meet me where all wrongs turn to right

Воздух размаривающе-душный, жарко опаляющий щеки.

— Прилететь первым же возможным рейсом? Да не вопрос, — кривляется он и не собирается прятать улыбки в уставшем голосе. Дурашливо и совсем привычно.

Голосовое сообщение доставлено.

И пусть все несделанные дела в Питере разрешились совсем не так скоро, как планировалось, Тихон наконец спокойно и утомленно-удовлетворенно вздыхает, когда в пару касаний оплачивает электронные билеты. В кончики пальцев отдает тонким зудом волнения. Ожидания.

Что-то предвкушающе, совсем по-подростковому, скребется и екает внутри, когда он с рюкзаком подмышку вылетает из квартиры и запрыгивает в ожидающее внизу уже минуту как такси.

Пока через стекла его провожают знакомые и родные до боли в висках панорамы, он быстро отстукивает-отчитывается: «Через час вылетаю».

И гонит прочь смутную, невнятную и сосущую пустоту, получив в ответ лаконичную улыбающуюся скобку.

***

В салоне прохладно и приятно немноголюдно.

Полтора часа, чтобы прочертить в воздухе белую стрелу — и… наконец-то снова увидеть.

***

Ваня молчит. Ваня вообще в последнее время немногословен. Даже на мемчики не отвечает почти и своими не делится. Только вот позвал тогда к себе.

Тихон задумывается чуть глубже, чем хотелось бы, и душит всколыхнувшийся эпитет «надрывно». Надрывно позвал. Вот еще глупости какие, не в последний раз видятся.

Когда Ваня встречает его в Домодедово, Тихон вовсю балагурит. Попытался даже облапить исподтишка, ну так, пабрацки, но сам же себя и пресек. Потерпеть уж до квартиры, а то в аэропорту людей полно, а у него для этого выдержка — стремится к нулю.

И так сердце застряло где-то в барабанных перепонках и все стучит и стучит.

Он ведь скучал. Очень скучал. Так, что до выламывания костей, до того, что хоть на стену лезь.

И когда наконец встретил, зарылся на самую секунду носом в разлохмаченную челку — поминай как звали. Ни о чем не вспомнил. Ни о том, что сотни людей вокруг — право слово, только понадеяться, что им дела нет, для них куда более насущна их собственная жизнь.

Ни о том, что эти их взаимоотношения — странные и неровные, неправильные и затрагивающие намного больше переменных, чем только они двое.

Ни о том, что только день как улетела к себе Ксюша.

***

…Все вообще странно, неровно и неправильно.

Он думает об этом, когда ведет носом вдоль по тугой вене под горлом и ловит губами заполошно бьющийся чужой пульс. Ваня рычит сквозь сжатые зубы, не поддается в поцелуе и как всегда опально, будто оголодалый, перехватывает инициативу — только так явно плавится и едва не дрожит под руками и чужим телом, что в глазах у Жизневского периодически темнеет, а под опущенными веками вспыхивает яркими засветами, вторя сердечному ритму. И мысли мельтешат, не дают передышки — что-то такое глупое-глупое, слишком нежное. И никчемное. Только бы не брякнуть вслух.

Он сдерживается. Как всегда.

***

Тихон листает ленту Инстаграма, пока Янковский первым сбегает в душ.

Засевшая тоска не отпускает предчувствием, прицепившимся еще в питерском такси.

Тихон отмахивается, хмурится и двигает пальцем по экрану быстрее, уже не воспринимая содержимое чужих бесконечных постов.

Плацебо медленной горечью оседает на языке.

***

Целуются. Долго, тягуче. Застелив наглухо закрытый балкон дымовой завесой, словно стремясь отгородиться так от всего мира с его реальным положением вещей. Хоть на чуть-чуть. Тихон с каким-то щемящим, щенячьим, что даже стыдно немного становится, трепетом гладит большими пальцами скулы, припав своим лбом к чужому. Ластится носом о щеку и выдыхает тепло в губы, мягко и смиренно. Сдаваясь перед самим собой и позволяя пусть не словами через рот, но касаниями произнести больше, чем обычно, больше, чем следует. Дышать трудно. То ли от жары, то ли от дыма. То ли от сводящей с ума недосказанности. То ли сердце так отчаянно занемело от чужого сдавленного, сорванного выдоха.

С горечью на краю сознания оседает, вместе с дымом в легких, понимание: ради таких минут он прилетит хоть с края света. Даже если всего на полчаса. Даже если в последний раз.

Тем более если в последний раз.

***

Может ли сказать Тихон, что он удивлен? Что ничего подобного он никак не мог ожидать где-то глубоко, какой-то рациональной, взрослой и адекватной частью себя?

А он ждал. Знал и прекрасно осознавал исход. Просто глупая извечная надежда не ведает цифр в паспорте, от которых отсчитываются прожитые годы. Жить настоящим и продолжать верить. Улыбаться, говорить спасибо за то, что имеется.

И горько выдыхать дым в редкие минуты, когда наперекосяк все, в том числе внутри, что сомнения, обиду и боль не удержать.

Тихон хмыкает, так спокойно и легко, что самому страшно, усмехается краем губ. Все еще припухлых и порозовелых. Совсем беззлобно.

— И как, об имени уже думали?

— Тиш…

Жизневский совсем чуть всплескивает обеими ладонями, на миг выставляя перед собой. То ли отмахиваясь от перехода в серьезный разговор, то ли от этого тона. То ли в самый первый раз обрисовывая, создавая так внезапно черту личного пространства, которая никогда раньше не проходила между ними.

Подкуривает очередную сигарету и делает глоток остывшего чая.

Знать — знал. Даже, можно сказать, ждал, когда этот день настанет.

Но колючая, кисло-горькая обида сжимает в тиски, всем весом своим наваливается, душит до онемения в легких и какого-то сиплого присвиста-вздоха.

Вот и Тихон душит желание вызвать такси и свалить в первый попавшийся отель — даже не напроситься на пересидку к Филиппу. Тут не до лучшего друга, когда самому бы разобраться в своей голове. Когда выть хочется, и что дальше — непонятно.

Так что, может, так и лучше бы — такси, гостиница… Не так жалко себя, когда тебя не обвивает еще и чужим сожалением.

— А мы с Ксюхой об этом еще даже не задумываемся, — подняв голову, отчаянно улыбается он. — Постелешь мне на диване?

Ваня не стелет на диване и не собирается.

Ваня, проклиная себя, снова доталкивает их, не способных ориентироваться в пространстве, клубок из запутанных тел, рук, губ и мыслей, до спальни.

Никакого достоинства. Ни у кого. Плевать.

***

Тихон с застывшим лицом обновляет злорадно зависшую на посте о рождении чужого сына ленту Инстаграма.

— Тиш, а давай трансу запустим?

Тихон молчит. В уши медитативно бьет шум волн и шелест песка под чужими босыми ногами. Люди отдыхают, загорают и радуются жизни. Люди светятся тихим счастьем.

— А что. Можно.

Ксюша льнет к плечу, словно стараясь максимально находиться в кадре хоть прядью волос.

Наплыв зрителей, приветов, поздравлений с отпуском и миллионы комплиментов и теплых слов. Тихон щурится на бликующий даже в полутени экран и, поймав на автомате маску жизнерадостного, расслабленного парня с несерьезными кудряшками, шутит и вбрасывает солнечную энергию сильнее самого́ курортного солнца.

Филипп, словно почуяв, вползает позади в кадр, незаметно хлопает, чуть сжимая, по плечу ровно в тот самый момент, когда внизу чата всплывает: «ivanfilippovich присоединился (-лась)».