— Потерпи немного, малыш, — Хенджин проводит языком широкую полоску по уже мокрой и покрывшейся мурашками коже, а затем шумно выдыхает в ямочку ключиц, чтобы тут же оставить сильный укус на выпирающей косточке. — Такой молодец, котенок.

      — Ты сумасшедший, — запыхавшись, Феликс с трудом собирает слова и выдает впервые за долгие минуты какое-то предложение, а не месиво из стонов. — Ты ведешь себя, как зверь.

      — И всё из-за тебя, малыш Ликси, — вновь укус и дорожка из поцелуев по ребрам. — И я тебя съем.

      — А два часа назад что было?! — Феликс взвизгивает и встает с мягких бедер, одновременно поправляя плед на абсолютно голых плечах, который прикрывает точно такое же голое тело. — Про "потерпи" я верил всё утро. И я терпел!

      — Терпел — Хван заводит руки за обнаженную спину и слегка откидывается назад, распрямляясь и внимательно следя за каждым движением Ли. — И ты был великолепен, Феликс.

      Феликс фыркает и немного шатающейся походкой, переступая через разбросанные по всему полу эскизы, на которых, кстати, везде изображен он, подходит к столу, хватая стоящую на нем бутылку вина. Рваным и таким же шатким движением наливает себе в бокал, наблюдая, как красная жидкость плещется и стекает по стенкам, закручиваясь и заворачиваясь волнами. К пожирающему его глазами зрителю, застрявшему на кровати, он предпочитает повернуться спиной. Первый, почти кислый глоток сразу же разворачивает ворох воспоминаний. Особенно в этот день. В день их первой встречи.

      Феликс прикрывает глаза и вновь прикладывает бокал к губам.

      Ровно год прошел с того момента, как он встретил Хенджина. Ровно год назад они загадали одно желание на двоих. И ровно год назад на своей маленькой кухне Хван учил Феликса пить вино, виски, порывался даже в пять утра 1 января сварить "настоящий глёг", чтобы показать младшему, каким он должен быть на вкус. Но весь план потрескался, когда выяснилось, что вино они выдули еще час назад, а за новым идти ни у кого не было ни сил, ни двигательных способностей. Как итог — они заснули в обнимку на диване в гостиной Хвана, а проснулись от стука — стука зубов Феликса, который из-за своих ночных прогулок и нервов всё же сдал и простудился. В тот день Хенджин всё-таки пошел за вином и сварил глёг, но сказал, что это в лечебных целях. Ёнбок же не возражал, сопливил и принимал чужую заботу. В тот день он вообще много смеялся, пил и грелся в больших объятиях, потому что Хенджин держал крепко и не отпускал.

      Не отпускал его Хван и тогда, когда они вдвоем забирали вещи от Инсона, и даже после, когда, не спрашивая, назвал таксисту свой адрес и помог перевезти все вещи Ли к себе. Просто отдал комнату, а затем и сердце. Почти что одновременно, но Феликс взял. Взял всё, очень просто и легко, разрешив себе поверить неизвестному художнику, который помог сердцу зацвести вновь.

      — Может, ты их снимешь? — Феликс чувствует, как к лопаткам прижимается горячая грудь, а не менее горячее дыхание опаляет кожу.

      — Нет, — Феликс делает еще один глоток и отставляет бокал подальше, а пледу позволяет соскользнуть до бедер и повиснуть на сгибе локтя. — Это месть. Ты будешь трахать меня, а я буду щекотать тебе задницу шерстяными носками. К тому же здесь холодно!

      — За что месть?! — Хенджин смеется, но руки сильнее стискивает на тонкой талии и с недовольством смотрит на красные шерстяные носки на ступнях Феликса, с которых на него абсолютно сумасшедшим взглядом в ответ смотрит задорный олень. Хван дергается и предпочитает смотреть в глаза Ли. Но и это вариант не лучше — там чертята мести пляшут.

      — А за то, что ты обещал мне Новый год в Париже, Хван Хенджин! — Феликс смотрит снизу вверх и брови сводит. — Говорил, что здесь сказка в Рождество, так волшебно, так волшебно... И как мы встретили Новый год? Ты трахал меня всю ночь и всё утро!

      — Ну, как Новый год встретишь... — Хенджин пытается приблизиться к розовым губам, но те раскрываются отнюдь не для поцелуя.

      — Хван Хенджин! — Феликс почти вскрикивает и хлопает ладонями по плечам того самого Хван Хенджина.

      — Но ты хочешь сказать, что тебе не понравилось, малыш Ликси? — Хенджин ловит "бьющие" его руки и целует каждую костяшку. — Сколько раз ты кончил?

      — Столько же, сколько и ты, — Ли дует губы и отворачивается, утыкаясь взглядом в окно, на стекла которого налип мокрый снег. На улице, кажется, довольно холодно и уже вечереет, а снег идет целый день, хотя Феликс даже не знает, сколько сейчас времени: темнеет рано и желтые лампочки загораются на фоне хмурящегося неба, а учитывая то, что они уже больше суток не покидают пределы снятой квартиры и только и делают, что расцеловывают друг друга, то время превратилось в кашу, которой просто не место между ними.

      — Всё хорошо, Феликс? — Феликс вздрагивает, когда горячие губы касаются уже остывших открытых плеч. — Ты о чем-то задумался?

       — Да. Всё так изменилось за этот год, — Ли переводит задумчивый взгляд с падающего за окном снега на раскрасневшегося Хенджина. — Всё будто во сне.

      — И какой же это сон? Опять кошмар? — Хенджин играет бровями, но тень всё равно ложится на его скулы. Они оба помнят этот вопрос, заданный год назад.

      — С тобой это самый сладкий сон в моей жизни, Хенджин-а, — Феликс прикрывает глаза, жмурится, всё же стискивая острые плечи, пока Хван считает губами любимые веснушки по всему телу. — Я боюсь, что придется проснуться.

      — У меня есть способ, благодаря которому ты долго спать не будешь, — Хенджин ухмыляется и выпрямляется, нависая над парнем.

      — Ты звучишь ужасно, просто ужасно. Серьезно, лучше говори, что любишь меня, иначе заползти ко мне в трусы с такими подкатами у тебя не получится. Я просто тебя не пущу! — Феликс скрещивает руки на груди и пытается отстраниться, но край стола упирается ему в поясницу, а бутылка вина предупреждающе пошатывается, запрещая любые слишком уж резкие движения.

      — На тебе нет трусов, Ли Феликс, — Хенджин ловкими пальцами стаскивает с локтей Феликса плед и отшвыривает его на кровать. — На тебе ничего нет, кроме этого ужаса.

      Хенджин вновь вскидывает бровь вверх и то ли обиженно, то ли возмущенно смотрит на продолжающего улыбаться оленя.

      — Это не ужас. А мои рождественские носки, Хван Хенджин, — Феликс в отместку кусает ключицу. Даже если и мстит он за оскорбленные чувства шерстяных носков. — Ты лишил меня Нового года, но носки я тебе не отдам!

      — Прости, прекрасное создание, — Хенджин вскидывает руки вверх, сдаваясь и признавая поражение перед шерстяным противником. — В следующем году никакого секса, только культурная программа! Все праздники. И я люблю тебя. Люблю, люблю, люблю...

      Хенджин целует веснушки на лице, веснушки на шее, на плечах и ключицах, целует и шепчет одно лишь слово, которое остается на коже вместе с поцелуями.

      — И я люблю тебя, Хван Хенджин,— Феликс подставляется под поцелуи и самостоятельно укладывает чужую руку себе на затылок, почти что скуля в мольбе стиснуть крепче черные пряди, чтобы острее ощутить реальность происходящего. Хенджин с большой охотой отзывается на эту немую просьбу: он обожает перебирать мягкие волосы, особенно после того, как Феликс перекрасился полгода назад. Этот контраст между его блондом и чернотой Ли сводит с ума. Хотя весь Феликс сводит Хвана с ума, особенно когда продолжает даже сквозь полустоны говорить слова, завлекающие своей порочностью. — Но только посмей лишить меня рождественского секса. А еще...

      Феликс отстраняется, чтобы заглянуть в глаза и провести языком по пересохшим губам. У Хенджина сбивается дыхание и глаза сосредоточенно ловят каждое движение, а тело просто повторяет всё за Ёнбоком, поэтому и он торопливо облизывает свои губы.

      — А ещё заставь меня умолять о твоем члене в следующем году. Заставь меня испугаться его лишиться, — Феликс понижает голос до самого низкого, что слышал Хенджин, и все его существо остро реагирует на такое поведение Ли — колени подкашиваются, а горячая волна окатывает с головы до поджимающихся пальцев ног. Неужели Ли не чувствует этого жара и всё ещё согласен быть в носках?

      — И это еще я сумасшедший и зверь?

      — Ты, если остановишься, — Феликс ловко запрыгивает на стол и обвивает Хвана ногами, нетерпеливо руками тянется к боксерам, приспуская их чуть-чуть, скорее просто ради собственного удовольствия — чтобы резинка шлепнулась по поджатому рельефному животу, а Хенджин зашипел, сощурил глаза и сам потянул белье вниз, а заодно рассмешил Ли подпрыгиваниями на одной ноге в попытке снять остатки одежды более элегантно. Не вышло, и всю маленькую квартиру в уголке Парижа наполнил перекатистый смех Феликса.

      — Прости, mon amour, — Феликс продолжает смеяться, но руками тянется к Хенджину и вновь разводит бедра шире, открываясь Хвану всем телом. Хотя у Хвана от такого вида и французского Ли происходит добротное короткое замыкание, грозящее привести к перегреву всех систем.

      — Феликс, — Хенджин отмирает и моментально оказывается рядом, заключает Ёнбока в объятиях, вжимая того в себя и позволяя ногам сомкнуться на пояснице и даже пощекотать голую задницу шерстяными носками. Сейчас это не имеет значения, потому что он с жадностью обнимает выгибающегося Феликса и водит руками по острым лопаткам, зарывается носом в волосы и целует в висок, вдыхая такой теплый запах своего человека. Феликс — весенний мальчик, будто солнечный свет в майский день, но в сочетании с зимой он кружит голову максимально, делая так, что даже колкая свежесть зимнего дня становится мягче, нежнее.

      — Я тебя люблю, — опять волна поцелуев по вискам, лбу, скулам, широкие ладони на спине и засосы по ключицам. — Люблю, люблю, Ли Феликс. Так же сильно, как и жизнь люблю.

      Феликс слышит слова, но от них кровь стучит в висках, заставляя только прикрывать глаза и тяжело дышать. Тело горит и само подставляется под блуждающие губы, которые уже добираются до возбужденного розового соска, а язык облизывает кожу вокруг, поддевая затвердевшую бусинку. А после Хенджин переходит ко второму и погружает его в рот, посасывая и опять облизывая, из-за чего разморенный и перманентно заведенный с самого утра Феликс стонет и сжимает длинные пряди цвета блонд. Ему так нравится всё, что делает Хенджин.

      — Mon amour, не останавливайся, — Феликс берет лицо Хенджина в свои ладони и отрывает от груди, приподнимая до своего уровня, чтобы сразу же накрыть красивые губы. — Прошу.

      Низкий шепот Феликса оседает на губах, и Хенджин в блаженстве прикрывает глаза, когда чувствует, как чужое дыхание смешивается с его, а затем губу прикусывают и тут же проходятся по ней языком, сразу же продолжающим свой путь дальше, глубже, чтобы забрать весь воздух и заставить в жадности до кислорода и Феликса широко раскрывать рот.

      Феликс вновь чувствует, как и его дыхание теряет ровный ритм, ускоряется, а тело подрагивает, когда Хенджин сжимает пальцы на голых бедрах и вдавливает ногти чуть глубже и грубее, отчего боль смешивается с недостатком дыхания и граничит с пеленой удовольствия, застилающей всё вокруг, хотя вновь доносящийся звук подрагивающей и полной бутылки довольно дорогого вина, которая всё норовит рухнуть под таким напором со стола, заставляет остановиться и оттянуть Хенджина от себя за волосы. Заляпать чужой паркет в чужой квартире в Париже красным вином как-то не хочется, поэтому приходится прерваться в попытке найти решение, и Феликс его находит:

      — Окно, — поплывший взгляд Хенджина не улавливает сути. — Возьми меня у окна.

      — Блять, — на целое предложение Хенджин уже реагирует, хотя от новой информации взгляд только тяжелеет и мутнеет, а руки сильнее впиваются в бедра, а затем жадно хватают под ягодицами и прижимают всё тело Ли к нервно вздымающейся груди. — Феликс.

      До окна удается сделать только один шаг, потому что Хенджин вновь возвращается к открытой шее и кусается, чтобы потом жадно зализать оставленные следы. Феликсу ничего не остается, кроме как держаться крепче, хвататься руками и ногами за мокрую и напряженную спину и притираться до неприличия текущем членом к прессу своего парня, чтобы стонами и пыхтеньем сообщать, как ему хорошо в любимых руках. Из Хенджина вырывается первый, сжатый сквозь стиснутые зубы стон нетерпения, а сам Хван широкими шагами доходит до окна, которое почти что во всю стену, с узкими подоконниками и очень скверным расположением. Скверным, если, конечно, рассматривать окно как место для занятия сексом: ведь четвертый этаж, вид на довольно оживленную, хоть и маленькую улочку, а еще стоящий почти что вплотную дом на другой стороне этой самой улицы.

      — Если кто-то из наших соседей решит открыть окно, то они увидят тебя, котенок, — Хенджин аккуратно опускает Ли на небольшой подоконник и прикусывает мочку уха. — Как будешь им в глаза смотреть потом?

      — Надеюсь, ты будешь любить меня так хорошо, что мне и дела не будет до соседних окон. Не заставляй меня скучать, mon amour, — Феликс не остается в долгу и мягко проходится ногтями по спине Хенджина, а затем соскакивает с подоконника и разворачивается к блондину спиной, призывно выгибаясь в пояснице и оттягивая одну из ягодиц рукой. — Сможешь?

      Хенджин вспыхивает и смущенно прикрывает глаза, надеясь не сорваться из-за картины перед ним, но когда он чувствует как к его возбужденному члену прижимаются мягкие ягодицы, то абсолютно неконтролируемо, почти по-животному хватается за талию Ёнбока и толкается текущим возбуждением между половинками, поддразнивая и испытывая последние нервные клетки каждого из них на прочность. Они оба стонут громко, не стесняясь никого, Ли же пытается ухватиться за оконную раму, чтобы найти точку опоры, но Хенджин не дает, надавливая самой головкой на разработанный за всю новогоднюю ночь вход. У Феликса руки скользят по дереву, глаза закатываются от желания и нетерпения, а с губ опять вместо грязных и провоцирующих слов могут срываться только стоны. И в каждом стоне он просит Хвана любить его сильно-сильно, только как Хенджин умеет.

      — Так сильно хочешь? — Феликс взвыть готов, а Хенджин крепче хватается за талию горячими ладонями и снова лишь дразнит, слегка раздвигая стенки, но не входя дальше головки. С каждым таким разом Ли продолжает верить, продолжает набирать в грудь воздух, чувствуя натяжение и давление на вход, как большая и мокрая головка проталкивает выступившую смазку внутрь, но каждый раз заканчивается разочарованным выдохом, потому что Хван отстраняется и кусает за загривок.

      — Ты сказал, что я должен заставить тебя умолять, котенок, — еще один укус и ощущение клыков на коже. Феликс чувствует, как наружу просится хныканье, а спина сильнее пытается прогнуться, чтобы привлечь внимание к раскрывшемуся и готовому входу, но Хван лишь постукивает стояком по сжимающейся дырочке и усмехается в самую шею. — Ты готов умолять?

      — Я... — Феликс готов на всё, потому что вместо мозгов — каша, вместо дыхания — жар и запах Хенджина, а перед глазами не заснеженная улица, а красные круги от желания. Тон становится еще более плаксивым, но хочется собрать крупицы себя, просто крупицы. — Я же говорил про следующий год! Почему сейчас? Почему ты не можешь уже просто войти в меня?

      — Это не тот ответ, котенок, — Хенджин и сам процеживает слова сквозь зубы, и Феликс очень жалеет, что он не видит красное лицо парня. Или же не жалеет, потому что если бы он увидел застеленный пеленой взгляд, то рухнул бы на колени и был готов ползать у Хвана в ногах, выпрашивая его член. Феликс знает — такое уже было, но тягучий голос выводит его из воспоминаний. — Ты мог сказать "пожалуйста", "умоляю", "прошу". Так много вариантов, котенок, а ты выбрал капризничать и огрызаться. Нехорошо.

      Феликс старается крепко зажмурить глаза и сильнее сжимает деревянную раму, пытаясь сдержать очередной порыв упасть в чужие ноги. Он обожает, когда и Хван пытается над ним доминировать, ведь от ползущего змеей голоса Феликсу хочется сделать всё, о чем говорит Хенджин, хочется быть самым послушным. Но черти внутри иногда против желаний своего хозяина.

      — Хван Хенджин, — поначалу голос Ёнбока звучит почти строго, а Хенджин, не видящий его лица, даже вздрагивает, но потом Феликсу приходится продолжить. — Я умоляю тебя, прошу и заклинаю, mon amour, возьми меня сейчас, вставь свой член в мою растраханную тобой же дырку и покажи, как сильно ты любишь меня. Покажи всему Парижу, не зря же я тут свечу перед всеми своей голой задницей.

      — Ты не светишь, малыш Ликси, — вновь дразнящий толчок, и Феликс по-настоящему всхлипывает и закусывает губу от разочарования. — Ты демонстрируешь всему Парижу самую прекрасную задницу на свете, достойную Лувра. Но эта задница только моя.

      — Твоя, — протяжный стон облегчения срывается с покусанных губ почти рыдающего Феликса, когда он наконец-то чувствует, как головка раздвигает стенки, но не останавливается, а член погружается всё глубже, заполняя почти что правильно, почти что до конца.

      — Обними, — Феликс скулит и тянется одной из рук назад, пытаясь схватить Хвана за ладонь, но тот сам реагирует быстрее и обнимает поперек живота одновременно с первым глубоким толчком. — Да!

      Хенджин отводит бедра назад и вновь вгоняет член внутрь, заставляя Феликса почти проехаться вперед, но его удерживает большая ладонь на животе, которую Ли бесконтрольно царапает и трогает. Феликс пытается подмахивать бедрами, пытается сам вести и трахать себя Хваном, но тот лишь хмыкает и с каждым толчком ускоряется, а ладонью давит на живот. Они оба чувствуют, как кожа натягивается под входящим глубоко членом, и общие стоны заполняют квартиру. Окно перед губами Феликса запотевает, скрывая его остекленевшие глаза с капельками слез в уголках от всех любопытных прохожих и соседей, и Феликс от этого кричит лишь громче, чередуя мычащие стоны с протяжным именем Хвана и тихим "mon amour", спадающим с губ. Хенджин рычит, когда слышит каждое слово, каждое признание в любви и старается как можно чаще попадать по взбухшей простате, чтобы довести раскрасневшегося Ли до пика как можно быстрее.

      — Давай, Феликс, — Хенджин еще раз надавливает на живот и особенно глубоко входит, а затем обхватывает пульсирующий и истекающий красный член, до этого лишь бесцельно мажущий предэякулятом низ живота Ли, и начинает гладить его, сцепляя у основания плотное кольцо из пальцев. — Толкайся, котенок.

      Хенджин замирает, прекращая любые движения, и Феликс в первые же секунды непонимающе крутится, стараясь вернуть прикосновения и толчки, которые так замечательно и правильно били и подталкивали к оргазму. Когда же до Ли доходит происходящее, а слова Хвана обрабатываются, он начинает почти что плакать, вновь возвращаясь к мольбам, а всё тело непроизвольно дергается. С первых же толчков электрические разряды вновь разбегаются по венам, поэтому Феликс в беспамятстве начинает толкаться в продолжающее сжиматься вокруг его пульсирующего члена кольцо пальцев и одновременно сам пытается попасть членом Хвана по простате. Феликс хнычет и мечется, с каждым движением всё больше превращаясь в бесформенное месиво, способное только умолять. Когда он уже отчаялся довести себя до разрядки из-за ослабевших и подкосившихся ног, которые не в состоянии его удерживать и давать опору для дальнейших движений, то вдруг шершавая ладонь ложится на его щеку и стирает скатывающиеся слезы, а потом один за другим следуют сильные толчки, из-за которых беспомощной и размазанный Феликс может только раскрывать рот, будучи не в состоянии выдавить из себя хотя бы всхлип.

      — Ты умница, котенок, — Хенджин держит крепче за талию и быстрее водит рукой по стояку, размазывая смазку и надавливая на головку, бедрами же движения ни на секунду не прекращает. — Давай ты кончишь прямо сейчас. Хорошо?

      — Хенджин, — Феликс напрягается и кричит, выпуская вместе с воплем всё накопившееся напряжение. Руки опять пытаются схватиться хоть за что-то, но ни рама, ни подоконник не подходят, поэтому он хватает Хвана за бедра и пытается притянуть к себе ближе, в оргазменном состоянии не понимая, что еще ближе уже невозможно.

      — Прекрасный, — Хенджин толкается быстрее, из-за чего они оба скулят, а от сверхстимуляции Феликс почти что падает на пол, но руки Хвана его не пускают, пока он сам в последний раз толкается и глубоко кончает, заставляя Ли еще раз вздрогнуть, когда горячая сперма заполняет сжимающиеся стенки.

      — Ты, — Феликс охрипшим голосом пытается высказать всё, что думает, но вместо слов выходит еще один стон, а затем всхлип. — Ты зверь!

      — Я уже говорил тебе, Феликс, — Хенджин крепче обнимает, до сих пор оставаясь внутри Ли, и целует в мокрый висок. — Это только из-за тебя и для тебя. Я люблю тебя, и пусть об этом знает весь Париж.

      — Господи, — запыхавшийся ли пытается вернуть себе себя, но у него выходит плохо, поэтому он бездумно проводит мокрой ладонью по запотевшему стеклу и тут же тихо пищит, сталкиваясь взглядом с жадными глазами из окна напротив. Какой-то кучерявый француз пьет кофе и без тени смущения смотрит на них. Ли вспыхивает и моментально соскальзывает с опавшего члена, чтобы повернуться и спрятаться в объятиях Хвана. — Вот тот мужик теперь точно знает.

      Хенджин слегка наклоняется, чтобы всмотреться в силуэт в окне напротив, и разражается грудным хохотом, из-за которого голова Ли подпрыгивает на его груди.

      — То есть я справился с задачей? — Хенджин сильнее прижимает Ли к себе и отводит их обоих от окна, чтобы не разлепляя объятий дойти до ванной.

      — Справился, mon amour, — Феликс продолжает краснеть, но быстро растворяется в любви и тепле и тянется губами к подбородку, чтобы целовать, пока Хван пытается запихнуть их обоих в ванную.

      На следующее же утро они решают сбежать из квартиры как можно раньше, чтобы не наткнуться ни на одного из соседей. Феликс всё еще краснеет ушами, а Хенджин продолжает хихикать, но не отпускает вжавшегося в него Ли ни на секунду. Особенно когда после полудня им удается попасть в Лувр, по которому они ходят часами. Феликс старается не беспокоить растворившегося в искусстве Хенджина, но тот сам ловит его в одном из коридоров и обнимает, опять тесно прижимая к себе. Хван целует его в висок, с удовольствием отмечая отсутствие косых взглядов со стороны других посетителей, а Феликс же краснеет не от поцелуев, а от горячего шепота, убеждающего на ухо, что его задница точно лучше любого из представленных здесь экспонатов.