Стиснуть зубы, натянуть глупую улыбку, сделать блядский макияж под заезженную песню.
Я была готова. Готова к смерти, к презрению, к игнорированию, но не к:
— Привет, Огнева. Есть планы на сегодняшний вечер?
Я замерла, умерла и отмерла. Ляхтич из своего угла глядел встревоженно.
— Да. Ты в их число не входишь. Что-нибудь ещё? Быть может, номер отцовского счета, последние совершенные сделки? — я мило улыбалась, пока яд прожигал лёгкие. Удивительно, как быстро Драгоций начал просто раздражать.
Даже не так. Откровенно бесить.
Слишком манерный, слишком показушный и выпендрежный. Я простая была. И проебывалась тоже просто и легко.
Марк тоже был богатеньким сукиным сыном, только вот в нем эта манерность всегда жила, текла у него по венам с рождения. Ляхтич был, а не казался.
И я чувствовала, что Драгоций пиздел. Много и часто.
— Нет, спасибо, мне хватит.
— Да? — усмешка. — А мне не хватило. Можно плату на моральный ущерб?
— Договорись с моим секретарем.
— И с кем же это?
— Марина. Не убейте друг друга.
— Спасибо, я не падаю так низко.
О да, мне все ещё было больно. Настолько, что я чуть не наебнулась, зацепившись за чужой рюкзак и даже внимания не обратила.
— Ты выглядишь почти спокойно.
— Я всего лишь хочу вырвать ему хребет. Сегодня мы пьем, Марк. Любовница моего отца дома?
— Елена идёт нахуй, — тихий шёпот, больная улыбка. О, Маркуша, да мы в одной яме.
— Поговорим?
— Поговорим.
* * *
На кухне у Марка всегда было как-то по-обыденному необыкновенно. И спокойно. Без этого напыщенного лоска, без поваров, позолоты и хвастовства. Еду все равно Мортинова заказывала.
Я молча крутанула газовый вентиль, щелкнула комфоркой — зашумел чайник.
— Она планирует меня сплавить, как неугодного щенка, — я вздрагиваю, Марк усмехается. Чиркает смешиваясь с белым шумом зажигалка.
— А меня использовать хотели. В планах дядюшки. Непонятно нахуя, я же бесполезная совсем.
— Ну… — Ляхтич задумался на секунду, затянувшись. — Ты наследница.
— Хуевая.
— Бесспорно.
— И не знаю ни черта, делился бы кто со мной.
— Так ведь им откуда знать? Драгоции не всевидящи.
— Тоже верно, — я вздохнула, тоже чиркнула зажигалкой. — И куда тебя?
— В свободное плавание. Доучиваюсь последний год, сдаю экзамены и валю куда захочу, не имея ничерта. Мне ясно дали понять, что под боком такой никому не нужен.
— Ну вот и нахуй их всех, — я слабо улыбнулась. — Пойдем вместе, меня тоже скоро попрут, скорее всего.
Маркуша усмехается, тушит сигарету о стеклянную пепельницу, снимает с плиты ревущий во всю чайник.
— Тебя не попрут, ты любимый ребёнок Огнева.
— О, поэтому я жила у чужого человека до прошлого года. Охуенчик, — я потянулась за заварником и зеленым чаем с мятой, любимым Ляхтича. Такой же горький, ослепительно-холодный, с привкусом боли и в ней же — успокоения. Я же… была. Такая, какая есть. Нескладная, неловкая, а теперь ещё и разбитая вновь.
Склеюсь, конечно. И, как обычно, через жопу.
— Даже если не попрут, — я грустно вздохнула, — сама уйду. Не мое это.
— Идиотка, — констатирует Ляхтич. — Это же возможности какие.
— А я сама привыкла в своем говне вертеться. Не приживусь я, как ты.
— А может, и правильно это, хуй его.
— Ну в итоге сосем мы оба, — констатирую уже я.
— Останешься у меня? Мортинова не придёт, а без нее еще более тошно.
— А останусь, — я неожиданно улыбнулась. — Хули нам говноедам.
Я и осталась. С чая мы методично перешли на вино, а там и водяра недалеко.
С Маркушей было душевно. Марк, наверное, был друг.