Всю свою более менее сознательную жизнь, то есть лет так с тринадцати-пятнадцати, Виктор пытался не думать. Нет-нет, он вовсе не был дурачком, шарики за ролики у него от гормонов не заехали, по голове никто не ударял, если не считать подзатыльников от старшей сестры. Просто именно в этом возрасте он пришёл к выводу, что от мыслительных процессов одни беды. Чем больше думаешь, тем меньше у тебя друзей, тем хуже отношения с семьёй и родственниками, тем сложнее складывается личная жизнь.
Стоит разок остановиться, пораскинуть мозгами о том о сём, так большинство друзей, приятелей, знакомых начинают казаться узколобыми баранами, тупыми до такой степени, что хочется биться головой об стенку. Родственнички же, оказывается, бессовестно лезут не в свое дело, дают бесполезные, никем не прошенные советы и искренне не понимают, что делают не так. А любовники, если приглядеться, и вовсе не любят, а так, занимаются какой-то чепухой: устраивают сцены, истерики, насилуют мозги, ревнуют к любому движущемуся объекту в радиусе пяти метров и не умеют быть по-настоящему заботливыми и любящими.
А если податься в рефлексию… Ой мама не горюй, в лучшем случае Витя вылезет оттуда через пару недель с твёрдым убеждением, что лезть туда больше не стоит. В худшем — с новенькой психологической травмой. Хотя, как говорится, всё новое — это хорошо забытое старое.
И вот все эти десять с лишним лет Виктор изо всех сил старался не думать, однако безуспешно. Какое-то время он, может, и держался, ловил каждый момент, жил здесь и сейчас, но потом что-то щёлкало — и он снова погружался в пучину мыслей, неприятных осознаний, которые ощущались ещё болезненней, чем раньше.
Как бы там ни было, сейчас Витя, разглядывая закинутую на него руку со слегка выступающими венами, а также ногу, ведущую к подтянутой, но совершенно незнакомой заднице, впервые пожалел, что отключить мозги у него всё-таки вышло.
***
Кирилл, по своему собственному мнению (в прочем, как и по мнению большей части окружающих), с головой был слегка не в ладах. Психических отклонений у него не было, по крайней мере, подтверждённых, просто всё в его жизни выходило как-то не так, как бы ни пытался он задействовать свои извилины, и серое, и белое вещество, в общем, всё, что у Кира должно было быть в черепушке. В детстве, кстати, он верил, что у него там опилки, пока кто-то из взрослых не додумался сказать ему, что это шутка. А в каждой шутке, как мы знаем, есть доля правды.
Каждый раз, когда Кирилл пытался что-то обдумать, продумать и так далее, в конце концов всё выходило наперекосяк. Оказывалось, что думал он совсем не о том или же просто-напросто не так. Решение проблем обычно приводило к ещё большим трудностям; во взаимоотношениях с людьми был какой-то бардак. Он старался анализировать свои мысли и поступки, но никаких дельных результатов это не давало.
Иногда Кириллу казалось, что вот оно, эврика, он сумел выдумать нечто эдакое, более менее благоприятно влияющее на его жизнь! А потом все становилось ещё хуже.
Многие люди удивлялись тому, что он каким-то образом дожил до своих двадцати трёх лет. Кирилл — тоже.
Однако когда Кир, открыв глаза, увидел чьи-то растрёпанные каштановые волосы, щекочущие его нос, и почувствовал под рукой чью-то тёплую мягкую кожу, он совсем не пожалел, что вчера его мозг, слегка притуплённый алкоголем, пришёл к выводу, что притащить к себе незнакомого, хоть и до ужаса красивого, парня — совершенно нормально. Потому что так — прости господи за французский — офигенно он себя давненько не чувствовал.
***
Виктору было неловко сидеть за столом на небольшой кухоньке и наблюдать, как Кирилл что-то варганил, напевая мотив какой-то приставучей попсовой песни о любви. Он понимал, что надо было просто извиниться и свалить по-быстрому, но хозяин квартиры так посмотрел на него, что любой щенок обзавидовался бы. Да и пахло вкусно. И кухня вполне себе уютная. И парень ничего такой. Правда вёл себя так, словно привести к себе незнакомца на ночь, а потом ещё и приготовить ему завтрак и вести себя как заботливая жёнушка, — вполне обычное дело. Ну вот, опять он начал думать.
— Слушай, — заговорил Виктор, пытаясь как можно незаметнее пускать слюни на ароматный омлет с сыром и зеленью. И на обтянутые тонкой тканью джинсов стройные ноги. — Я плохо помню, что было вчера. Извини, если что не так. Надеюсь, всё нормально?
Кирилл отвлёкся от готовки, чтобы заколоть лезущие в глаза крашеные блондинистые волосы. Он подошёл к Виктору, навис над ним, заглянул в карие с вкраплениями зелёного глаза и шумно выдохнул, едва не касаясь его носа кончиком своего. Витя, сглотнув, замер и неосознанно задержал дыхание.
— Ну… — задумчивым шёпотом протянул Кирилл у чужого уха, от чего и у него, и у собеседника по коже побежали мурашки, — губы у меня опухли слегка. И не только губы. А ещё ты до сих пор не дал мне свой номер телефона. Совершенный беспредел!
***
Где-то через неделю Виктор жалеть о не свойственном себе приключении перестал. Через пару месяцев он понял, что оно стало одним из лучших событий за всю его жизнь, если, конечно, не считать последующих свиданий с Киром и переезда в одну квартиру — не самую новую, зато с отличной звукоизоляцией. А в конце концов они пришли к выводу, что в умеренных количествах думать им всё-таки полезно — целоваться на переполненной в связи с Новым годом площади было не очень умно. Как и носить парные кольца на безымянных пальцах, снимая разве что в душе. Но романтично.