Феликс устало садится на стул и вытирает выступившие на лбу капельки пота, пропитавшие блондинистые пряди, уже прилипшие к шее. Взгляд окидывает полутемную кухню, на которой единственным источником теплого и живого света является маленькая настенная лампа, висящая прямо над плитой, из-за чего дымка от горячей кастрюли приятно колышется в ее свете. За окном тоже темно и валит густой снег, залепляющий краешки стекол. Феликс вздрагивает, думая, какая же на улице холодрыга, но потом тут же представляет, как бы хорошо было выйти в полночь на улицу и в полной мере ощутить наступление Нового года и обновление мира, вдохнуть свежего и колючего воздуха, но тут из темноты квартиры доносится сдавленный кашель, заставляющий Ли подскочить и вернуться к помешиванию бульона. Это рецепт его мамы, который никогда не подводит: простуда убегает, сверкая пятками, стоит только выпить пару кружечек наваристого бульона. А если всё же не поможет, то Феликс уже достал рыбий жир.

      Налив почти полную кружку, Ли аккуратно подходит к приоткрытой двери, за которой слышится чужое хриплое дыхание.

      — Инсон, — низкий шепот Феликса растекается по темноте. Ответа нет. — Инсон?

      Феликс делает аккуратные шаги вглубь, стараясь быть как можно тише и мягче, но тут тьму разрезает свет телефона, демонстрирующий входящее сообщение. Телефон же благополучно находится в руках его парня и освещает нахмуренное лицо и вперившиеся в Феликса глаза.

      — Ты не спишь! — Ли расплывается в улыбке и подходит к кровати, усаживаясь и протягивая вперед ароматную и дымящуюся кружку. — Я сварил бульон, он должен придать тебе сил, а еще я могу сходить за лекарствами, если эти не помогают. Нужно что-то?

      — Спасибо, зайчонок, — Феликс морщится то ли от нездорового голоса, то ли от неприятного обращения. Он столько раз говорил ему, что из Ли выходит никакущий заяц... Вот котик — другое дело, поэтому и обращение просил поменять. Но Сону всё равно, и он продолжает звать его "зайчонком". Как и сечас: Инсон забирает у него кружку, но совершенно не замечает недовольства на чужом лице, зато сам тут же кривится, когда вдыхает запах. — О, Боже! Что за ужас?!

      Брови Феликса удивленно взлетают вверх, а руки скрещиваются на груди.

      — Это мамин рецепт вообще-то, — Феликс обиженно жует губу, но смотрит прямо. — Я ей специально звонил сегодня, хотя в Сиднее уже вечер и они заняты подготовкой к празднику. И я пробовал... Мне показалось, что вышло неплохо. И тебе нужно горячее...

      — Тогда иди ко мне, — Инсон отставляет кружку на место и распахивает объятия, а затем, не дождавшись реакции, тянет Феликса за руку на себя, заставляя улечься рядом.

      — Это еще зачем? — Феликс продолжает хмуриться и смотрит на отставленную на стол кружку. Конечно, он заметил это движение и почувствовал скользящую по сердцу обиду.

      — Мне же нужно горячее, — Инсон обнимает хрупкие плечи и целует в макушку, задевая кожу горячим дыханием. Феликс же ежится от чужого воспаленного жара, но отстраниться не смеет и хихикает на такой топорный ответ. И всё равно остается рядом.

      — Как у твоих родителей дела, зайчик? — Инсон убаюкивает Феликса в коконе объятий и продолжает горячо дышать в затылок, пока такими же горячими пальцами блуждает по карамельной коже, скрытой рождественским свитером. Феликс обожает Рождество и Новый год ждет не меньше, хотя для многих это и второстепенный праздник, особенно в Корее, но дома, в Австралии, его семья всегда празднует с большим энтузиазмом. Особенно его мама любит Новый год и с радостью встречает календарное обновление жизни. Феликс прикрывает глаза и с улыбкой представляет, как сейчас дома всё так же, как и всегда, украшено гирляндами, а мама морщит нос, загадывая желание под удары часов в полночь, и торопит всех скорее налить ей бокал вина.

      — Всё хорошо. Готовятся к празднику, мама командует и не дает никому спуска. Тебя они, кстати, тоже поздравляли и желали крепкого здоровья, — Феликс проводит пальцами по руке Инсона и откидывается на подушки, всматриваясь в лицо напротив. Они включили светильник, поэтому Феликс полностью тонет в темных глазах и плывет от строгости взгляда. Инсон старше него на восемь лет, и Феликс до сих пор не понимает, что привлекло успешного юриста в двадцатидвухлетнем мальчике, когда он год назад пришел в его юридическую фирму за консультацией. Он всё пытался оформить двойное гражданство, но каждый раз пугался бумажной волокиты. А в этой фирме его просто так не отпустили и почти что заставили обратиться к ведущему юристу, Сон Инсону, который и взял на себя бумажную работу, а потом и Феликса как-то прихватил незаметно. Да так, что уже год не отпускает. И поэтому Ли очень ждал эти их первые совместные зимние праздники, а еще очень надеялся познакомить своего парня с семьей, но тот совершенно неудачно заболел так сильно, что поездку пришлось отменить. — Они очень жалеют, что мы не смогли приехать.

      Феликс озвучивает свои мысли и с грустью смотрит на мужчину, если честно, надеясь выцапать обещание поехать в ближайший отпуск или на все следующие праздники в Сидней. А Инсон же неопределенно хмыкает и тянется к розовым и покусанным губам, но останавливается, когда звук нового сообщения заставляет экран телефона ожить. Всё внимание тут же переключается на телефон, а Ёнбок продолжает разглядывать чужой острый профиль. У Инсона довольно тяжелые черты лица, густые брови, непослушные волосы и острые скулы, взгляд жесткий, но Феликс поплыл, когда ему впервые удалось смягчить этого с виду сурового мужчину, выхватить светлую улыбку. Так поплыл, что не сдержался и смущенно поцеловал в щеку, когда Инсон провожал его поздно вечером домой. Вот только его смущенный поцелуй был перехвачен напористыми и подавляющими губами Сона, тут же взявшего контроль, хотя Ёнбок был только за то, чтобы сдаться и угодить в купол из защиты, в котором казалось, что не страшна ни одна беда. И очень хотелось Феликсу отплатить за такую защиту безграничной заботой и нежностью, которых, он знал, в его сердце предостаточно.

      В потоке нежности Феликс сам тянется губами к небритой щеке и почти касается кожи, но слышит сухое:

      — Подожди, детка, — тяжелая рука ложится на затылок. Может показаться, что Инсон его гладит, но Феликс внутри морщится, потому что понимает — останавливает и отстраняет, не давая приблизиться. И Феликс ждет. Ждет долго и упорно, пока Инсон отложит телефон, но его упорства не хватает, поэтому он проваливается в мягкий сон, стараясь прижаться к мужчине поближе.

      Когда же в следующую секунду раздается вибрация звонка, то Ёнбок разлепляет глаза и понимает, что они оба уснули. Ли выпутывается из горячих рук Сона и подбирается пальцами к чужому вибрирующему телефону, который закатился в одеяло между их телами. Феликс старается быстро нашарить дурацкий черный кирпич, чтобы прекратить звонок и постараться предотвратить пробуждение своего парня. С немым победным криком Ёнбок сбрасывает звонок, даже не глядя на экран. Телефон откладывается на рядом стоящую тумбочку, а Ли пытается заползти под руку Инсона, чтобы полежать рядом еще пять минуточек, ведь до полуночи и наступления Нового года остается еще три часа и нужно возвращаться к небольшой подготовке. Но его останавливает разливающаяся по телу нежность. Может быть, это подкрадывающийся праздник так действует, может быть, мягкий снег за окном придает уюта, но Феликс тянется пальцами к чужому лицу и нежно гладит, любуясь наконец-то разгладившимися складками и ставшими под крепким сном почти мягкими чертами лица. Возобновившаяся вибрация со стороны тумбочки заставляет вздрогнуть и упустить момент. Феликс вновь, уже раздраженно отключает телефон, но на этот раз оставляет его в руке, и не зря, потому что третий звонок не заставляет себя ждать.

      Когда и в третий раз он нажимает на отмену вызова, то уже в легких набирается воздух, а в голове выстраиваются реплики для диалога со звонящим, но в следующую же секунду звонки сменяются текстовыми сообщениями.

      Ёнбок не из тех, кто шпионит, лезет в чужие дела, читает переписки и ревнует, но как только он видит своё имя во всё продолжающих приходить сообщениях, то теряет всё ощущение мира и заготовленный для диалога воздух. Его реальность сходится до двух предложений: "Видел бы твой маленький Феликс, как ты со мной стонешь, Инсон" и "Я беременна от тебя, оппа". Феликс дрожащими руками пролистывает поток сообщений от незаписанного в телефон номера и пытается научиться дышать заново: девушка, точнее уже беременная женщина продолжает поздравлять Инсона с, как выяснилось, долгожданным отцовством, а еще через сообщение просит как можно скорее поделиться новостью с ним, с Ли Феликсом. Удивительно, как много она вообще о нём знает. А вот Феликс о ней — ничего.

      Когда экран телефона покрывается каплями и гаснет, Феликс наконец-то замечает, что плачет, а его тело беззвучно вздрагивает под новыми и новыми волнами слёз и спазмами. Инсон же рядом продолжает спать, и на какое-то мгновение пальцы Феликса даже тянутся поправить заползшую на глаза прядь, но телефон опять загорается входящим сообщением, а рука замирает в воздухе. Пальцы дрожат и дыхание всё ещё невозможно. Жар в квартире становится невероятно сильным, удушающим, поэтому Феликс в каком-то отчаянном порыве сползает с кровати, предварительно аккуратно положив телефон на подушку, а затем выхватывает первые попавшиеся на глаза вещи, выключает всё на кухне, хватает свой телефон, обувается и выключает свет в прихожей, погружая квартиру в темноту и пустоту. Феликс открывает дверь на лестницу и продолжает стоять на пороге в слабом свете подъездной лампы. Дверь раскрыта, и холодный воздух щупальцами проползает в квартиру, но больше ничего не происходит. Ощущение, что квартира пустая, а потом Феликс ловит себя, что и чужая тоже. Хотя капля сердца и хочет, чтобы тот, кто остался в глубине, там, на кровати, заметил его пропажу и сейчас же остановил, объяснил, заставил поверить, что всё иначе. Феликс признается себе, что он бы попытался поверить. Но вместо этого последний взгляд всё равно не находит ничего, никакого движения. Только удушающая пустота. Которая запечатывается щелчком от закрывающегося замка.

      Феликс бездумно выходит на улицу и останавливается у ступенек подъезда. Снег продолжает оседать на подрагивающих плечах и лезть мокрыми хлопьями в глаза, хрустит под ногами, но ни одним причудливым полетом снежинок не отзывается в душе. Только его холодность находит отклик — Феликс чувствует, как холодно становится внутри. Всё складывается в до ужаса болезненную, но правильную картину: долгие рабочие часы и переработки Инсона, сильная закрытость, которую Феликс списывал на общую мрачность и интровертность характера — и всё для того, чтобы свестись в до смешного банальное "изменил". Перед глазами всплывает многое, но почему-то больнее всего именно от воспоминаний о поцелуях и улыбках. Феликс считал все их искренними и такие же дарил в ответ. Но отчего-то оказался сам втянут во что-то грязное и искуственное, в то, о чем все вокруг в курсе, кроме маленького, глупого Ёнбока. И от этого по-детски обидно и очень по-взрослому больно. Не только сердце, но и быт Феликса рассыпались на части: ему нужна новая квартира, нужно выделить на это деньги, перераспределить расходы, перевести вещи, купить новые футболки, чтобы они не пахли Инсоном и не ранили, а еще вырастить новое сердце. Потому что сейчас от старого ничего не осталось. Ли хватается за куртку, сжимая ее пальцами в районе груди, ведь там болезненно тянет и сдавливает, но легче не становится — сильный приступ боли разливается внутри и течет по венам, заставляя тело корежиться под спазмами. Но удивительно, что Феликс продолжает дышать, продолжает делать шаг, а не умирает от каждого спазматического толчка агонии внутри. Феликс не умирает и продолжает идти.

      Повисшие вдоль тела руки ловят каждую снежинку, встречающуюся на пути, а в голове назойливо крутится каждая столь любимая песня, посвященная разбитому сердцу. Феликс даже ухмыляется: вот теперь он под них всласть наревется. Но улыбка сменяется гримасой отвращения, когда он понимает, что холод забрался под не самую его теплую куртку, а еще начал щипать покрасневшие ладони. Феликс останавливается и оглядывается по сторонам: он забрел в какой-то не самый оживленный район, а учитывая приближение полуночи, то Ли может себя почти с гордостью назвать единственным полуночником, шастающим по улицам. Но поток мыслей быстро перескакивает с вопроса "где я?" на вопрос "сколько времени?", ведь разбитое сердце, обман, лишение жилья и совместного будущего не отменяют приближение Нового года, который Феликс, к своему удивлению, всё еще настроен отпраздновать. Поэтому ладонь заползает в карман и достает телефон, услужливо сообщающий, что до начала нового года жизни осталось не больше полутора часов. Феликс хмыкает, принимая информацию к сведению, и уже собирается убрать телефон в карман, как тот начинает настойчиво вибрировать. От надписи "Инсон-хен" замирает сердце и бросает в жар посреди холодной улицы. Феликс еще раз бросает взгляд на время и думает, что лучше оставить это в старом году.

      — Да, — голос хрипит, показывая неудачную сторону низкого тона.

      — Зайчонок, ты где? — на другом конце Инсон несколько раз кашляет, а в остальном голос остается абсолютно ровным и обычным. — Ты вышел за лекарствами? Купишь что-нибудь от горла?

      — Я всё знаю, Инсон-оппа, — последнее слово выходит почти предательски дрожащим от вновь подкативших слез, но Феликс стискивает пыльцы в кулак, из-за чего ногти болезненно впиваются в ладонь. — Поздравляю со статусом отца. Ты ведь так этого хотел.

      — Зайчонок! — Инсон исходит на какой-то несвойственный его строгому образу писк, но резко срывается на кашель. — Подожди, я всё...

      — Не надо ничего объяснять, Инсон, — Феликс смотрит на ночное небо и на кружащиеся снежинки, сталкивающиеся с облачками пара от его дыхания. — Я просто надеюсь, что с ребенком ты будешь честнее, чем со мной. Люби его искренне. Ведь я тебя любл... любил, значит, это возможно и есть за что. Покажи ему лучшую сторону себя, хен.

      — Феликс, послушай... — слова обрываются и Инсон замолкает, а Феликс даже не закрывая глаз может представить, как он хмурится и думает, что должен сказать. Он видел это много раз: "я не встречу тебя после университета, потому что у меня дела" и "мы не проведем выходные вместе, потому что у меня вызов в другой город". Теперь это всё обретает новый, законченный смысл.

      — Нет, Инсон. Я заберу вещи утром. Счастливого Нового года, — Феликс отключает звонок и тут же опускается на поребрик, отчаявшись устоять на дрожащих ногах. Телефон продолжает крутить в руках, но Инсон так и не перезванивает.

      Куда он заберет вещи утром... Как он это сделает, если от пришедшего через пять минут от Инсона "извини" он ревет уже десятую минуту... Куда он пойдет и как будет искать жилье 31 декабря в полночь... Феликс в немом отчаянии обхватывает себя за плечи и пытается не завыть на всю улицу. Тело начинает дрожать не только от слез, но и от холода, поэтому сквозь пелену слез и снега Ли пытается разглядеть хоть что-то с указателем "24 часа". К его огромному облегчению, внизу небольшого спуска маячит какое-то крошечное круглосуточное кафе, к которому Феликс с откуда-то взявшейся легкостью почти бежит. Но воспитание и манеры заставляют его остановиться у самой двери, стряхнуть застрявшие на капюшоне снежинки и спокойно войти в кафе.

      Звук колокольчика разносится по почти что неосвещенному и пустому помещению. Сотрудника за барной стойкой он замечает не сразу, а силуэт посетителя за дальним столиком — вообще только тогда, когда садится на диванчик у окна и еще раз окидывает взглядом помещение. Официант лениво собирается, чтобы подойти к нему, складывает меню и щелкает ручкой, по залу разносится слишком уж грустная песня про несложившееся Рождество, а от незнакомца на другом конце кафе веет холодом и отчуждением. В принципе, так и начинаются все ужастики. А таких солнечных мальчиков, как Феликс, первыми и убивают. Причем такие вот загадочные посетители это делают чаще всего. Бросаются на слабых и беззащитных. А именно таким Ли себя сейчас и чувствует. Он так привык за этот год полагаться на Инсона, доверять его опыту и возрасту, что почти что забыл, каково это — самому решения принимать. Комок вновь скатывается у горла и начинают душить слезы...

      — У нас есть отличный рождественский глёг! — не поддающийся объяснению энтузиазм подошедшего официанта заставляет Феликса вздрогнуть и всхлипнуть, согнав набежавшие слёзы.

      — Что, простите? — Ли пытается сосредоточиться на подошедшем рыжем парне, который с широкой улыбкой смотрит на него. А ведь за стойкой он казался самым равнодушным официантом на свете.

      — Глёг! Потрясающий напиток из красного вина, очень распространенный в странах Скандинавии, в нём еще есть... — официант взахлеб тараторит и от этого треска начинает ломить голову.

      — Я, я понял. Спасибо! Давайте, конечно, — Феликс быстро кивает и наблюдает за вприпрыжку направляющимся в сторону кухни официантом. Тишина вновь окутывает Ли, и он пользуется возможностью, чтобы лениво рассмотреть меню. Как только он доходит до панкейков, заставляющих его желудок заурчать, на стол с громких стуком ставится дымящийся и стойко пахнущий алкоголем стакан.

      — Ваш глёг! — официант гордо объявляет это и замирает у стола, с любопытством смотря на Феликса.

      — Эм, спасибо, — Феликс обхватывает стакан за ножку и придвигает к себе, тихо добавляя новый заказ. — Мне, пожалуйста, еще блинчики с нутеллой и клубникой.

      — Одни блинчики с нутеллой и клубникой! Будет сделано, сэр! — официант кричит почти на всё кафе и вновь подпрыгивает на месте и какой-то пружинящей походкой растворяется за дверьми в служебные помещения.

      От нечего делать и легкого шока, а еще от притупляющего отчаяние запаха алкоголя Феликс еще ближе придвигает к себе пахнущий пряностями стакан и подносит его к губам. Большой глоток выходит сам по себе, но как только жидкость касается языка, то глаза лезут на лоб, а губы кривятся, но не успевает он до конца осознать всю гамму кисло-алкогольного вкуса, как рядом раздается голос, заставляющий его, будто того же официанта, подпрыгнуть на месте:

      — Осторожно, он очень кислый, — голос как будто вытекает из полутьмы полуночного кафе и кутает в себя. Феликс осторожно смотрит вправо и чуть не выплевывает весь оставшийся во рту глёг. — Лучше дождитесь, пока вам принесут блинчики.

      Ему улыбается высокий молодой парень с длинными, как и его ноги, светлыми волосами, спрятанными под милую шапку-бини, из-за чего уши немного забавно оттопырены, но в остальном же ничего "забавного" в стоящем напротив Феликса молодом человеке нет. Нечто ангелоподобное — есть, красота, от которой перехватывает дыхание, — есть, а вот смеяться тут не над чем. Если разве что над Феликсом, упорно пытающимся не выплюнуть терпкое и горячее вино изо рта.

      — Я присяду, вы не против? — парень, не дожидаясь ответа, опускается на противоположный за столиком Феликса диван.

      — Будьте аккуратны со здешним глёгом, — Феликс продолжает хлопать глазами и с раздутыми щеками смотреть на сидящего напротив человека. — Почему-то в Корее считают, что достаточно побросать в не самое хорошее вино по палочке корицы и кусочку апельсина, и у них вино вдруг сразу же перестанет пахнуть алкоголем и кислить. Будьте уверены, в странах Скандинавии его готовят не так. Особенно для неподготовленных туристов. Скажу вам по секрету: там знают хотя бы про сахар.

      Незнакомый блондин мягко осматривает Феликса и улыбается, а в следующую секунду быстрым движением выхватывает салфетку из салфетницы и подает ее Ли.

      — Держите, — он улыбается всем телом, глаза же светятся располагающей к себе мягкостью. — У вас усы от вина и губы посинели.

      — Это от холода, — Феликс с благодарностью принимает салфетку и наконец-то проглатывает вино. Покрутив головой, он понимает, что парень перед ним — тот самый единственный посетитель, чей силуэт он увидел при входе.

      — Ого, — блондин округляет глаза и восторженно смотрит на Ёнбока. — У вас... У вас такой голос. Никак не ожидал.

      Последние слова выходят немного нервными и заставляют неловкость повиснуть над маленьким столиком и двумя людьми в пустом кафе.

      — Знаю, — Феликс усмехается, но опять нервно обхватывает стакан, стараясь отогреть закоченевшие пальцы и заодно унять дрожь. — Кукольное лицо и этот бас. Не вяжется, да? Крипово?

      — Потрясающе, — молодой человек не дает Ли договорить и перебивает его последнее слово, с неподдельным восторгом выговаривая новые комплементы. — Это потрясающе. Ваш голос очень красивый, а вы... Простите, но довольно хрупкий. Но вместе с таким голосом складывается какая-то невероятная картинка внутренней силы. Потрясающий контраст. Можно я вас нарисую?

      Если бы у Феликса осталось во рту вино, вот тут бы он его точно выплюнул.

      — Что сделаете? — кажется, у Феликса проблемы со слухом, потому что он уже не в первый раз за последний час переспрашивает людей вокруг.

      — Нарисую, — блондин улыбается, растягивая пухлые губы в милой улыбке, и тут же громко ойкает. — Ой, я не представился. Хван Хенджин, двадцать три года, рыба и художник. Так что вы не подумайте, я не извращенец. Я художник, и вы очень красивый.

      Хван Хенждин быстро тараторит и продолжает улыбаться, а Феликс всё никак переварить поступившую информацию не может и хотя бы чуть-чуть собрать образ человека напротив: тот слишком быстро переключается с ослепительного и уверенного красавца на мямлящего и почти что заикающегося парня, неловко трущего большой ладонью шею и нервно посмеивающегося.

      — Спасибо, — мама Феликса всё же хорошо воспитывала, и о манерах его не отмершая часть мозга помнит. — Вы тоже. Тоже очень красивый.

      А вот это заговорила откинувшаяся половина. Видимо, откинулись эти клетки головного мозга вместе с инстинктом самосохранения. Феликс бьет себя по лбу (мысленно, конечно) и так же мысленно вопрошает, какого хера он раздает комплименты незнакомцам в пустом кафе на отшибе и чуть ли не лужей растекается от того, что его назвали красивым и голос его похвалили. Но восставшая половина уверенно возражает, что вообще-то не незнакомцам, а Хван Хенджину — двадцатитрехлетнему художнику с потрясающе милыми глазами и красивыми пухлыми губами. Так что очень даже и много информации, чтобы обзывать "незнакомцем". Тем более, что Хван Хенджин еще и рыба. Такие серийными убийцами явно не бывают.

      — И вам спасибо, — Хенджин опять улыбается, а Феликс подвисает, потому что потенциальный серийный маньяк краснеет ушами. Чертовски мило и до одури не маньячно. — А вы...

      Хенджин наклоняется немного ближе, вторгаясь в личное пространство всё больше, из-за чего Феликс рефлекторно ерзает и слегка смещается, отползая подальше от стола, отчего косая полоска блеклого бокового света мажет по его лицу.

      — Боже! — художник подскакивает и почти валится грудью на стол, стараясь подползти к Феликсу. — Вы очаровательны! А ведь я еще даже не знаю, как вас зовут! Вы же мне скажете, правда?

      — Что? — Ёнбок почти вжимается в стену и поглядывает в окно, прикидывая, пробьет или нет, если придется бежать.

      — У вас же веснушки! — Хенджин немного успокаивается и садится на сидение, но руками обхватывает свои щеки и восторженным взглядом продолжает смотреть на Феликса. Хван пытается поймать его глаза, но сам то и дело соскальзывает на чужие щеки и нос, губами вышептывая числа — считает пятнышки на лице.

      — Знаете, я думаю, мне пора... — Феликс аккуратно ползет по дивану в сторону его края и уже почти хватается за угол стола, чтобы мощным рывком стартануть к выходу. Этот художник его всё же больше пугает, чем интересует.

      — А вот и ваши блинчики с нутеллой и клубникой! — официант громко ставит на стол тарелку. — И ваш айс-американо с карамелью и шоколадный маффин.

      Официант подает и Хвану его заказ, а затем с интересом пробегается по обоим глазами, покачивается на пятках, но вдруг резко разворачивается и опять пружинит в сторону стойки и кассы.

      — Если что, я здесь, господа, — он говорит, не поворачиваясь к посетителям, но по голосу чувствуется, что опять улыбается. — Обращайтесь!

      — Он меня пугает, — Хенджин провожает официанта взглядом и наклоняется опять к Феликсу через стол, шепча слова. — Такие обычно и бывают серийными убийцами. Вдруг он там всех перерезал на кухне, а официантом только прикидывается. Знаете, как бывает: ночь, пустая улица, круглосуточное кафе, одинокий посетитель, весь такой бедный, несчастный, никому не нужный и всеми покинутый, особенно хорошо, если еще брошенный или отвергнутый и под праздники... Прямо как сейчас! О, а если преданный любовью всей жизни, то так вообще отлично! Такие лучше всего поддаются чужому влиянию, так и еще достаточно рассеяны, чтобы не обращать внимание на еду и наесться снотворного или яда какого-нибудь...

      Хенджин выразительно поглядывает на стоящую перед ними еду, но тут резко дергается, услышав шорох с противоположной стороны стола.

      — Эй, вы чего? — Хван протягивает руку вперед и чувствует кончиками пальцев чужую, до боли холодную кожу запястья. — Вы чего, прекрасное создание?

      Феликс одергивает руку и накрывает обеими ладонями лицо, громко всхлипывая, а затем опять и опять.

      — Прекрасное создание? — Хенджин мечется по диванчику и нервно оглядывается по сторонам, пытаясь что-то придумать. В конце концов Феликс еще сильнее вжимается в стену и начинает уже вслух всхлипывать, когда чувствует, как рядом с ним кто-то садится.

      — Уйдите, — Ли жмет ладони к глазам и продолжает рыдать. — Прошу...

      Последнее слово выходит таким сломленным шепотом, что у Хвана вдоль позвоночника ползут змеи-мурашки, противно расползаясь по костям и сухожилиям — тянут за собой ледяное отчаяние.

      — Я могу что-то сделать для вас? — Хенджин игнорирует булькающие слова и остается на месте, вновь предпринимая попытку дотронуться до плеча, но Феликс дергается, как от оголенного провода. — Я не уйду, прекрасное создание.

      Слева продолжают раздаваться всхлипы, а грудь Феликса продолжают разрывать безудержные слезы. Весь мир будто становится немым, или же Ли глохнет, но он не слышит ничего вокруг, только голос незнакомого художника, как из-за пелены, а еще чувствует на себе чужие прикосновения и опять дергается, слегка ударяясь плечом об стену. От своей неуместности и несуразности хочется разрыдаться в голос. А еще от одиночества и обиды, внезапно обрушившейся с такой силой, что Ли не смог справиться с накатившими эмоциями. Он даже испугаться слов Хвана про потенциальных маньяков не успел, потому что слишком уж сильно вжился в роль той самой, преданной и покинутой потенциальной жертвы. Потому что реальный Феликс Ли действительно преданный, покинутый, одинокий и очень несчастный прямо перед Новым годом.

      Очередная волна рыдания прорывает плотину самоконтроля, и Феликс плачет громко, никого не стесняясь. Плачет долго и надрывно, всхлипывая и жадно глотая воздух на подвываниях. Плачет до тех пор, пока слезы не заканчиваются, а слух не возвращается, позволяя услышать усиленное сопение и тихое шорканье. Когда Феликс убирает одну руку от лица, то видит всё того же самого Хван Хенджина, который с особым упорством орудует ножом и аккуратно раскладывает кусочки, делая из стопки пухлых блинчиков с клубникой букет роз.

      — Я не знаю, кто сделал вам так больно, — Хван аккуратно пододвигает тарелку к Феликсу, который растерянно смотрит на распустившиеся цветы и даже забывает про истерику. — Но, пожалуйста, не думайте, что вы этого заслуживаете. На мертвой и выжженной земле цветы не вырастут. Не забирайте у себя шанс зацвести вновь, не отдавайте его боли, пожалуйста. Вы прекрасное создание.

      — Вы меня не знаете, — Феликс продолжает смотреть на сложенную еду на тарелке и кусает губы, стараясь не слушать мысли в голове: он действительно уже об этом подумал, о том, что это его вина — он был недостаточно хорош для Инсона, недостаточен для того человека и не смог сделать его счастливым. От этой мысли стало очень больно, будто яд пустили по венам.

      — Не знаю, это верно. Но вы плачете, плачете от боли, а, значит, точно умеете чувствовать и наверняка любить. Так плакать можно только из-за любви. А человек, умеющий любить, прекрасен.

      Хенджин замолкает и делает большой глоток кофе, а затем откусывает не менее большой кусок своего десерта, тихо мыча от удовольствия.

      — Вы красиво говорите, — Феликс горько усмехается, но тут же поправляет себя и свои мысли. — Спасибо.

      — Я бы очень хотел, чтобы вам не было так больно, — Хенджин отставляет чашку и всё-таки смотрит в глаза, а у Ли сил нет отвести взгляд. Он весь обращается в слух и впитывает каждое слово. — Но это уже случилось. Не позволяйте боли затоптать вашу способность цвести, пожалуйста.

      — Вы повторяетесь, — Феликс опять не сдерживается и опять поздно кусает себя за язык, потому что взгляд у Хвана тоже становится слишком грустным.

      — Всё просто: мою почти затоптали, и осталось вместо цветка поле с сорняками. Теперь я стараюсь предупредить других, а еще успеть запечатлеть как можно больше прекрасных людей. И я серьезно: я вас нарисую, — Хенджин отворачивается и дергает плечами, а потом стягивает с головы шапку, нервно поправляя волосы и завязывая их в легкий хвост и выпуская пряди на лоб. Красиво. Феликс засматривается на эти ловкие и быстрые движения, а еще своей болью отзывается на чужую, хочется что-то сказать, отвлечь, перетянуть на себя, чтобы лицо Хвана не мрачнело так сильно вновь.

      — Феликс, — Ли ловит оживившиеся глаза и улыбается, сверкая зубами и заставляя оставшиеся слезы сбежать из глаз по щекам. — Ли Ёнбок Феликс. Мое имя.

      — Мне очень приятно, Ли Ёнбок Феликс, — Хенджин поворачивается корпусом в его сторону и протягивает ладонь, за которую Феликс жадно хватается и сжимает горячие пальцы. — Откуда же ты такой, Ли Ёнбок Феликс? Из какой сказки?

      — Из Австралии, — Ёнбок смеется, смущаясь под заинтересованным взглядом, и еще раз сжимает чужие пальцы, потому что Хенджин не выпускает его ладонь.

      — Ого! — Хенджин всё-таки разжимает пальцы и складывает их в замок на коленях. — Наверное, это очень длинная сказка. Расскажешь?

      — Расскажу, Хван Хенджин. Тебе расскажу.

      И Феликс рассказывает. Рассказывает этому незнакомцу всё: и про детство в Австралии, и про смешную любовь к золоту в старших классах, и про неуклюжий поцелуй с одноклассником на выпускном, и про сестер, про семью, про Рождество, про подарок от бабушки, про общажного кота, к которому он привязался в Корее, про сам переезд в Корею, про разлуку с семьей, про мечты о путешествиях, про перенесенные планы поездок, про Инсона. Особенно он рассказывает в этом пустом ночном кафе про Инсона. Про их знакомство, про первую сильную любовь для Феликса, про их поездки на Чеджу, про родинку за правым ухом, про объятия перед сном, про участившиеся командировки, про боль, про ребенка, про последний разговор. Феликс рассказывает про всё, абсолютно про всё. И Хенджин не перебивает, внимательно слушая, помогая словами, если Феликс вдруг запинается и просит подсказать от волнения корейское слово. Феликс продолжает говорить более сорока минут, с каждым словом чувствуя, как боль покидает сердце, утекает, словно ручей между камнями. Вот уж правда — в одну реку дважды не войдешь. С каждым словом Инсон остается всё дальше и дальше.

      — Если можешь, то представь, что закрыл за ним дверь, — произносит Хенджин, когда Феликс изможденно выдыхает, завершая свою историю, и опять кривится, сделав аккуратный глоток глёга. Со временем тот лучше не стал. Но Феликс проглатывает кислятину и Хенджина всё равно слушается: представляет, как Инсон уходит всё дальше и дальше, становясь почти что точкой в белом туннеле света. Так далеко, что уже и не понять, кто там остался. И в этот момент Феликс аккуратно закрывает тяжелую деревянную дверь в своем воображении, стараясь вместе с ней отпустить всё, всё что было и осталось вместе с Инсоном.

      — Наверное, с первого раза всё не станет проще, — Феликс усмехается, понимая, что всё равно знает, что за дверью остался Инсон, и грусть продолжает тянуть сердце, но в куда меньших размерах. — Но я думаю, мне стало легче. Спасибо.

      — С первого раза никогда не получается, — Хенджин ободряюще сжимает плечо, а потом сверкает глазами и быстрым движением крадет с чужой тарелки кусочек клубники.

      — Эй! — Ли провожает взглядом ягоду и обиженно дуется. — Это мое!

      — Это мой подарок на Новый год, — Хенджин впервые так громко смеется, и Феликс сохраняет каждый перезвон смеха в сердце. Очень ярко, заливисто и почему-то очень хорошо от чужого смеха. Так хорошо, что Феликс и сам не может сдержать улыбки. Вот только потом судорожно начинает рыться по карманам.

      —Ой! Ой, ой, ой, — Феликс шарится и всё не может что-то нащупать.

      — Ты чего? — Хенджин перестает улыбаться и опять внимательно изучает маленького блондина перед собой.

      — Время! Я совсем забыл про время! Который сейчас час? — дрожащими руками Ли всё-таки выуживает телефон из кармана и включает экран. — Две минуты! Мы чуть не опоздали... Боже.

      Феликс не сводит глаз с телефона и не видит, как шок на лице Хенджина сменяется новой улыбкой, более нежной и теплой. Взгляд от Феликса Хван, кстати, так и не отводит.

      — Двадцать девять, двадцать восемь... — Феликс напряженно считает секунды и продолжает сверлить взглядом экран. Он так хочет, чтобы с наступлением полуночи произошло то самое, волшебное обновление мира, о котором всегда говорит его мама. Чтобы действительно всё плохое осталось в старом году, а в новом... В новом просто был Феликс, немного более счастливый Феликс. И именно таким он себе обещает быть. — Четыре, три, два... Один!

      Феликс прикрывает глаза и морщит нос, даже дыхание задерживает, стараясь физически прочувствовать, как стрелка часов движется и на часах становится 00:00, 1 января. Новый год. Феликс открывает глаза и радостно улыбается, находя на экране телефона именно то, что и ожидал, — 00:00.

      — С Новым годом, Ли Ёнбок Феликс, прекрасное создание, — чужой тихий голос заставляет Феликса вздрогнуть и сразу же расплыться в улыбке. Хенджин эти слова прошептал, а они почему-то единственным звуком осели в голове Ли, смешались с громким стуком сердца и ничуть ему не уступили.

      — С Новым годом, Хван Хенджин, двадцать три года, рыба, — Феликс набирается смелость и долго-долго смотрит в блестящие, шоколадные, как сладкая нутелла, глаза, но в конце концов не выдерживает первым и жмурится, как довольный котенок, а нос всё так же морщит.

      — С Новым годом, конечно. Но мы вообще-то закрываемся, — писклявый голос заставляет Ли распахнуть глаза и согнать улыбку с губ. — Может, вы будете закругляться?

      — Но вы же работаете 24 часа, — Хенджин с ухмылкой смотрит на растерявшего всю свою услужливость и прыткость официанта, который, кажется, сейчас вырубится на месте от показавшихся кругов под глазами.

      — Ладно, Ёнбок-и, как насчет того, чтобы поверить, что 24 часа — это время, до которого они работают, а раз уже 00:02, то нам действительно пора закругляться.

      Феликс непонимающе переводит глаза с полумертвого и качающегося официанта, который разве что руками глаза не трет, на встающего из-за стола и расплачивающегося Хенджина, который быстрыми движениями нацепляет на себя пуховик, наматывает шарф и протягивает ему, опять зависшему Ли Феликсу, руку. А ведь это Феликс еще не обратил внимание на нежное "Ёнбок-и"...

      Феликсу остается только медленно кивнуть и повторить за Хваном движения: встать, надеть куртку, шапку, вот только шарфа нет, ведь Феликс так быстро уходил... Откуда-то из прошлой жизни. Но он компенсирует время наматывания шарфа на шею очередным поиском телефона. Когда они оба одеты и готовы уже выйти на улицу, в спину доносится уставший окрик и слышится пошаркивание ног — официант опять оказывается перед ними:

      — Подождите! — он останавливается и слабо улыбается, протягивая два напитка на подставке. — Держите. Это Дублинский персиковый пунш. Спасибо, что пошли навстречу и уходите. Простите, просто я очень устал, а дома меня мама ждет, чтобы хотя бы чуть-чуть отпраздновать Новый год. Спасибо!

      Официант кланяется и уходит протирать стол после них. А у Феликса почему-то на душе хорошо становится, когда он кланяется в ответ молодому и очень уставшему парню, а затем выходит на улицу вместе с Хенджином, который уже потягивает подаренный напиток.

      — Нет, ну что у них за пунктик на европейских напитках, а?! — он выпускает из плена пухлых губ трубочку и выдыхает клубок пара в воздух. — Ты только попробуй, Ёнбок-а... Ужас, как алкогольно и как далеко от настоящего Дублинского пунша... Или любого другого пунша... Но, кажется, согреет нас знатно.

      Хенджин смеется, а потом откровенно ржет, когда видит перекошенное лицо Феликса после первого глотка. Алкогольный запах и привкус заставляют скривиться и резко выдохнуть, спирт разливается по венам, а щеки предсказуемо становятся красными. Феликс смеется, морщится, но делает еще один глоток.

      — Куда пойдем, Ёнбок-а? — Хенджин потягивает напиток и задорно блестит глазами, поглядывая из-за кромки капюшона. Снег продолжает падать на землю, и наконец-то Феликс замечает этот красивый танец. Особенно в сочетании с красивой улыбкой Хвана. Только вот вопрос заставляет сердце сжаться.

      — Мне некуда, если ты забыл, — он кривится, вспоминая всё, что должно было остаться в прошлом году. — У меня там бывший парень и сообщения от его беременной. А возможно и сама эта беременная...

      — Вообще-то я имел в виду: налево, направо, прямо, — Хенджин берет Феликса под руку и притягивает к себе, из-за чего теплые куртки мягко шебуршат, а Феликс слегка заваливается на Хенджина от такой внезапной смены траектории.

      — Тогда направо, — Феликс укладывает удобнее руку на руке Хенджина и сжимает пальцами ткань его темного пуховика.

      — Хороший выбор, Феликс, — Хенджин слегка опять тянет на себя, вынуждая подойти ближе. Феликсу думается, что так действительно теплее.

      Какое-то время они идут молча — только хруст от продавливаемого ботинками снега разносится по пустым улицам. Феликс уже давно не знает, в каком они районе, просто позволяет Хвану вести себя и направо, и налево, и прямо. Совсем не думает о направлениях, а только дышит свежим воздухом и следит за падающими снежинками.

      — Это всё кажется таким нереальным, — Хенджин поворачивает к нему голову и слегка снижает шаг, внимательно ожидая продолжения от Феликса. — То, что произошло дома, Инсон, ты и эта встреча. Оно как будто всё во сне происходит...

      — И какой это сон? — Хенджин внимательно слушает, но сам смотрит на заснеженные крыши домов, будто вспоминая свою историю.

      — Сначала кошмар, а теперь не знаю, — Феликс неопределенно хмыкает. — Я ведь про тебя ничего особо не знаю. Кто ты? Кроме того, что загадочный художник.

      — А больше и никто, — Хенджин поджимает губы и пуховик дергается вверх — пожимает плечами и хмыкает. — Просто художник, которому когда-то тоже разбили сердце. Давно и не так подло. Прости, конечно, что сравниваю . Но больно было. Он тоже был старше и однажды просто выставил меня за дверь, как будто наигрался с красивой игрушкой. Точнее я как-то пришел, а меня просто не пустили и, как оказалось, выселили из нашей квартиры в ту, что он купил подальше от своего дома. А еще заплатил за молчание, чтобы я ему бизнес собой не попортил.

      Хенджин кривится, а Феликс чувствует в уголках глаз вновь набегающие слёзы. Почему в мире люди друг другу делают так больно?

      — Мне жаль, Хенджин, — Ли впервые произносит чужое имя настолько неформально, и оно приятным огнем обжигает кончик языка.

      — Это в прошлом, малыш Ликси, — Хван смеется и трясет головой, будто пытается скинуть все воспоминания. — Ту дверь я давно закрыл. А еще хорошо покутил на те деньги: Европа, дорогущие холсты, алкоголь. Всё, как и полагается художнику и красивой игрушке. Было здорово, даже если и сейчас я с двумя работами и не в Париже.

      — А ты был в Париже? — Феликс почти что подпрыгивает, когда слышит дорогое сердцу слово.

      — Был, — взгляд Хвана размывается, покрываясь дымкой воспоминания. — И там прекрасно.

      — Я тоже хочу, — Феликс жмется под бок высокого парня, как цыпленок, и глаза прикрывает, вспоминая голубую мечту и все фотографии из интернета. — Так хочу...

      — Значит, будет, прекрасное создание, — Хенджин накрывает ладонью второй руки холоднющие пальцы Ли. — Париж много потеряет, если ты ему себя не покажешь. Особенно в Рождество... Это настоящая сказка, в которой тебе самое место, малыш Ликси.

      — Хотел бы я... — Феликс слушает внимательно-внимательно, почему-то всем сердцем верит Хенджину. Он и сам удивляется, откуда в его сердце столько веры, даже незнакомым людям. Кто-то бы назвал это глупостью, но Феликс просто верит, что всё происходит не просто так. Он вспоминает слова Хенджина в кафе, и не запрещает своему сердцу цвести. А еще вспоминает, что он не загадал новогоднее желание, поэтому останавливается, вынуждая и Хвана замереть, морщит нос и крепко зажмуривает глаза, стараясь всем сердцем поверить и в свое желание. Оно простое, банальное, навеянное разговором, но вмиг становится таким дорогим: Феликс хочет встретить следующий Новый год в Париже, и хочет встретить его счастливым.

      Ли продолжает морщить нос и крепко жмуриться, пока не слышит сбоку смешок. Открыв глаза, он видит, как Хенджин с силой зажимает свой рот рукой, а затем не выдерживает и всё же громко смеется, с таким восторгом одновременно наблюдая за Феликсом, что тот даже краснеет кончиками ушей. Очень уж приятный взгляд.

      — Ты вспомнил, что забыл загадать желание, и сделал это сейчас? — Хенджин продолжает улыбаться, а Феликс млеет и теряется, когда парень напротив буквально читает его мысли.

      — Да, — Ёнбок прикусывает щеку и смущенно смотрит на свои заляпанные снегом ботинки. — Глупо, да?

      — Почему? — Хван пожимает плечами. — Тогда я тоже загадаю. Подожди секундочку.

      Хенджин расцепляет их всё еще сплетенные руки и складывает ладони домиком над головой, низко наклоняя голову и тоже закрывая глаза. Какое-то время висит морозная тишина и из движений — только носящиеся в голове Феликса мысли и мягкие, падающие снежинки.

      — Готово! — Хенджин выпрямляется и опять улыбается. — Хочешь расскажу, что я загадал? Я хочу...

      — Нет! Нет! Нет! — Феликс дергается вперед и в ужасе распахивает глаза. — Нельзя же, иначе не сбудется!

      Он даже порывается закрыть Хвану рот своей ладошкой, смешно тонущей в чужой широкой ладони, когда Хенджин ловит его пальцы и опускает руку вниз, при этом не отпуская и не отстраняясь.

      — Я хочу встретить следующий Новый год в Париже, — Хенджин говорит ровно и смотрит прямо в глаза, а Феликс тонет в словах, в шоколадных глазах, плавится от родинки под веком и растекается горячей лужей от промелькнувшей мягкой улыбки, но с замиранием сердца ждет продолжения. — С Ли Феликсом.