Вытянув руку из-под одеяла, я со стоном стащила телефон с тумбочки и мстительно ткнула в оранжевую плюшку на экране, прерывая истерическую трель будильника. Селена Эраклионская против всех: продолжение легенды.

Расплывающиеся перед глазами цифры издевательски мигали: шесть утра.

Я сова. В любой вселенной, во всех реинкарнациях.

Пары начинаются в полдевятого. Кто вообще придумал ставить уроки так рано? Никто ничего не успевает, ни ученики, ни преподаватели.

Хорошо одно: до работы добираться не нужно. Буквально ночую на ней.

За годы учебы я выработала определенную систему привычек, позволяющих находить баланс между сферами интереса. Часто они требовали слишком много времени, но, отказываясь от них, я начинала проваливаться в рутину, уделяя себе, своему физическому и эмоциональному состоянию все меньше и меньше внимания.

Сейчас эти привычки позволяли мне уцепиться за настоящее, за реально существующее, за саму себя, поэтому я старалась поддерживать иллюзию контроля хотя бы за счет опорных, нетрудных, но требующих внимания и концентрации действий. Из кожи вон вылезу, но как можно дольше буду сохранять этот режим. Как бы моего запала хватило больше, чем на пару дней…

Напав, захватив и победив стакан воды, я кое-так, ежась от холода и периодически впадая в дрему, добралась до ванной и с отвращением посмотрела на идеально сбалансированный тюбик зубной пасты.

«Зачем, например, умываться по утрам? Чтобы быть бодрым? А зачем по утрам быть бодрым? Непонятно…»

Натягивая футболку, собирая волосы в высокий хвост и стаскивая с вешалки куртку, я размышляла о том, заменит ли прогулка до Каменного Круга полноценную тренировку? Да конечно заменит, тем более что мне еще за Сильвой после занятий у фейри бегать, о чем я вообще? Сильва, чтоб его.

На отца я похожа, конечно. Скажете тоже.

Вчерашнее откровение Брендона оставило в душе неприятный осадок. Жгучая волна смешанных эмоций поднялась к груди, заставляя поморщиться. Все равно, что песок на зубах. Было в этом что-то неправильное, что-то, чего я не учла.

Много лет закрывая глаза на чужую заботу, я пренебрегала ею и отказывалась от нее. А ведь, дура, считала, что Сильве на меня наплевать. Не то чтобы мне так не хватало его внимания: он даже не мой преподаватель, так какая мне разница? Но сам факт того, что в течение почти что десяти лет я отталкивала руку помощи, доказывал, что только слепой эгоизм, и ничто больше, отгородил от меня весь остальной мир.

Я всегда понимала свою неправоту, понимала, что никто не пойдет мне навстречу, если сама я начну отворачиваться, ожидая жалости, завернутой в красивую обертку сочувствия. Но я все равно забиралась все глубже и глубже в зону комфорта — кокон из невысказанных обид, нерешенных проблем и недоверия. Как лягушка в молоке.

Думать о том, что было бы, если бы… нет, я никогда не любила этого. Но что могло бы быть, если бы я вела себя по-другому? Нет, нет — тогда по-другому нельзя было. Я бы просто сошла с ума. Как-то выкарабкалась — и ладно.

Сейчас, семь лет спустя, я боялась лишь того, что Скай попадет в тот же капкан, что до сих пор не давал мне идти вперед. Больше всего я боялась, что Скай станет таким же, как я, загнавшим себя в тихий омут обид и непонимания, в котором, как известно, черти частенько топятся. Прошлый год мы провели в разных странах, и так ли все было хорошо, как он говорил? Как часто я пренебрегала легкой дрожью в его голосе или небольшой заминкой между фразами?

У медали две стороны: с одной я понимала, что Скаю уже шестнадцать, что он взрослеет и ему нужно учиться самостоятельности, что он уже самостоятелен, с другой — я была тех же лет, когда все случилось.

Мне все время приходилось напоминать себе, что Скай — не я, что он намного гибче и устойчивее, что ему давно не нужна моя рука, чтобы удержать равновесие.

Гиперопека ни к чему хорошему не приводит, но вот ситуация: Сильва решил дать мне «больше воздуха» и заняться маленьким Скаем, и что из этого вышло? Хотя мне действительно лучше с Фарой, и не было никакой возможности для того, чтобы Сол Сильва возился со мной так же, как с братом: спрашивал, с кем я сегодня подружилась, что ела и все в таком роде. Нет, спасибо, я лучше как-нибудь сама, только не лезьте ко мне, пожалуйста. Да и представить себе, что его заботят такие мелочи — нет, только не его. Жива, умирать не собирается — вот хорошо, вот молодец. С остальным разберется, все же дочь своего отца. Как же иначе?

Каша, настоящая каша, а кашу я ненавидела с детства и не меньше, чем подъем в шесть утра. Расхлебать это месиво с непроваренными комочками не удавалось до сих пор, и, шлепая по мраморным полам пустых коридоров, я думала, что, может быть, возвращением в Алфею я выпросила для себя второй шанс? Не только в отношении Сильвы, но и всех остальных: Фара, предложившая мне попробовать поработать со сложными учениками, Скай, с восторгом воспринявший новость о моем приезде, Брендон, пообещавший заглядывать при случае и следить, чтобы я не покрылась паутиной.

Но сейчас эхо моих шагов упорно твердило: у меня еще есть время. Все еще будет хорошо. У меня есть время.

Лишь бы Вальдемар дотянул, лишь бы все получилось.

Пробежавшись до Круга Камней, я немного согрелась, хотя неприятный холодок все же пополз по спине — холодало. Я скинула рюкзак с бутылкой воды и запасной кофтой на землю и села на скамью, подбирая ноги. Недовольно провела по зазубрине на черной подошве кроссовок — где только зацепила? Совсем новые же.

Всего двадцать минут, Селена. Просто посидеть, ни о чем не думая.

Если вы когда-нибудь пытались медитировать, то знаете: в первые пару минут хочется делать что угодно, только не сидеть без движения в попытках хоть как-то улучшить качество жизни. Потому что по другим причинам практиковать медитацию не начинают.

К третьей минуте вы начинаете отвлекаться уже не на дискомфорт в спине или шее, не на руки, которые непонятно где нужно держать, а на вспыхивающие перед глазами образы рутинных проблем, в фоновый шум которых вы постепенно проваливаетесь, даже не замечая, что паутина ежедневных переживаний медленно и незаметно начинает обвиваться вокруг вас, уводя сознание куда-то в сторону, вызывая чувство экзистенциального ужаса. Ваш мозг понимает, что вы никуда не торопитесь, а значит — можно обдумать то, что не помещается в его оперативную память.

Или то, как делать не надо.

Вы спохватываетесь, вы начинаете активно «не думать». Получается из рук вон плохо, ведь вы очень стараетесь не думать о том, что вам нельзя думать. После пережитого кризиса вы приоткрываете глаза на маленькую, не считающуюся щелочку, воровски оглядываетесь на время: что значит, всего пять минут прошло? А как же остальные пятнадцать?

Смирившись, вы закрываете глаза вновь, концентрируясь на течении времени в вашей голове. У вас что-то начинает получаться, и вы мысленно гладите себя по макушке, как ребенка, нарисовавшего солнышко синим фломастером в правом углу листа. Вы немного плывете, начиная прислушиваться к тому, что происходит вокруг вас. Шелест листьев над головой, журчание далекого ручья, хлопанье крыльев и тихие напевы птиц, звук вашего дыхания, интригующий настолько, что вы начинаете его контролировать до такой степени, что оно начинает вас пугать, чьи-то шаги… Шаги? Кому не спится в семь утра? Ладно, не важно, если нужно будет — позовет, а у меня еще не меньше десяти минут, я занята делом.

Не отвлекаемся.

Когда шаги останавливаются в паре метров от меня, я не выдерживаю — распахиваю глаза, недовольно окидывая взглядом того, кому пришла в голову мысль побеспокоить волшебника, в теории пытающегося воззвать к потокам силы.

— Скай? — недоумение на моем лице вызывает у него лишь улыбку, и он подходит ближе, переводя дыхание.

— Давно тут сидишь? — Скай садится на соседнюю скамью, кивая на погасший экран телефона. Я жму кнопку разблокировки: семь ноль восемь.

— Двадцать пять минут. Откуда ты здесь так рано?

— Решил пробежаться перед первым днем.

Только сейчас я замечаю легкую испарину на его висках и вспоминаю о бутылке с водой в рюкзаке. Скай благодарно кивает, делая несколько глотков. Я с некоторым любопытством наблюдаю за тем, как ходит вверх-вниз кадык, как выступают вены на его руках и шее. И когда только успел так вырасти?

— И как успехи? — спрашивает он и усмехается, зная, что у меня всегда были проблемы с тем, чтобы просто сидеть и ничего не делать.

— Как бы тебе сказать, — я покачала головой, — День на день не приходится. Иногда получается сконцентрироваться, побыть на одной волне с силой, а иногда будто шаришь по стене в поисках выключателя, которого нет.

Скай пожал плечами:

— Мне кажется, ты просто не то ищешь.

Я пожала плечами в ответ. Он потер нос, всматриваясь в темный силуэт школы.

— Тебе не нужно выключать эмоции, — он чуть нахмурился, подбирая слова, — попробуй наоборот, сосредоточиться на них, использовать их. Иногда стоит думать не словами, а чувствами.

— У фей наслушался?

— Нет, у Сильвы.

Я сдержалась, чтобы не закатить глаза. За эти два дня я наткнулась на проявления Сола Сильвы больше, чем за прошедшие семь лет.

— В принципе, ты прав, — не давая Скаю почувствовать заминку, я потянулась, разминая затекшие ноги, — Просто я пытаюсь исключить негативные эмоции, они имеют сильные дестабилизирующие свойства. Ставить на них заклинание — все равно что кидать спичку в бочку с порохом. Полыхнет — и тут же погаснет, а от тебя разве что след на стене остался.

— Не пытайся все контролировать, — Скай поднялся со скамьи, подбирая рюкзак и протягивая мне раскрытую ладонь, — Ты всегда берешь больше, чем можешь унести.

До школы шли, держась за руки и перекидываясь едкими, но не задевающими чувства шутками. У входа закинула удочку на удачу: Скай не менее неусидчив, чем я.

— Не хочешь попробовать вместе со мной?

— Что именно?

— Медитацию. Раз уж совместных ужинов в ближайшее время не предвидится…

Скай моргнул, смотря куда-то сквозь меня. Потом пожал плечами:

— Давай, почему нет. Вечером у каменного круга? У меня фехтование до четырех.

— Часов в шесть подойдет?

— Да, вполне, — Скай улыбнулся и резво почапал к себе. Нет, все такой же ребенок.

Я доползла до своей комнаты, приняла душ, закрепила пряди с висков на затылке и со скрипом переоделась: белая блузка, светло-серый шерстяной пиджак и узкая юбка до колена — как раз то, что нужно для первого дня в новой роли. Солнце еще грело, но холод уже спускался с гор: осень в этом году наступила рано.

Кроссовки с тоской смотрели на меня из-за угла, пока я надевала лакированные лодочки, которые буду проклинать уже к середине дня. Ну ничего — добавится целый один повод радоваться моей дневной «тренировке». Надо же, теперь мы ушли в минус не так сильно, это успех! Перелезть из неразношенных каблуков в неразношенные сапоги — похоже, вечером буду расчехлять свой запас зелий из Малакой, иначе наутро студенты меня не увидят.

Я испытывала смешанные чувства: мне казалось, что все ужасно, и «зачем я вообще на это согласилась», и «что я вообще могу им дать», а в следующий момент я воспроизводила в мыслях ситуации, в которых я объясняю то, о чем меня никогда не спросят. Восторг мешался со смущением, и у меня немного подрагивали руки, когда я закрывала комнату на ключ, выходя на ранний завтрак. В кафетерии в этот момент было почти пусто: разве что некоторые преподаватели вместе с другими ранними пташками разбрелись по разным концам зала.

Ненавязчиво следя за дисциплиной и пытаясь быть чуть ближе к ученикам, большая часть педагогического состава завтракала в общем зале. Не все, конечно. Даулинг, например, предпочитала пить кофе у себя в кабинете. Харви то так, то эдак: иногда он ночевал в лаборатории, и еду ему приносил то кто-нибудь из персонала, то сын или дочь. Приводить своих в Алфею не воспрещалось, а Скай так и вовсе жил здесь в какие-то годы. Сейчас ему немного сложно перестроиться: его переселили, у него поменялся статус. Но ко всему приспосабливаешься, особенно с таким преимуществом, как знание каждого уголка и каждого работника школы.

Я перекинулась парой фраз с работницей кафетерия, пока она щедро посыпала мой кофе кардамоном и добавляла сахар. Брендон считал сладкий кофе извращением, а Скай наоборот — пристрастился. Так или иначе, я любила кофе, который здесь готовили, и мне было приятно, что его можно разнообразить.

Ранний подъем после двух месяцев перевернутого с ног на голову режима, конечно, сказался на моем состоянии — голова начинала тихонько потрескивать, грозя разразиться полноценной мигренью на весь день. Я вздохнула — если кофе с какой-то вкусной штукой, которую мне положили, не спасет меня — ничего не спасет.

Темный уголок в конце зала с несколькими пятнами солнца на полированном дереве стола меня вполне устроил. Кажется, раньше я ела на другой стороне — да, вон там, у окна. Брендон с его компанией всегда садились туда, и я пристраивалась к ним на правах его подруги. Меня принимали, конечно, но не то чтобы я сблизилась с кем-то кроме него: разные интересы, разные мнения. Иногда было весело обсудить какую-нибудь спорную тему, но не больше. Было неплохо…

— Доброе утро, мистер Сильва, — я поздоровалась с проходившим мимо директором, и тот кивнул мне, жестом прося подождать. Как будто и не было вчерашнего разговора. Мда, не стоило мне быть такой резкой. Я вскинула брови, но он уже что-то говорил чуть побледневшему специалисту. Ставлю свои туфли на то, что это первогодка, у них безусловный рефлекс: замирать при виде Сильвы, как бандерлоги перед питоном Каа.

Странно было осознавать: я никогда не испытывала страха ни перед ним, ни перед подобными ему — с детства суровые дядьки в военной форме больше походили на моих нянек, чем на генералов Эраклиона. Далеко не сразу я поняла, кого именно таскала за усы в три года…

Надо сказать, это длилось недолго, а Скай и вовсе не застал те времена. После смерти отца им всем стало не до меня — были проблемы, и их надо было решать. Нас взвалили на мать и вызванного откуда-то из провинции Вальдемара, сосланного еще при моем деде. Уже потом появились Фара и Сол.

— Сегодня твой первый день, — волна воздуха, поднятая его движением, выдернула меня из мыслей, и мне пришлось пару секунд подумать, чтобы кивнуть и улыбнуться:

— Да, — я неловко убрала локти со стола: привычка класть подбородок на сложенные друг на друга кисти пошла еще с лекций Харви. Примерно в это же время я научилась находить контроль: поддерживать иллюзию открытых глаз в полудреме было сложно, — Немного волнуюсь.

— Зря, — он со стуком поставил чашку — тоже кофе, — Они волнуются намного больше тебя, можешь мне верить.

— В этом все и дело, — я приподняла уголки губ, откусывая от коричной плюшки, — Если бы это были уверенные в себе волшебники, было бы куда легче: не нужно возиться, как с моделью кораблика, боясь потерять деталь, искать нормальный клей, да и…

Я махнула рукой. Сам все прекрасно знает.

Сильва усмехнулся, будто читая мои мысли:

— Но ведь так куда интереснее, — он пожал плечами в ответ на мое немое недоумение, — У тебя великое множество деталей при полном отсутствии схемы, и то, что ты создашь, полностью зависит от тебя и от совместимости структур, которые ты хочешь соединить.

Я выгнула бровь, и он вздохнул, поясняя:

— Все равно что ставить стрелка на ринг — бесполезно. Один и тот же человек может быть малоэффективен с клинком в руках, при этом оставаясь гениальным стратегом. Твое дело, — он указал на меня, а затем на наполняющийся студентами зал, — даже не в том, чтобы найти недостающую деталь, а увидеть, когда ее начнут крутить в руках эти дети. Найти талант не менее сложно, чем развить его. Ты лишь должна подтолкнуть или, наоборот, остановить, пока не зашло слишком далеко.

Когда он договорил, повисло неловкое молчание, прерываемое лишь тихим гулом разговоров вокруг. Мы были словно под куполом, отгороженные от остального мира.

— Спасибо, — я пару раз моргнула, развеивая морок, — нет, правда, спасибо, мистер Сильва.

— Это моя работа, — он чуть улыбнулся, — И хватит звать меня «мистер Сильва», мы теперь, вроде, в одной команде.

Несмотря на резанувшее слух «работа», я не смогла бы обидеться на него: в сущности, только что он провернул со мной то же, о чем говорил — подставил деталь, и кораблик перестал заваливаться набок.

— Я буду звать вас по имени.

— И на «ты».

— Хорошо, и на «ты».

— Тогда удачи, — он поднялся, захватывая и мою посуду тоже, — Жду тебя в час дня на основной площадке. Посмотришь на то, с чем придется работать.

Я рассеянно кивнула, все еще под впечатлением от короткого разговора.

«С вами мне придется работать, мистер Сильва. Насмотрюсь еще»

Решение погонять меня между преподавателями было действительно правильным: посмотрю на разный контингент студентов, присмотрюсь к профессии.

Или Даулинг просто пытается заставить меня выходить за пределы библиотеки. Я не согласна, но кто меня спрашивал…

***

— Это лягушка там?

— Где?

— Мы почти в лесу, конечно, тут есть лягушки.

Секунду спустя Стелла взвизгнула, а охристо-коричневая малышка запрыгнула на подставленную мной ладонь. Сэм с интересом заглянул через мое плечо, разглядывая маленькую гладкую лягушку, перебирающую лапками, чтобы устроиться на моей руке и не обжечься.

— Ну вы посмотрите, какая она прелестная. Правда, милая? Ты же прелесть, да? Марианна, полей на нее водичкой, — я вытянула руки поближе к фее воды и фыркнула, заметив, как скривилось ее лицо, — Да не съест она тебя, а долго находиться в моих теплокровных руках ей больно.

Я, конечно, и сама могу, но пусть попрактикуется.

Вообще, все оказалось лучше, чем я ожидала. Неожиданностью стало лишь то, что Фара скинула первогодок на меня сразу же, стоило мне немного разобраться, что к чему. Не полностью, пока только на пять-шесть часов в неделю, но еще и первый день не закончился, а я уже чувствовала себя дырявой калошей.

Марианна с полными ужаса глазами вытянула из земли водяной шар и аккуратно подвесила его над лягушкой. Та с любопытством смотрела на нависающую над ней гигантскую каплю. У девочки все еще не очень хорошо получалось контролировать отдельные водные объекты, и она хмурилась и кусала губы, боясь не справиться. Мои глаза засветились белым — я перехватила контроль над жидкостью, с тихим удовлетворением наблюдая за реакцией студентов.

— А можно погладить жабку? — скромный вопрос Сэма вызвал у остальных всплеск смеха. Я улыбнулась. Мальчик был очень одаренным, хотя сам считал иначе. По совету Сильвы, я пыталась придумать применение его способности взаимодействовать с природными структурами, и кое-что интересное уже было, начиная от мимикрии (в основном им используемой), заканчивая некоторыми возможностями протезирования. Может, позже поговорю с его отцом — Харви неплохо разбирался в лекарском деле. Не забыть бы.

— Это лесная лягушка, их здесь много. Вообще, можешь попробовать… — начала я, но стоило парню поднести к животинке руку, как та начала ерзать, собираясь сбежать, — Ну ладно, милая, ползи.

Лягушка спрыгнула на ближайший камень, осуждающе покачала головой и громко квакнула, после чего, довольная, скрылась между камней. Я проводила ее взглядом, пытаясь вспомнить, на чем остановила лекцию.

Возможно, Сол действительно был прав насчет моей роли в Алфее. Обучить их — чему? Мне самой приходится возвращаться на школьную скамью — отдышаться, подсмотреть справочники, попробовать призвать что-то большее, чем белка. Хотя и белка была большим прогрессом. По крайней мере, так считал Владислав, и, хотя не доверять ему причин не было, мои достижения казались фальшивками, да и вообще я вся скорее походила на дилетантку, пытающуюся пролезть сквозь щель под дверью в иной мир.

«В ведро упали две лягушки: одна утонула сразу, а другая побарахталась — и тоже утонула, но уставшая».

Учишься не тогда, когда получается, а тогда, когда все — пустота, и ничего нет, и ничего толкового не выходит — да что там толкового? Хоть бы бестолковое вышло, а так — тьфу, темнота. Вот тогда учишься. Тогда научаешься, тогда стремишься.

А когда получается? А когда получается — несет, уносит куда-то вперед, рывком, волной, лавиной, пока не столкнешься с очередной стеной, пока не упадешь после финиша на плато, и все — сиди, пытайся вскарабкаться по несуществующей лестнице.

Дальше урок пошел легче и быстрее. Может быть, студентам не хватало именно такой эмоциональной разрядки, маленького доказательства, что во мне есть что-то столько же человеческое, и я не пытаюсь загнать их в рамки, поставленные в младшей и средней школе. В Алфее, все же, был свой подход, несколько отличный от принятого в других школах. Пусть контроль не был иллюзией, он и не был навязан: все идет изнутри, и если фея не будет контролировать себя — не будет контролировать свою магию, а это и есть основная задача первого года. Дальше уже легче.

Я помню свой первый год, помню, как Фара разговаривала со мной, и как ее монотонный, кружевной голос помогал мне найти силы попробовать снова.

Иногда магия не слушалась меня, а временами и вовсе казалось, что ее нет и никогда не было. А то, что маленькую принцессу Селену считали одаренным ребенком (особенно для полукровки) — всех фэйри считали даром. Да и, к тому же, кто бы осмелился сказать Андреасу Эраклионскому, что его дочь ничем не отличается от любой другой феи света?

Вспоминая те дни, я боялась, что однажды могу столкнуться с чем-то подобным, но, конечно, и другим, и чужим, и невероятно личным. Возможно, закрытым под семью печатями, возможно — совсем на виду, а может быть так, что не под силу представить — как, в сущности, и происходит среди людей.

После лекций у Фары я побежала переодеваться — чуть не опоздала на плац под насмешливыми взглядами специалистов. Тусовка с Сильвой прошла хорошо — хотя бы потому, что он отпустил меня пораньше, показав группы, с которыми придется работать, и пару раз ткнув в ошибки младшекурсникам.

Говорили, что Сильва был лучшим на своем курсе и на несколько курсов вперед: даже лучше моего отца, к которому ореол славы пришел уже после, вместе с литой короной и мраморной плитой. Хотя и сам Сильва превозносил отца, я считала неразумным сравнивать их, особенно теперь, когда одного уже нет в живых, а другой оттачивал навыки в течение двадцати лет.

Внимательный к мелочам, он не упускал общего — это выделяло его среди всех, и поэтому, наверное, он дожил до своих лет. Так или иначе, я знала, что он все еще работает «в поле», когда дело касается госбезопасности Солярии. Вальдемар как-то нашептал, когда я спросила, не целесообразно ли сменить Скаю наставника.

А Скай с Вальдемаром… Друг друга не переносившие, оба имели отношение ко мне, и обоих я ценила и боялась потерять. Скай, год за годом все больше отдаляющийся, закрывающийся в себе — одна из главных причин моего нахождения в Алфее. Другая, не менее важная — Вальдемар, все больше сдающий позиции: в молодости наткнулся на проклятье, много лет вытягивающее из него жизнь. Будучи ровесником Фары, он казался стариком, вокруг которого сплели плотную, не пропускающую свет паутину. Как раз ту, из-за которой он отослал меня к Скаю, когда я вернулась из Малакой.

Чем дальше я от столицы, тем безопаснее для нас с братом. Сейчас там слишком многое происходит — слишком, чтобы я могла вмешаться безопасно для себя и Ская. Лучше набрать сил и найти союзников — королева Луна уже много раз выказывала свое к нам расположение.

Я не говорила об этом ни со Скаем, ни с Даулинг, но недавно стало известно, что среди близкого круга регента завелась крыса, пытающаяся нас подсидеть. Если Вальдемара уберут в ближайшие годы (только глупец поверит, что иссушающее жизненные резервы проклятье пробудилось само по себе), мы со Скаем останемся единственной помехой — поэтому оставить брата (даже под присмотром трех легенд двадцатилетней выдержки) я не могу.

Если мои предположения оправдаются — следующим шагом после избавления от регента должна быть я. Скорее всего — старательно навязываемое в течение четырех или пяти лет замужество. Или моя смерть, хотя выгоды в ней немного. А вот Вальдемар много кому мешает: такой удобный семь лет назад, сейчас — единственное, что не дает тем же д’Аспро свободно развернуться за спинкой трона.

Хотя отец никогда не доверял Вальдемару (прошлое регента было табуированной темой во дворце, но я знала, что еще при моем деде он ввязался в какую-то темную историю, из-за которой его и сослали под предлогом «восстановления от последствий соприкосновения с запрещенной магией»), я встречала с его стороны лишь защиту и поддержку. От него одного: после смерти королевы-матери от нас все отвернулись, начали видеть лишь удобных кукол — девочку-подростка и ребенка, которому можно вложить в голову что угодно.

— Ты так, конечно, не думаешь, — я не поворачиваюсь, хотя знаю — вот он, здесь, сидит на краю кровати, сложив руки на груди, и сверлит мою спину тяжелым взглядом. Совсем не изменился за шестнадцать лет. А как быстро пролетело время, — Ты считаешь, что Вальдемар лишь пытается удержаться у власти. Ты думаешь, я должна изменить решение, я должна взять все в свои руки. Но пока Вальдемар будет жить, или Скай не достигнет совершеннолетия… нет, отец, я не могу. И я никогда не смогу. Во мне нет ни храбрости, ни мудрости — ничего, о чем ты говорил.

Приглашающая тишина легла мне на плечи обманчиво теплой шалью.

— Знаешь, если бы Сильва тогда не взял на себя Ская, я не знаю, что осталось бы от него сейчас. Чем больше я думаю об этом, тем более виноватой себя ощущаю: я так запуталась после… так заблудилась в своей пустоте, что совсем перестала замечать его. А ведь он был совсем маленьким. Я столько всего пропустила в его жизни. Я не помню, как он рос, я не помню… Сильва сказал, что я на тебя похожа. А мне просто страшно быть на тебя похожей. Они ждут от меня… тебя. А я?

Я не оборачиваюсь, но чувствую, как двигается воздух от подрагивания его длинных пшеничных ресниц, от движения его рук. Он здесь, совсем рядом — но ему до меня не дотянуться.

— Пап? — горло перехватывает от скопившихся в груди слез, и я чуть поворачиваю голову, позволяя себе увидеть неясный силуэт краем глаза — всего на мгновение, прежде чем он растворяется в пролитых из рукава молодой Луны сумерках.

— Я так виновата… так виновата…

Я прикрываю рот ладонью, зажмуриваю глаза — скулы сводит, и слезы капают на пол, и я не могу дышать, чувствуя, как кровь приливает к голове и к лицу, как начинает звенеть в ушах. 

Громкий всхлип раздался, мне кажется, откуда-то из другого мира — за шестнадцать лет плотная ширма, закрывающая обезображенный кусочек души, обветшала, рисунок стерся — или это один узор находил на другой, и ничего стало не разобрать? Иногда я заглядываю за нее, смотрю на покрывшиеся пушистой пылью образы со следами детских рук — и отворачиваюсь, сжимая челюсти.

Позволю себе разрыдаться сейчас — потом буду долго успокаиваться, пытаясь унять холодную дрожь в руках и груди, как-то возвращаться к обычной жизни — как будто так надо, как будто ничего не было. Память милостиво завернет этот эпизод в невзрачную упаковку и отбросит ко всем остальным — таким же искренним, чужим и ненужным.

Далекий звон откуда-то снизу заставил меня вздрогнуть и тряхнуть головой, не позволяя себе выйти за грань и расплакаться, но оставляя в груди чувство разорванной вечности — оно никуда не уйдет, никогда не уйдет. Когда-нибудь свыкнусь, когда-нибудь оно отпустит меня, может быть. Или я отпущу, как там правильно?

Я начала остервенело тереть лицо рукавами кофты, мимоходом думая о том, что тушь размокла от слез и пачкается. На автопилоте прошла в ванную, стянула с себя верх и начала смывать растекшуюся вокруг покрасневших век дымчатую пленку. Тихий звон все также продолжал литься у меня из-под ног: видимо, кто-то из студентов играет. Зеркало будто спряталось от помутневшего взгляда за слоем мелких капель, не позволяя еще больше жалеть себя.

— Хватит. Не могу больше.

Чистое полотенце сухо кололо кожу, возвращая опору под ногами. Я вздохнула: перепутанный комок мыслей давил, не давая просто перешагнуть, забыть, раствориться. В чем? Что я могу сделать?

Не давая себе впасть в еще большее уныние, надела первую попавшуюся футболку, накинула куртку и выскочила в коридор, едва не забыв закрыть за собой дверь. Погода за окнами мягко намекала, что этого будет маловато, но мне было плевать — померзну немного. Лучше так, чем позволить этой вязкой черной каше остаться внутри меня. Пусть лучше из меня ее выдует, выморозит, пусть меня лихорадит.

Меня и вправду трясло — понервничала.

Знакомыми мне одной коридорами — Фара посвятила меня в пару тайн — я вышла на улицу, с удовольствием чувствуя, как холодный осенний ветер треплет полы куртки, заставляя лавовую трещину внутри меня потемнеть, густея и покрываясь неплотной коркой, похожей на свернувшуюся кровь на глубоком порезе.

Волна нерастраченной энергии плескалась, прося выхода. Подошвы кроссовок приятно пружинили, давая мне чувствовать землю под ногами. Сколько там времени? Не больше четырех. Какой длинный день, а еще столько всего нужно сделать.

Прогулка вдоль кромки леса, совсем рядом с барьером, чуть отрезвила: во всяком случае, дышать стало легче. Не хотелось оставлять эмоции внутри здания — будут неприятные ассоциации. Хотелось растрясти, перекрыть другими, забыть на секунду — все легче, чем думать о том, что происходит.

Это не первый раз, когда я видела отца, далеко не первый. Я часто сталкивалась с компенсаторной магией, когда училась в Алфее, но ни разу — с чем-то похожим на мой случай. Ребенком я даже не понимала, что что-то не так, и почему никто, кроме меня, не видит папу.

Потом я заметила — он не отвечает мне. Улыбается, кивает, качает головой — но молчит, так оглушающе и невозможно молчит, что становится жутко от звуков собственного голоса. Тогда я перестала говорить — и он перестал появляться. Иллюзия, проекция зажатых в тиски эмоций — я почти не помню те годы, мозг на несколько лет заблокировал эти участки памяти — лишь потом они вернулись, сделав из моей головы пазл с недостающими деталями.

Я вынырнула из мыслей, уже пройдя за каменный круг — туда, дальше, к старой оранжерее. Сейчас от нее остались лишь фундамент и основания стен. Никогда не спрашивала, почему ее забросили — но мне и не нужно было ничего знать, чтобы любить это место. Искрошившаяся кромка светлого кирпича — небольшая плотина, кое-где поросшая пучками подсохшей травы, переходящая в фундамент истлевшего во времени здания. Я села на край, свешивая ноги над черной гладью воды. Ветер трепал волосы, виски обдавало прохладой, остужая голову, успокаивая мысли. Эмоции схлынули, оставив после себя утомляющее, ледяное опустошение.

Я позволила себе ненадолго забыться — слушала, как хрипит меж разрушенных стен ветер, как перекатываются высоко над головой облака. Воздуха было много, и я была посередине, и я была вместе с этим воздухом, я была его частью.

— Селена? Почему ты здесь? — мужской голос резанул по ушам, и я вздрогнула, открывая глаза и оборачиваясь. Видимо, я выглядела совсем неважно, в одиночестве откисая на заброшке, раз Сильва решил подойти — не так далеко был полигон специалистов. Глаза, наверное, заплаканные, — Мне стоит знать об этом?

Я пожала плечами, запахивая куртку поглубже.

Он аккуратно присел рядом, но чуть поодаль — между нами было не меньше метра. Вежливый, как соседский кот. Мне было неловко оставаться с ним наедине, но уходить я тоже не хотела. Сильва чуть качнул головой, и в воздухе повисла тишина, слишком хрупкая, чтобы не испортить ее, но слишком тяжелая, чтобы я нарушила ее первой.

Я шмыгнула носом, с тоской вспоминая о забытой шапке, и опустила замерзшие руки в карманы, неожиданно натыкаясь на забытое за дневной суетой яблоко. Я достала его, рассматривая. Твердое, зеленое, круглое. Наверняка кисловатое, но не слишком. Оно приятно легло в ладонь, и я помялась, прежде чем спросить:

— Эм… Хотите яблоко?

Он повернул ко мне голову, моргнул и кивнул. Скорее из вежливости, чем из-за того, что ему действительно хотелось. Я снова обратилась к нему на «вы». Кажется, даже и не заметил.

Когда он забирал яблоко из моих ладоней, наши пальцы чуть соприкоснулись, и я заметила, как раскраснелись от холода костяшки его рук. Видимо, давно на улице. Конечно, занятия же только закончились. Да и осень, ветрено.

Все это как старая мозоль, от которой я уже потеряла надежду избавиться: да и нужно ли это, если трещинами не пошла? Больно…

— Держи.

Я моргнула, в непонимании посмотрела на него, а потом перевела взгляд на протянутую руку с симметричной яблочной половинкой. Конечно же, у него всегда с собой нож. Специалист, амуниция. Почему он в форме?

Хотя какая мне разница? Даже косточки вырезал. Себе вырезать не стал.

Я хмыкнула, надкусила и сказала на выдохе:

— Мне привиделся отец. Такое часто было после него, после мамы, и сейчас снова, — я помолчала, думая, стоит ли говорить больше.

— Дерьмово.

— Маг иллюзий сталкивается с галлюцинацией, ощущения хуже, чем дерьмовые.

Вдохнула, шмыгнула носом. Яблоко действительно кисловатое. Но не слишком.

Я посмотрела на его лицо: впервые, наверное, за все это время. Худощавое, правильное, точеное. А глаза стеклянные-стеклянные, будто агат на срезе. Камень становится таким только после полировки: тогда сколько же пришлось увидеть этим глазам?

Сильва тяжело вздохнул, проводя рукой по лицу. Прикусил щеку изнутри, отчего она впала еще сильнее, резко выделяя челюсть.

Я никогда не говорила с Солом об отце. Ни о нем, ни о маме. Сначала как-то не получалось, потом — стало негласным правилом. Как и все между нами.

Незапланированное, даже лишнее признание оставило после себя лишь высушенное дно и кисловатую половинку яблока. В голове была ветреная пустота — мысли об отце, о Скае и Вальдемаре отошли на второй план, будто сознание запретило себе думать о них. С прикрытыми веками стало чуть легче. Только холодно, безумно, смертельно холодно.

— Значит, он помнит о тебе, — тихо произнес Сильва, смотря на разлившееся вдалеке агатовое небо, — Да и как он может забыть?

С тихим стуком упала первая дождевая капля. За ней вторая, третья; ветер принес желтый листочек с неровной кромкой, ненадолго задержавшийся на кирпичном мостке, а потом рывком поднявшийся в воздух.

— Пойдем, Селена. Пора возвращаться.

Я кивнула, не торопясь вставать. Мелкий дождь легонько касался моего лица, блестящие капли холодной воды оседали на моих ресницах, на обветренной коже рук.

— Пойдем, — он поднялся и протянул мне руку, — Ты замерзла.

— Немного, — я поднялась с его помощью, — Сколько времени? Мне нужно найти Ская, я обещала ему встретиться.

— Около пяти. Успеваешь?

— Да, можно не торопиться.

— Проводить тебя?

— Да, спасибо.

Он кивнул, и мы пошли в сторону школы. Думать не хотелось. Я передвигала ноги, невпопад отвечая на редкие вопросы, Сильва тихо шел рядом, ветер продувал до костей — но я едва замечала это. Было на редкость спокойно после того, как я рассказала об этой «маленькой стыдной тайне»: неспособности до конца контролировать свои силы.

Невозможно «не пытаться все контролировать», когда чувствуешь, что не получается удержать ничего из того, что попыталась взять в руки. Невозможно держать все внутри, невозможно делиться всем с окружающими. И далеко не всегда удается признаться себе в этом, принять, что сейчас — не вывожу, слишком много, слишком непонятно, в одиночку не разобраться. Только ждать, пока пройдет, схлынет, заживет, как разбитая коленка.

Только смотря на острый профиль шагающего чуть впереди специалиста, показалось — бактерицидный пластырь на дне аптечки пришелся весьма кстати.