновь смотря на старшего. — Угадал?

      — А тебя не проведешь, Чонин-а, — заливистый смех каждым звуком ложится в коробку воспоминаний Чонина. Он никогда его теперь не забудет. — Давай я тогда сам нам что-то выберу.

      Чан мягко касается его плеча и отходит к кассам, чтобы выбрать для них перекус. Пока он переговаривается с кассиром, сурово хмурит брови, вычитывая небольшое меню, и делает заказ, Ян неотрывно смотрит ему в спину. Что он там хочет увидеть, сам не знает. Просто накатило осознание, что влюбиться-то он влюбился, а как дальше с этим быть? Что ему делать? Куда идти? Как вообще жить с этим чувством? От него, конечно, кислорода в легких не хватает и мир кажется слишком блестящим, Чан так вообще вызывает слишком уж учащенное сердцебиение и желание разреветься. Желательно, чтобы у Чана в объятиях. Но вот что там обычно по плану, Ян вообще без понятия. Как люди строят отношения? А нужны ли они Бану?

      Все эти мысли приводят Чонина к тому, что ему нужно время. Много времени, чтобы сжиться с этим со всем, приручить эти чувства и разобраться в себе. Не вывалит же он всё Чану за тарелкой с корн-догами? Нет, конечно. Так думается Чонину, пока он эти самые корн-доги жует, опять в привычной манере запихивая в рот чуть ли не половину в один укус. Чан никак это не комментирует, хотя всё еще смотрит немного удивленно и ставит себе галочку, как-нибудь расспросить мелкого и выведать у того, не отнимали ли у него еду в детстве, что он так отчаянно ее хомячит. Чан посмеивается от этого и привлекает внимание Яна, который уже всё съел и потягивает через трубочку холодную колу.

      — Ты чего? — Чонин удивленно смотрит на хихикающего хена, из-за которого он выплыл из своих мыслей.

      — Ничего, — Чан опять пристально сканирует чужое серьезное лицо и вспоминает, что что-то пошло не так. Он всем телом чувствует, что что-то у Яна на сердце, что ему покоя не дает. — Если ты закончил, то давай еще погуляем. Ты как, выдержишь?

      Прогулку-то Чонин выдержит, а тахикардию из-за пристального взгляда — вряд ли. Но делать нечего, приходится допить колу и поплестись за Чаном. Куда подевалась вся радость? Чонин просто опять чувствует себя маленьким, запутавшимся мальчиком, который ничего не знает про эту жизнь и никому и ничему не может дать отпор. Да даже с собственным сердцем разобраться не может. Сердце-то у него явно тонет в приступах отчаянного осознания влюбленности, поэтому мозг взял управление в свои руки и завел излюбленную нудную мелодию, которая обвивает счастливое сердце цепями и забивает каждый уголочек "серьезными" вопросами. С каждым шагом Чонин становится всё мрачнее и мрачнее, брови хмурит и губу кусает, сдирая тонкую кожицу и прокусывая покрасневшее место до крови.

      Ничего из этого не ускользает от Чана, который уже с сильной тревогой смотрит на каждый тяжелый шаг Яна по белоснежному песку. Вокруг мир сверкает и море шумит, а Чонин будто не отсюда, будто в самом эпицентре шторма. Чану страшно и очень хочется его спасти. Поэтому он останавливается и ждет, пока Чонин до него добредет. Единственное, чего Бан не ожидает, так это того, что Чонин настолько погружен в свои мысли, что вместо запланированного и логичного торможения перед старшим он врежется со всего своего размеренного плетения по пятам прямо в грудь Криса. Чонин выдает маленькое "ой", а у Чана флэшбеки в их первую встречу, когда горе-чудо почти распластался у него на груди. Это всё так же мило и забавно, поэтому мягкой улыбки не скрыть, хотя Ян ее и не видит, смотрит по-глупому перед собой, разглядывая рисунок чужой белой майки, и позволяет крепким рукам аккуратно за плечи отодвинуть свое тело на полшага назад.

      — Чонин, что происходит? — Чан пытается найти его глаза, потому что Ян выглядит совершенно растерянным, потерянным и закрывшимся. Он будто не хочет никого подпускать. Но Чан помнит, что какой-то час назад всё было хорошо, поэтому начинает беспокоиться, не сделал ли он что-то не так. — Чудо?

      — Ничего, — упертый представитель семейства Ян по-прежнему взгляд не поднимает, сосредоточившись на замысловатых надписях на груди напротив.

      — Чонин, — голос у Чана твердый, но одновременно мягкий и пропитанный заботой. Чонина ведет от него и ладони потеют, да и по спине сбегают нервные капли холодного пота. А ведь они стоят под солнцем. Море всё ещё шумит, но кровь в ушах пульсирует куда громче. — Чонин?

      Чан пальцами обхватывает острый подбородок и приподнимает голову, заставляя посмотреть в глаза. Опять кожа под чужими руками горит. Чонину нестерпимо жарко. А еще вдруг страшно глаза открыть, поэтому он жмурится сильно-сильно. Бан, конечно, беспокоится, но не улыбнуться не может. Чонин так похож на маленького лисенка.

      — Я сделал что-то не так? — энергичное мотание головы из стороны в сторону заставляет Бана облегченно выдохнуть на секунду, но затем вновь нахмуриться. — Тогда что случилось? Пожалуйста, не говори "ничего". Что-то случилось.

      Между ними повисает тяжелая тишина. Чонин хоть и открывает глаза, но не дает себе утонуть в карем омуте напротив. Поэтому отводит взгляд и гипнотизирует море, как будто он может на него как-то повлиять. Чонин вообще не может ни на что повлиять, даже и на тот шторм, что внутри творится. Там-то полнейшая катастрофа, особенно по сравнению со спокойной голубой гладью перед глазами. Чан же терпеливо ждет и руку от его лица не убирает.

      — Ты, — Чану кажется, что ему показалось, что этого слова не было. Потому что Чонин выглядит так, будто ничего не говорил. Он весь будто замер, вперился глазами в волны у берега и брови свел. — Ты случился, Чан-хен.

      Резкий поворот головы и серьезный взгляд вышибают из Чана весь воздух. Ему не показалось.

      Если бы Чонин представлял всё происходящее как комикс, то он бы попросил иллюстратора отдельно вынести момент, когда его мозг теряет бдительность, потому что слишком занят всеми этими страданиями и внутренними монологами, а юркое сердце решает всё похерить и нажимает огромную кнопку, на которой, видимо, мелким-мелким шрифтом написано "сказать всё, как есть, признаться, что втрескался по уши, сгореть со стыда и ночью реветь в подушку". Глупое сердце, очевидно, мелкий шрифт не читает. Чонин, конечно, молодец: за тарелкой корн-догов он не вывалил это всё, а вот под серьезным взглядом посыпался. И как теперь это расхлебывать?

      — Что ты имеешь в виду? — Чан хочет треснуть себя по лицу со смачным шлепающимся звуком, потому что от этого вопроса Чонин опять взгляд тупит и краснеет сильно.

      — Я... — раз начал говорить, то пути обратно уже нет. Чонин бы хотел всё свести в шутку, да оно не сводится никак. Только мурашки бегают по всему телу, а в голове пустота и ни одной спасительной толковой идеи. Зато сердце радуется и радушно предлагает уже и дальше говорить всё, как есть. Терять-то нечего. Удивительным образом, но Чонина эта мысль успокаивает. Терять-то действительно уже нечего. Кроме Бана, но об этом он старательно не думает. — Это безумно смущающе... Пожалуйста, прости меня, если тебе будет неприятно или если я скажу что-то неправильное. Просто, кажется, я с ума сойду, если не сделаю что-то. Не могу это оставить вот так. Мне страшно, потому что вдруг я всё придумал и мне показалось, и ты просто так общаешься. Но я... В общем... Я дружить с тобой не хочу. Не так... Я хочу...

      Чонин весь дрожит, а взгляд бегает во все стороны, пока не оказывается пойманным шоколадными глазами Чана. В эту секунду Ян выдыхает и заканчивает говорить. Пусть и до этого он не говорил очень громко, часть слов была на грани слышимости. Но Чан услышал всё. Чонин всматривается доверчиво в чужое лицо, а отчего-то страх весь куда-то испаряется. Просто исчезает из всего тела. Потому что Чан не смеется, не морщится, а лишь внимательно смотрит. Только сейчас Чонин чувствует, что руку Чан так и не убрал, только переместил ее с подбородка на шею и стоит близко-близко.

      — Я тоже не хочу дружить, Чонин-и, — Чану кажется, что всё же нечестно оставлять Чонина одного сознаваться, поскольку если уж тот рискует и хотя бы намеками говорит о том, о чем и Бан думает, то они оба должны принимать в этом участие. — Я вот тебя сейчас поцеловать хочу. Можно?

      В другой бы ситуации Бан рассмеялся бы с короткого замыкания на лице Яна, но сейчас совсем не до смеха. Сомнения и его одолевают, но держать это всё в себе уже невозможно. Поэтому пальцы скользят по мягкой коже шеи и наконец-то дотрагиваются до шелковистой щеки. Чан даже глаза прикрывает, как он мечтал об этом прикосновении. А затем боязливо со скулы большой палец соскальзывает к линии губ, лишь слегка касаясь самого контура нижней. Чан резко выдыхает, но всё так же смотрит на Чонина и ждёт его реакции. Тот стоит не шелохнувшись. Кажется, все программы зависли и значок загрузки опять ярко висит прямо посередине лба.

      — Ты сейчас серьезно? — Чан подушечками пальцев чувствует горячее дыхание. А Чонин отчаянно пытается проснуться, потому что происходящее... Он и представить не мог, что в его обычном дне будет такое. Сердце замирает, хотя оно само это всё и учудило. Чонину бы возмутиться, но он может только глазами хлопать и в напряжении ждать ответ на вопрос, который и сам до конца не осознал.

      — Более чем, чудо, — маленькая ухмылка Чана приковывает всё внимание к себе. — Я очень давно об этом мечтаю. Можно?

      Чан вопрос повторяет, а Чонину кажется, что он сейчас схлопнется и в обморок грохнется. Всё внутри свело и скрутило, но вопрос до него доходит, а он как раз удачно смотрит на чужие губы. Красивые, нежно-розовые, кажется, очень мягкие и пухлые, такой формы запоминающейся, будто сердечко. Чонину хочется узнать, оставят ли они такой же след на коже.

      — Ты мне нравишься, хен. Можно, — как эти два предложения оказались рядом, Чонин не знает и уже совсем не думает. Он просто говорит всё, что на сердце, и от каждого слова счастье разливается по венам. Он боялся, что после его признания наступит кораблекрушение, но вместо этого внутри наконец-то тишина и покой, а еще солнечный свет под крепко сомкнутыми веками. Как только последние слова были произнесены, Ян опять глаза зажмурил и нос сморщил. Неизвестно зачем, но Чан снова думает, что это очень мило, хотя от своих слов не отказывается и медленно наклоняется к очаровательному лицу маленького лисенка.

      Чонин аж дыхание задерживает и весь пытается обратиться в слух, чтобы понять, что происходит, но даже его чувства отказываются с ним сотрудничать, поэтому вместо звуков на первый план выходят ощущения, а именно мягкое прикосновение к губам, почти невесомое, но горячее. Чонин воздух втягивает и рот пытается приоткрыть, когда ожидаемо задыхается от пряной вишни близко-близко, но вместо продолжения губы исчезают и Ян разочарованно открывает глаза, а языком проводит по губам, собирая остатки прикосновения.

      Чан смотрит на него пьяно-счастливым взглядом, пытается улыбку сдержать и сосредоточиться на лице Чонина, но выходит откровенно плохо. Все равно уголки губ лезут вверх.

      — И ты мне нравишься, чудо. Очень, — Чан опять проводит рукой по скуле, а затем вовлекает Чонина в наконец-то разрешенные объятия. Чонин и сам в них тонет, касаясь щекой чужой шеи, укладываясь поудобнее и расплываясь в надежных руках.

      Совсем не кораблекрушение.

      Взгляд боязливо обегает всё вокруг. Ян и не заметил, как они вышли на безлюдный кусочек пляжа, слишком далеко от всех кафе, поэтому фигуры людей лишь вдалеке. Одиночество и интимность момента придают ему уверенности, благодаря которой он позволяет себе коснуться губами чужой щеки и оставить долгий поцелуй на гладковыбритой коже. Чонин и не думал, что это так приятно: прикасаться к другому человеку, чувствовать тепло кожи под губами. Он опять прячет нос у основания шеи Бана и размеренно дышит, пытаясь унять головокружение и легкую оставшуюся дрожь. Мягкие поглаживания большой ладони по спине очень этому помогают. Чонин почти повисает на Чане, пока до ушей не долетает полусмех.

      — А знаешь, — Чан начинает сильнее смеяться, отчего вибрация передаются и Яну. — Это ведь не первый наш поцелуй. Ты, наверное, не помнишь, но первым ты меня поцеловал, когда я тебя до дома из клуба тащил в ночь знакомства. Ты меня тогда прямо в челюсть поцеловал, прямо перед тем, как посвятить в тайны домашней жизни агрессивных курей и как они тебе житья не дают.

      Кристофер заходится громким смехом, но Чонина из объятий не выпускает, хотя тот и порывается. Даже отчаянно пищит "хен" в шею, но Чан не отпустит. Им нужно так постоять еще чуть-чуть, еще минуточку. Он слишком долго об этом мечтал.

      — Не переживай, сегодняшний поцелуй был лучше, — Чан оставляет еще один, у виска, а в ответ получает еще одну порцию задушенного писка и маленький чмок в шею.

      Чонин и сам от себя не ожидает, что ему будет доставлять такое удовольствие оставлять на чужом теле свои прикосновения. Но он с трудом отрывается от Чана, когда тот тянет его с уже почти остывшего песка, почти под вечер, чтобы уйти к машине. Это всё были маленькие, невесомые и неглубокие поцелуи, переплетенные пальцы и крепкие объятия, в которых прошел остаток вечера. Чонин готов был поклясться, что он утонул и потерял счет времени, расплавился под жарким солнцем и в горячих объятиях. Ян думает, что он самый настоящий жадина, потому что даже на пути обратно в машине он держит Чана почти все время за руку. А сам глаз не сводит с их переплетенных пальцев, лишь изредка бросая взгляд на красивый профиль, подсвеченный красным закатным солнцем. Он и поверить не может, что всё это происходит с ним. С ними.

      Чан вновь целует его в губы перед тем, как Ян выскочит из салона машины, припаркованной у самого дома. На улице уже темно, прохожих нет и нет смысла беспокоиться, что их кто-то увидит. Да Чонин и не может: он слишком занят чужими губами на своих губах, которые опять обдают жаром и мягко обхватывают нижнюю губу. Всё еще очень аккуратно, но это уже более напористо, чем тогда, на пляже. И всё же до безумия приятно.

      — Мне пора, Чани-хен, — Чонин отстраняется первый и с грустью смотрит в чужие блестящие глаза. Так не хочется, чтобы день заканчивался и волшебство исчезало.

      — Доброй ночи, чудо, — Бан не может сдержаться и еще раз целует в щеку. — Спасибо тебе за сегодня. Увидимся завтра?

      Чан готов поклясться, что видит, как зажигаются звезды в глазах Яна, когда он слышит последний вопрос. У самого дыхание спирает, потому что отпускать не хочется, но, кажется, надо. Поэтому остается просить, чтобы завтра наступило как можно скорее.

      — До завтра, хен.

      Тихий хлопок пассажирской двери, несколько шагов, звяканье ключей и вот Чонин машет Чану с последней ступеньки у входной двери. Чану плохо видно, но он сердцем чувствует, что Ян улыбается ему. А Кристофер улыбается в ответ.

***

      Они видятся. И на следующий день, и через, и даже через два. Чонин уже почти не смущается, подставляя щеку под нежный поцелуй, в момент, когда Чан приходит пораньше в лавку с неизменным холодным американо для него, а для себя соком. Чонин быстро запомнил, что чаще всего это ананасовый, иногда апельсиновый. И Чан в удовольствии морщится, когда делает сладкие глотки. Это мило. Мило и когда Бан приобнимает его, пока провожает до дома, а Чонин всё так же расплывается в широких объятиях, перед тем, как забежать домой.

      Каждый день он смеется вместе с Чаном, слушая и рассказывая миллионы историй из жизни. Каждый день он всё глубже и глубже тонет в этом водовороте чувств, открывая для себя новые грани своего сердца. Все вокруг будто замечают его состояние и позволяют нежиться на волнах влюбленности, которые вновь и вновь подталкивают его под мягкие и уже такие необходимые прикосновения. Чонин в маленьком мирке, который они с Чаном делят на двоих, и ощущается это окрыляюще-волшебно.

      Дни протекают так размеренно и комфортно, что места для страха просто не остается. На любое сомнение рядом оказывается теплая рука, которую можно крепко-крепко сжать, и все посторонние мысли исчезнут. Останется только терпкий запах вишни и желание уткнуться носом в шею. Чонин и не догадывался, что ему может так полюбиться одна конкретная яремная впадина и ключицы. Но каждый вечер он тыкается туда носом и смеется, чувствуя, как мурашки разбегаются по всему телу Бана. Конечно же, Чонин давно понял, что у Кристофера это место очень чувствительное, поэтому пользуется внаглую. Как умеет, конечно, но отказать себе в наблюдении за чужой реакцией не может.

      Комфорт этих сладко-розовых дней нарушают тревожные сообщения из Сеула, ужасающие фотографии размытых и затопленных улиц, а также прогнозы погоды, предвещающие затяжные сильные дожди и в их городе. Чонин впервые за несколько дней включается в реальность и с неспокойным сердцем вспоминает про хенов, с которыми, как оказалось, всё хорошо. Они уехали к семьям, чтобы быть рядом, пока стихия не угомонится. Чонин облегченно выдыхает и переводит взгляд за окно, где небо вовсю хмурится, а первые капли уже стекают по стеклу. А ведь только первая половина дня, что будет дальше — представить грустно. Но очевидно: дождь будет нешуточный.

      Из-за погоды и новостей и людей на улице почти нет, в лавке посетителей тем более. Поэтому большую часть дня Ян скучает, иногда отвлекаясь на сообщения Чана, Джисона или хенов. Но в большую часть времени он просто слушает музыку и пьет кофе. Выходит какой-то пустой день, застилающийся черными тучами.

      Чан всё порывается прийти, но Чонин просит его этого не делать, чтобы не попасть под ливень. Говорит, что сам доберется сегодня до дома и просит старшего оставаться в безопасности. На мизинчиках клянется, что напишет, как только зайдет домой. Даже кроссовки не будет снимать, а сначала сообщит, что он в порядке.

      С трудом, но Ян досиживает почти до самого конца рабочего дня и закрывает магазин, с беспокойством поглядывая на продолжающее чернеть небо. По неведомым законам вселенной, как только он закрывает магазин на ключ и делает шаг из надежного укрытия под козырьком, небо рвется на части и начинается дождь. Сразу же сильный, такой, что даже зонтик, впихнутый мамой утром, становится таким себе помощником. Но Ян упорно держит его над головой и пытается шагать в сторону дома.

      Спустя десять минут вялой дороги, абсолютно не наполненной энтузиазмом, Чонин понимает, что домой он совсем не хочет. Просто ноги не идут, и он скорее потонет тут, чем доберется до дома. Потому что хочется стоять на месте и тупить. Хотя на самом деле ему просто хочется к Чану. Он хочет к Кристоферу, поесть рамен, посмотреть на дождь, посталкерить и позалипать на чужой красивый профиль. Возможно, пообниматься. Меньше тридцати секунд уходит на то, чтобы признать это желание и утвердить его как отличную идею, поэтому Чонин зачем-то перескакивает через лужи (чтобы тут же наступить в следующие), но всё же добирается до магазина с продуктами, а затем бежит в сторону дома Бана. И уже через каких-то десять минут он проскальзывает, словно воришка, в подъезд, стряхивает капельки дождя и нетерпеливо, перешагивая через ступеньки, поднимается на нужный этаж. У знакомой двери он ненадолго замирает, но с глубоким вдохом стучит, аккуратно и очень ненавязчиво, а потом даже звонит. Потому что ему не открывают. Ни после второго стука, ни после третьего звонка.

      Кажется, дома никого нет. Чонин стоит мокрый насквозь в полутемном подъезде, из маленького окошка видно черное небо и плотную пелену дождя. А за дверью в квартиру Чана очевидно никого нет. Ян проверяет телефон: хен был онлайн полчаса назад, звонить он точно не будет, ведь его не звали, а Чан волен делать всё, что хочет. Явно не сидеть и не ждать внезапного визита Яна.

      И всё же это не мешает вот уже несколько минут Чонину с грустью смотреть на дверь, как будто она может открыться вдруг и оттуда выйдет его хен. Но ничего не происходит. Он даже решается еще раз нажать на звонок. Но нет...

      Никого нет дома.

      — Чонин? — за спиной тот самый голос, который он ожидал услышать из-за входной двери.

      Чонин тут же поворачивается на голос и видит перед собой точно такого же мокрого Чана, с которого вода стекает маленькими ручейками, собираясь на сером бетонном полу. Бан удивленно вскидывает брови и проводит взглядом по кроссовкам, наличие воды в которых видно и невооруженным глазом, по прилипшей к телу футболке и по неловко сжимающим пакетик из супермаркета и зонтик пальцам.

      — Чан-хен, — Чонин делает шаг вперед, но тут же морщится, когда мокрая одежда за ним не успевает, а обувь издает чавкающий звук. — Я тут, рамен принес.

      Чонин в доказательство приподнимает белый пакет.

      — А я пошел тебя искать, думал, что успею и всё-таки провожу тебя, — Чан подходит ближе и заправляет выбившиеся волосы-сосульки. Движение по сути бесполезное, потому что голова у Чонина и так мокрая, а волосы торчат во все стороны. Но ни Бану, ни Яну оно таковым не кажется. Тепло сразу становится от прикосновений. — А ты вот где. Пойдем.

      Чан отпирает квартиру и пропускает Яна внутрь. Тот же, уже освоившись, скидывает мокрые кроссовки и уверенным шагом идет на кухню. И по-хозяйски раскладывает на столешнице рамен, кимчи, газировку, сыр, сосиски и яйца. Глаза прищуривает и начинает окидывать взглядом рабочее пространство будущего шефа, пока не слышит от входной двери смех. Ян бровь вверх поднимает и удивленно смотрит на смеющегося Чана, а только потом до него доходит, как он невежливо ведет себя в чужом доме.

      — Прости, Чан-хен, — Чонин тут же привычно краснеет, а Чан моментально перестает смеяться, когда видит смущение на лице. — Я просто захотел вечер с тобой провести. Не против, если я ужин приготовлю? Я тут все купил.

      Ян вновь показывает купленные продукты, будто оправдывается.

      — Чудо... — Чан наконец-то разбирается с мокрыми кроссовками и входит в комнату. — Как я могу быть против, если такое чудо собирается приготовить нам ужин и провести со мной вечер. Только давай ты сначала сходишь в душ или хотя бы переоденешься в сухую одежду. Идет?

      Холодная и мокрая одежда тяжелой ношей на плечах дает о себе знать, заставляя поежиться. Поэтому Чонин соглашается на предложенные шорты и футболку, но от душа отказывается. Ему нормально.

      Бан неопределенно хмыкает и говорит, что сам он тогда точно сходит в душ, если Чонин, конечно, не против. Чонин не против и сосредотачивается на готовке, выискивая нужную посуду, распаковывая продукты и внимательно наблюдая за закипающей водой для рамена. Вот только все мысли разбегаются, когда вода в ванной перестает течь и Чан выходит из душа в одном полотенце на бедрах. Поначалу Чонин чисто инстинктивно реагирует на звуки и движения со стороны ванной, но просто зависает, когда Чан проходит мимо с этим набедренным полотенцем, открывая все рельефы и мышцы. Скопившуюся слюну во рту Ян списывает на очень ароматную приправу от рамена. Хотя какой-то слишком уж хитрый хмык Чана заставляет его отвести взгляд и вернуться к готовке.

      — Извини, забыл взять одежду, — Чан пожимает плечами и скрывается за дверью спальни.

      — Ничего, — Ян отвечает хоть и запоздало, но хвалит себя за то, что всё же отвечает. — Я почти закончил с готовкой.

      — О, — заинтересованная кудрявая голова с влажными прядями тут же высовывается из дверного проема. Чан на ходу натягивает очередную черную майку и в секунды оказывается за столом. Хотя потом все же вскакивает и смущенно помогает Чонину накрыть на стол.

      Когда перед ними дымятся две огромные тарелки, Чан нетерпеливо хватает палочки и перемешивает содержимое.

      — М-м-м, — Бан действительно мычит, повышая голос на октаву, и глаза закатывает. — Чонин-и! Спасибо за еду.

      Ян улыбается, кивает, наблюдая, как Кристофер с удовольствием отправляет в рот порцию за порцией. Где-то под ребрами жжет и совсем не от острой приправы. Чан острое плохо переносит, поэтому Чонин и следил так внимательно за раменом, чтобы не переборщить с приправой.

      Чонин очень доволен этим вечером: за окном хлещет дождь, так свирепо, что громкость на телевизоре приходится периодически повышать, но сам Чонин примостился под боком у Чана на диване, уютно улегся головой на плече, они смотрят какой-то ужастик, а Ян исподтишка еще и на профиль красивый умудряется поглядывать. Представить что-то более идеальное ему сложно.

      Хотя кажется, что Чан задался целью не просто представить, а продемонстрировать наглядно, потому что в какой-то момент Чонин чувствует поглаживания по бокам, перетекающие на руки, предплечья, шею. Это немного щекотно, поэтому сначала Ян вздрагивает, но потом опять обмякает под мягкими и размеренными движениями. На экране кому-то отрезают ногу, а с кого-то снимают кусок кожи, а Чонин плавится и нежится под каждым прикосновением, особенно когда чувствует губы у виска. Ему никогда, кажется, не смогут надоесть эти прикосновения и ощущение чановых губ на своей коже.

      — Чан-хен, — Чонин прикрывает глаза и чувствует, как сознание уплывает, остается только твердость чужого тела под боком и губы, продолжающие целовать его. — Ты можешь меня поцеловать?

      — Ты уверен? — Чан продолжает скользить губами, прикасается к линии челюсти, а Чонину становится нестерпимо жарко. Уверен ли он? Он без понятия, но хочется до мурашек по коже, до сдавленных выдохов и покалываний на губах и пальцах, которые неконтролируемо тянутся к чужим все еще влажным волосам. Чонин пальцами кудри перебирает и до последнего держится, чтобы глаза не закрыть. Но проигрывает, как только Чан начинает приближаться к его лицу. Веки смыкаются, а Чан на несколько мгновений замирает, вглядываясь в лицо Чонина: на первый взгляд может показаться, что он спит, но подрагивающие ресницы и неспокойное дыхание его выдают. Чан и сам начинает дышать более прерывисто, нервничает, боится что-то испортить, но всё же приближается к тонким губам. Бан замирает, и Чонин это чувствует, поэтому вместо повисшего в воздухе вопроса сам подается вперед, наощупь накрывая сладкие после сока и газировки губы. Только сейчас наступает паника, потому что Чонин не знает, что делать дальше, но Чан будто чувствует, поэтому улыбается в поцелуй, но нежно обхватывает нижнюю губу своими губами, а самого Яна разворачивает к себе ближе, притягивает и пытается утянуть к себе на колени. Чонин от неожиданности глаза распахивает, но всё же усаживает поудобнее на мускулистых бедрах и опять возвращается к губам, полностью расслабляясь и позволяя Чану руководить процессом.

      Чан целует медленно, очень осторожно и неглубоко, потому что Чонин дергается, когда чувствует прикосновение чужого языка к своим губам. Чан старается сбавить обороты, но Чонин учится быстро, поэтому тоже повторяет это движение и проходится языком по влажным губам Кристофера. Того будто током прошибает, и Чонин в страхе распахивает глаза еще шире, всматривается в раскрасневшееся лицо Чана, пытаясь понять, сделал ли он что-то не так. Но вместо ответа он получает еще более напористый поцелуй. Чан очень старается себя сдерживать, но не совсем это и получается, тем более пока что Чонин расплавленным зефиром растекается по его груди и позволяет себя целовать так, как хочется Бану. Поэтому он разрешает себе протолкнуть язык в чужой рот чуть дальше губ. И тут происходит то, что никто из них не ожидал: Чонин стонет, громко и надрывно. Ян и сам от себя не ожидает этого, а Бан и подавно пугается и отстраняется, в легкой панике всматриваясь в красное лицо младшего. Чонин же старается покраснеть еще больше, потому что он не знал, что в состоянии так высоко стонать, а еще что от одного поцелуя и движения чужого языка в своем рту так возбудится. У него голова начинает кружиться, а внизу живота все стянуло в тугой узел, член начинает твердеть, а сам Чонин не знает, куда себя деть. Всё существо хочет вернуться в объятия и позволить языку Чана продолжить то, что он начал. Потому что ощущалось это преступно хорошо. Сладко. Горячо. Чонину понравилось, но жар возбуждения его пугает, поэтому он пытается сползти с колен Криса и уползти в сторону прихожей, чтобы покинуть квартиру.

      Гениальный план проваливается буквально на попытке подняться на ноги, потому что Чан крепко хватает его за запястья и не планирует отпускать. Чонин смотрит ему в глаза и тут же ощущает удушливую волну стыда, которая гасит все возбуждение. Чан смотрит на него побитым щеночком, широко раскрыв глаза, в которых плещется беспокойство.

      — Чонин? Я ошибся? Тебе некомфортно? — голос у Бана низкий, с проскальзывающими остатками собственного возбуждения. Но видно, что он очень сильно переживает за Чонина, боится, что что-то сделал не так. — Пожалуйста, не уходи, а поговори со мной. Что не так?

      С тяжким вздохом и провинившимся видом Чонин возвращается на диван, опять подползая под бок Бана. В глаза не смотрит, пытается разглядеть, что там на экране происходит. Но там ничего интересного нет: маньяк все не выпускает жертв из дома, а полиция никуда не торопится. Но вот Бан ответ ждет, и Чонин думает, что не в той он ситуации, чтобы отступать.

      — Ты чего-то смущаешься? — Чонин упорно молчит, поэтому Чан возвращает поглаживания по рукам и старается расслабить его, а еще помочь с объяснениями. Чонин ему очень благодарен за это, потому что дрожь почти сразу же уходит, а у него находятся силы кивнуть в ответ, отвечая на вопрос. — Тебе не понравилось целоваться?

      Мотание из стороны в сторону Чан воспринимает как отрицательный ответ. Уже хорошо, что не в поцелуях проблема.

      — Ты испугался? Не знал, что делать? — Чан ни на секунду не прекращает блуждать пальцами по рукам, по спине, из-за чего Чонин наконец-то набирается смелости ответить вслух.

      — Да, не знал, — взгляд всё так же направлен на экран, но Чан и не давит. Он вообще ничего не ждет, лишь бы только Чонин в себя не уходил. — Я не умею целоваться и я... Я испугался, что мы зайдем куда-то дальше. А я не готов и не знаю, каково это. А вдруг тебе не понравится? Или я сделаю что-то не так и даже не пойму этого?

      Чонин пунцовый. Даже в темноте он чувствует, как его лицо горит, а вслед за ним в легких кислород сгорает от нервов. Всего трясет, хотя он и хвалит себя за то, что продолжает говорить.

      — Чонин, мне не может "не понравиться". И никакого "дальше", куда мы обязательно должны зайти, нет. Мы не будем делать ничего, чего бы ты не захотел. Только с полного согласия. Если хочешь, я перед каждым поцелуем буду брать с тебя расписку, что ты точно уверен и разрешаешь мне утонуть в безграничном счастье, пока мы целуемся. Пойдет? Потому что я быстро шаблоны напечатаю. Лишь бы тебе было хорошо. А мне всегда хорошо, пока ты рядом. Это очень новое для меня чувство. И я благодарен, что ты позволяешь мне его испытывать. Но делать что-то, что заставляет тебя переступать через себя, я не буду. Пожалуйста, не беспокойся о том, делаешь ли ты что-то не так. Ты всё делаешь так, и мне очень хорошо рядом с тобой, — Чан говорит так серьезно, что у Яна мурашки сильнее бегать начинают, а от сурового тона хочется в комочек сжаться. Но внутри как-то становится спокойнее. Опять шторм сменился гладью.

      — Но я ведь... — Чонин воздуха побольше в легкие набирает, чтобы сознаться. — Девственник. Я буквально ничего не умею.

      — А я нет. И что? Я тебе от этого стал меньше нравиться? — Чан все же не выдерживает и поворачивается к нему лицом, заставляя сползти светлую макушку со своего плеча и, в конце концов, посмотреть в ответ. — Это что-то меняет для тебя?

      — Нет, — Чонин тихо говорит, почти шепотом. Это и правда для него ничего не меняет, потому что он просто доверяет Чану.

      — Так почему твой опыт должен что-то менять для меня? Мне ты нравишься, такой, какой есть. Просто ты, — Чан смягчается, и Чонин моментально перенимает это чувство расслабления, вновь утопая в нежном взгляде. И сам лезет целоваться. Так, как умеет, улыбаясь и посмеиваясь, иногда даже разрешая себе прикусить чужие губы, а еще оставить один засос на сладкой шее. Чонин разрешает себе влюбляться так, как он может. Как может его увлеченное сердце.

      — Ты ведь останешься на ночь, да? — фильм они смотрят уже какой-то другой, но стабильно в сюжет не вникают. Возможно, это вторая часть того ужастика или седьмая. Никто не в курсе. — Не переживай, просто спать. Сейчас уже очень поздно, а дождь не прекращается. Идти домой просто опасно. А я тебя завтраком накормлю.

      Поглаживания никуда не исчезают и Чонин под ними плавится, чувствуя себя маленьким облачком, которое невесомо парит и наслаждается теплыми прикосновениями нежаркого, а очень теплого и нежного солнца. Чан замечает, как у того глаза периодически закрываются на более долгий срок, чем положено для моргания, а дыхание становится куда более глубоким и размеренным.

      — Останусь, — Чонин широко зевает и поудобнее укладывается на чужом плече. — Тем более хен обещает мне завтрак. Как такое пропустить?

      — Только родителям скажи, чудо, — Чан обнимает крепче, хотя казалось бы, что ближе притянуть уже нельзя. Но он не перестанет пытаться.

      — Уже сказал, — очередной зевок пожирает слова. Чонин сказал, минут двадцать назад настрочил сообщение, что сегодня дома он не ночует. Почему-то был уверен, что Чан его не выпустит из квартиры. По крайней мере, очень хотел в это верить, ведь самому уходить никуда не хотелось.

      — Хитрый лис, — Чан посмеивается, а сам просчитывает, какой завтрак он сможет организовать из имеющегося скудного запаса продуктов. Светлый образ яичницы приходит спасительным вариантом в голову, и он опять довольно хмыкает.

      А Чонин тоже улыбается, но думает, что он совсем не хитрый лис. А просто прирученный. Пусть и, возможно, очень уж быстро, но он очень надеется, что это того стоит. Верит. Крису невозможно не поверить.

      Ведь Бан свое слово точно сдержит. И уж точно крепче всех обнимет во сне, приятно притянув к себе и охраняя от любой беспокойной мысли. А утром накормит самой вкусной, хотя и немного подгоревшей яичницей. Чонин будет жевать с самым довольным лицом на свете, а Чан готов отдать ему и свою порцию тоже. Потому что в нем сейчас столько счастья, а еще благодарности. Это первая ночь за долгие-долгие дни, когда он заснул раньше, чем наступил рассвет, и спал так спокойно и уютно рядом со своим чудом.