Все вообще странно, неровно и неправильно.

Он думает об этом, когда ведет носом вдоль по тугой вене под горлом и ловит губами заполошно бьющийся чужой пульс. Ваня рычит сквозь сжатые зубы, не поддается в поцелуе и как всегда опально, будто оголодалый, перехватывает инициативу — только так явно плавится и едва не дрожит под руками и чужим телом, что в глазах у Жизневского периодически темнеет, а под опущенными веками вспыхивает яркими засветами, вторя сердечному ритму. И мысли мельтешат, не дают передышки — что-то такое глупое-глупое, слишком нежное. И никчемное. Только бы не брякнуть вслух.

Он сдерживается. Как всегда.

— Ты чего это такое задумал?

— Нет, ну подожди, давай попробуем?

— Нет, не будем мы этого делать.

— Да почему же?

— Да потому что это глупо!

— Ну сделай, пожалуйста, эту глупость ради меня!

Он был готов поклясться, что увидел периферийным зрением, как из-под взлетающих над струнами пальцев в этот самый миг взметнулся особенно яркий сноп этих уже замучивших непонятных искр вместе с новым аккордом. Звук показался осязаемой легкой волной, скользнувшей по запястьям вдоль линий напрягшихся вен и забившейся щекотным осадком под ногти и в ноздри, заставляя сбиться с дыхания.

Тихон как будто сразу его всего знал. Сказал бы в первую встречу такое Ваньке в лицо — в ответ получил бы только смех и дальнейшую холодность, но как-то так получилось, что с ним и слова были совсем не нужны. А ещё, хоть и по разным причинам, у Янковского чувства были один в один. То ли Тихон человек такой, то ли вселенная достаточно прямо подкидывала обоим в глаза свои недвусмысленные намёки.

Это о безвозвратном. Ничего нельзя вернуть — ни людей, ни эмоции, чашка памяти не склеивается никак.

Просто о сложном, по лужам детства как по льду и кратко о детстве, воспитании, утрате и любви.

— В смысле ты не можешь? — Рявкнул Хазин. 

Сержант потупился, понимая, что огребëт от генеральского сынка по первое число. 

— Сходи к Грому и принеси отчëт по делу Зуброва. Быстро! — Пëтр шипел похлеще змеи, так что во всëм наркоотделе Питерского управления полиции зависла боязливая тишина. 

— Майор Гром, он... 

(Сероволки мимоходом) 

— Да как ты?! — у Титова слов не хватало описать весь спектр своих эмоций. 

— Ты сам попросил, — улыбнулся Максим, глядя на него снизу вверх обезоруживающе улыбаясь. 

— Придурок, больной, кретин полный, чудище лесное, дурак, — посыпалось из смущëнного Дениса и тот выскочил в кухню, а затем и на двор, где по мокрой траве скользил утренний туман. 

— Ну и чего ты парня дразнишь? — посетовала Анна Петровна. — Нравится, так ты так и скажи, нечего, как в первом классе.