Она в понимании Эдмунда настоящая волшебница – напоминает ему маму, когда они еще жили с отцом и та не увлеклась маркетингом. В комнате царит сущий беспорядок, тут и там разбросан всякий мусор. Отец бы презрительно скривился – «Ну что за помойка?», а мама бы и сейчас улыбнулась, непременно присоединившись к молодой колдунье.
- Грейс, - упорно отвлекает ее Эдмунд, пока та, сосредоточенно нахмурив брови, тянется пинцетом к холсту. На его глазах творится магия, но он устал и, честно говоря, лучше бы пошел перекусить в кафешку или наконец выполнил чертово задание, которое дал препод по литературе.
- Ну погоди, Эдди! Пару минут! Мне нужно закончить, пока клей не схватился, а потом все сделаем!
- Все сделаем… ага, как же… - бурчит Эдмунд, утыкаясь взглядом в неровно измазанный белой штукатуркой потолок. Телефон разрядился еще в прошлые «пару минут» и теперь он мог только вздыхать от скуки, периодически оглядываясь на Грейс.
Он лезет с ногами на кровать, оглядывается – на полке обнаруживается сушеный жук – скарабей, закованный в стеклянный куб. Иногда Эдмунд чувствует себя таким жуком: на словах приносят удачу, а на деле обречены влачить свое пустое существование заточенными в прозрачную темницу, собирая пыль на полке.
Но у Грейс не пыльно, она тщательно оберегает каждую свою находку, будь то камешек, утащенный с экспедиции в горах, или найденное в море синее стеклышко от бутылки, которое соленая вода обточила, сгладила каждый острый угол. Так поступила и сама Грейс Уиллоу с ним – когда они столкнулись впервые на лекциях по зарубежной литературе, он всеми силами старался показать, что лучше других понимает, кому где какое место предназначено.
Эдмунд едко плевался оскорблениями, не жалея их для каждого. Кто смел смотреть на него как-то не так – долгие годы жизни бок-о-бок с отцом научили защищаться при первой же возможности. Но Грейс – Грейс на его замашки лишь выгнула бровь и рассмеялась.
Ее никогда не пугало битое стекло, она собирала его в сомкнутые ладони, бережно укладывала на многочисленные полки своей комнаты в общежитии и раз в неделю смахивала с него пыль, периодически используя в своих творческих проектах.
Так в ее руки однажды попал и Эдмунд, когда спросонья промахнулся партой в аудитории и присел рядом. Грейс любила активно участвовать в обсуждениях на коллоквиумах, вступая в дискуссии с преподавателями, но никогда не переходила границы.
Со всеми она была удивительно мила и трепетна.
Грейс упаковывала пышные бедра в тесные короткие юбки пастельных тонов, носила топы с цветочным принтом, открывающие покатые плечи и неожиданно хрупкие ключицы, а ее легкая улыбка прибивала к полу куда сильней, чем тот строительный клей, который она использовала в своих работах. Она была настоящей художницей – и настоящей волшебницей.
Первое время те дружки, что задирали нос вместе с ним, пробовали подкалывать его за дружбу с «толстушкой», но Эдмунд при первой же попытке осадил их и покрыл трехэтажными оскорблениями.
Никто и никогда не посмеет при нем обижать эту ведьмочку.
Самое удивительное – Грейс в защите не нуждалась, никогда не жалея остроумных ответов на любую издевку. Она – сила, скованная в нежность и доброту.
Вот и сейчас Грейс лишь усмехается на его нытье, клея в угол холста засушенную веточку розмарина и наконец запаковывает картину в крафтовую бумагу.
- Эдди, подай моток веревки, - и тот оказывается почему-то у изголовья кровати, под подушкой. Эдмунд на это лишь фвркает – у Грейс свой, особый порядок. – Спасибо.
Она перевязывает сверток бечевкой и в углу подписывает ручкой с золотыми чернилами, но его угол обзора не позволяет прочесть послание.
- Вот и все, - Грейс ему улыбается, подхватывает мокрый платок со стола, которым до того чистила кисти, а сейчас вытирает краску со своих ладоней. Взгляд Эдмунда скользит по ее мягким пальцам, еще пару дней назад аккуратному маникюру, правому запястью, окольцованному браслетом с бусинами из лунного камня – он собственноручно купил его в прошлом году на ярмарке в родном городе, терпя насмешки старшей сестры про очаровательное проявление его влюбленности и чувствуя теплый взгляд матери, бьющий куда-то промеж крыльев. Он не любил их семейную навязчивость и особенно ценил Грейс за то, что та такой никогда не была.
Всегда тактичная, всегда – точно искристое шампанское с привкусом клубники.
- Эдди, ты уснул?
- Задумался, - бурчит Эдмунд, подхватывая случайно утащенного с полки скарабея.
Когда-то Грейс расколола вот такую его стеклянную броню и точно также уложила на полочку над столом. Обычно они говорят. Много, долго, поочерёдно перебивая друг друга, сцепляя противоположными мнениями. С Грейс легко. Особенно говорить. Она слушает внимательно, даёт выговориться, не навязывает тысячу ненужных советов. Высказывает мнение: мягко, но чётко. И её тоже легко слушать — о семье, путешествиях с подругами и очередном эссе, буквально обо всём.
- Это не на конкурс? – он косит взглядом в сторону свертка, вопросительно вскидывая брови. Обычно конкурсные работы она всего лишь оборачивает бумагой, никогда не обвязывает бечевкой и не подписывает, прямо так передавая их преподавателям.
- Это подарок, - загадочно улыбается Грейс. – Быть может, попозже расскажу поподробнее.
- Если я расскажу ту историю про вечеринку первокурсников?
- В точку, - Грейс подмигивает, встает, поправляя задравшиеся домашние брюки, а Эдмунд обреченно стонет, растягиваясь на ее кровати.
- Я не хочу снова перед тобой позориться!
- Эд, больше, чем на прошлое Рождество, ты не опозоришься.
Тогда они отмечали в общаге компанией однокурсников, и он напился в слюни, а потом в пьяном бреду лез к Грейс целоваться и признавался в любви, хотя на тот момент они практически не общались, лишь устраивали ожесточенные споры на литературе.
- Грейс!
- Молчу-молчу, - усмехается она, а Эдмунд чувствует, как стыдливо краснеет – проклинает свою наследственность, но тут же забывает обо всем – Грейс так правильно падает ему на колени, седлая мягкими бедрами его собственные.
Грейс смотрит на него внимательно, и в ее теплых карих глазах – золотые прожилки. От неё пахнет влажной почвой и степью, покрытой дикими цветами. А еще акрилом, строительным клеем и лаком. На пальцах мелькают мазки краски. В уголке губ зеленеет краска – ее дурацкая привычка облизывать кончик кисти.
Ее приятно слизывать. А потом заталкивать свой язык в её рот, тщательно исследовать, будто такого не было уже десятки раз. Словно впервые слышать стон, касаться жадно, прикусывать губу. Мысленно кривиться от липкого горького блеска.
- Погоди, - ее пальцы врезаются в кожу на плечах. Грейс дышит чуть сбито. – Эдди! Это, что, жвачка?
Эдмунд ойкает и смущенно выплевывает ту в кусочек той же крафтовой бумаги, который Грейс отрывает от плотного рулона, валявшегося на коврике у кровати.
- Чарли на обед потащил меня в закусочную напротив филфака, а там буквально все бургеры с луком… Я просто не хотел…
- Эдди, - Грейс тянет его аккуратно пальцами за отросшие волосы, заставляя запрокинуть голову и вновь заглянуть ей в глаза. - Это глупая мелочь. Ну попробовала я на вкус твою жвачку – мятную, кстати! – отвратительно. Ну и что? Это не должно портить нам вечер.
Она знает – знает его как облупленного. Чувствует, когда он смущается и нервно мнется, с детства Эдмунд боится казаться дураком, отец учил делать его все и-де-аль-но, но у них с Грейс все криво и косо, но так… так правильно.
Ведь Грейс умеет даже самый настоящий хлам превратить в произведение искусства. Ими полнится ее комната в общежитии. На них строится ее жизнь. И Эдмунд снова выдыхает, ныряя ладонями под растянутую домашнюю футболку, испачканную в краске и клее.
Его пальцы щекочуще нежат позвонки под платьем, чертят по памяти молниеподобные растяжки на бёдрах, задирая широкие штанины брюк — как ей нравится.
Воздух вокруг раскаляется, горечь и сладость смешиваются в их прерывистом дыхании, пока Эдмунд медленно переходит губами на открытую шею и грудь в вырезе футболки. Он любит эту воздушную волшебницу – и в домашней мятой футболке, и в открытом коротком топе, выражающем ее бесстрашие перед этим миром.
Грейс загнанно дышит, находит губами его острые ключицы под расстегнутой рубашкой – как он любит.
Его волшебница с каждым днем продолжает привязывать его к себе все больше и больше, хотя приворожила еще год назад.
По комнате скользят тени, солнце клонится к закату, и Эдмунд знает – впереди у них целый вечер, полный заданий от преподов, уже теплого сидра, что он притащил с собой, и такой вот нежности.
Впереди у них – целая вечность.
И он прикусывает чужие – родные – пухлые губы.