...не летаешь больше под облаками. а у меня на кухне с цветов осыпаются листья, и чашка пахнет немного кофе и много — твоими губами.

...я уеду.

«Олег», — заторможенно произносят мысли-воспоминания.

«Олег!» — настоящие мысли с головой окунают в Северный Ледовитый, а после — в кипяток, в магму, жаром испаряющую влагу из дыхания; разрывают, полосуют бритвой каждой буквы. Он знает, знает, знает, что будет дальше, но при этом не может выпутаться из ощущения отвратительной подлинности всего происходящего, и двойственность ощущений и мыслей сводит с ума, меняет восприятие, искажает и почти калечит. Снова.

Все вообще странно, неровно и неправильно.

Он думает об этом, когда ведет носом вдоль по тугой вене под горлом и ловит губами заполошно бьющийся чужой пульс. Ваня рычит сквозь сжатые зубы, не поддается в поцелуе и как всегда опально, будто оголодалый, перехватывает инициативу — только так явно плавится и едва не дрожит под руками и чужим телом, что в глазах у Жизневского периодически темнеет, а под опущенными веками вспыхивает яркими засветами, вторя сердечному ритму. И мысли мельтешат, не дают передышки — что-то такое глупое-глупое, слишком нежное. И никчемное. Только бы не брякнуть вслух.

Он сдерживается. Как всегда.

— Ты чего это такое задумал?

— Нет, ну подожди, давай попробуем?

— Нет, не будем мы этого делать.

— Да почему же?

— Да потому что это глупо!

— Ну сделай, пожалуйста, эту глупость ради меня!

Он был готов поклясться, что увидел периферийным зрением, как из-под взлетающих над струнами пальцев в этот самый миг взметнулся особенно яркий сноп этих уже замучивших непонятных искр вместе с новым аккордом. Звук показался осязаемой легкой волной, скользнувшей по запястьям вдоль линий напрягшихся вен и забившейся щекотным осадком под ногти и в ноздри, заставляя сбиться с дыхания.