Я открываю глаза и вижу белый потолок. Резкий свет выедает глаза, и я жмурюсь, пытаясь прикрыть лампу ладонью. Снова какая-то незнакомая рука, немного смуглая кожа, длинные худые пальцы и несколько колец — два тонких на указательном и одно тонкое на среднем. Двигаться тяжело, конечности не слушаются. Наверное, долго без сознания лежал.

Просыпаться в теле незнакомого человека уже стало привычкой. По счету это третий или четвёртый, не знаю. Не подумайте, я не бессмертный бог. Просто умираю слишком часто. А когда умираю, то душа переселяется в новое тело. Тогда все повторяется — какие-то незнакомые люди беспокоятся, врачи сообщают, что из-за травмы головы память отшибло, и я заново учусь всему, что умел тот человек. Потом слышу о том, что после все той же травмы мой характер изменился и меня будто подменили. Не скажешь же им прямо, что так и есть — я без понятия, в чьём теле нахожусь, выпустите меня отсюда. Я хочу обратно.

Это началось, когда несколько месяцев назад я, вероятно, умер в возрасте семнадцати лет. С каждым таким переселением все меньше и меньше помню, кто я такой. Воспоминания стираются, оставляя в голове белый чистый лист бумаги, но основное я знаю.

Я — Ланга Хасэгава, парень из Канады, а моя душа — глупое создание, неспособное найти путь обратно в мое тело или хотя бы в ад.

— Он очнулся, — кто-то со стороны говорит, но я не могу повернуть голову. — Зовите врача.

Снова неизвестный в белом халате и очках приходит ко мне с планшеткой и садится на стул рядом. Конечности покалывают и болят, в горле сухо, а губы потрескались.

— Здравствуйте, я доктор Сато.

Киваю. Значит, Япония.

— Вы помните как вас зовут?

Ланга Хасэгава.

— Нет, — горло хрипит и я еле выдавливаю звуки.

Он что-то пишет в своей планшетке и я сосредотачиваюсь на звуках ручки, шуршащей по бумаге.

— Помните, сколько вам лет?

Семнадцать.

— Нет.

Он снова что-то пишет и тяжело вздыхает. Получается немного повернуть голову — мужчина лет пятидесяти, у него жёсткие темные волосы наполовину с седыми и он поправляет нелепые круглые очки на переносице. Доктор Сато смотрит на меня и складывает руки в замок.

— Вас зовут Кимура Мичи, вам шестнадцать лет. Пять дней назад вы попали в автомобильную аварию вместе с вашей семьей и получили черепно-мозговые травмы, если быть точнее, ушиб мозга тяжёлой степени, и с тех пор не приходили в сознание.

Наверное, я должен спросить, что с моими родителями.

— Как моя семья? — изображаю волнение уже профессионально. — С ними все в порядке?

— Вам нельзя сейчас переживать.

— Просто скажите и все, — я тяжело вздыхаю. Мне все равно на этих людей.

— Послушайте меня, — доктор берет меня за руку и смотрит в глаза. — Мне жаль, они погибли на месте.

Нужно заплакать, но я не могу. Как сказать ему, что мне не жаль, потому что я без понятия, кем были эти люди? К тому же, так даже легче. Никто не будет рассказывать мне, что я изменился и взволнованно бегать ко мне в больницу.

— Я понимаю, что это потрясение для вас, — продолжает он. — Но вам сейчас нельзя напрягаться. Вы не в лучшем состоянии, но идёте на поправку.

Спасибо, говорю я.

Только я уже знаю, чем все закончится. Я ещё не задерживался в теле дольше трёх или четырёх недель.

— Вас скоро переведут в неврологический стационар, а сегодня вы ещё будете находиться под присмотром в палате интенсивной терапии.

Я киваю. За врачом закрывается дверь и я снова один. Ноги уже немного сгибаются, могу шевелиться и пытаюсь встать с кровати. Перед глазами темнеет, когда сажусь на край кушетки. Хорошо, что на тумбочке есть вода, иначе я скоро умру от жажды.

Почти весь день я лежу, разрабатывая руки и ноги. Чувствую себя прекрасно, но голова раскалывается и хочется спать. Ко мне приходят медсестры, узнают мое состояние и о чем-то расспрашивают. Каждой нужно уточнить мое имя. Видимо, проверяют память.

Я говорю низенькой полной женщине в розовом медицинском костюме:

— Кимура Мичи.

И повторяю для высокой худощавой блондинки с перепаленными волосами:

— Кимура Мичи.

Она смотрит на меня долго, о чем-то размышляя, и говорит:

— Завтра утром вас переводят в неврологический стационар, так что ложитесь спать. Вы ещё слишком молодой, чтобы умирать. Следуйте указаниям врача.

— Хорошо.

Какая разница, я все равно скоро умру. Точнее, не я, а это тело.

Она выключает свет и выходит из палаты, закрывая за собой дверь. Снова давящая тишина и ужасная темнота.

Я просыпаюсь, когда ко мне заходит доктор Сато, а медсестра рядом с ним несёт мне завтрак. Вареный рис, кусок рыбы с кисло-сладким соусом, маленький пакетированный сок и немного цитрусовых, порезанных на дольки. Япония не такая уж и плохая страна.

— Как вы себя чувствуете?

Я жую и говорю:

— Превосходно.

— Неврологический стационар находится двумя этажами выше. После завтрака мы займёмся переводом туда.

— Хорошо, — снова киваю. — Еда отличная.

Медсестра улыбается, словно она готовила, и забирает у меня пустой поднос.

Вещей у этого парня мало. Мне говорят, что их передали какие-то дальние родственники, пока я был без сознания. Гардероб в основном состоит из чёрной одежды — джинсы, толстовки, футболки, спортивные штаны, кроссовки. Я переодеваюсь в серые спортивки — одно из немногих, что в гардеробе не совсем траурного цвета, — чёрную толстовку и бело-синие кроссовки на толстой подошве, похожие на беговые. Впервые смотрю на себя в зеркало: худой парень примерно моего роста, чуть выше, волосы покрашены в синий, но отросли черные корни. Глаза узкие и карие, как почти и у любого японца, но в целом мы даже похожи. Только ему стоило заранее подумать о моей душе в его теле и подлечить акне. В нижней губе видно справа прокол, и я нахожу в сумке мешочек с украшениями — какие-то цепочки, браслеты и титановое кольцо для пирсинга. Вставлять неприятно, но выглядит отлично. Такое тело мне даже по душе.

Какой абсурд.

— Присаживайтесь, — медсестра дружелюбно показывает мне на кресло-каталку.

— Не надо, — я улыбаюсь и закидываю рюкзак на плечо. — Я дойду сам.

Она переглядывается с врачом и пожимает плечами. Я ещё немного чувствую слабость, в глазах периодически темнеет, но, передвигаясь на ногах, хотя бы чувствую себя человеком. Тем более дойти до лифта — не самая тяжёлая задача.

Меня заводят в двухместную палату и показывают на кровать у окна. Вторая кровать стоит в нише справа от входа, а вокруг куча разных постеров, навешанных на стену. Сама комната просторная, в бежевых тонах, пол из светлого ламината, а посередине расстелен ковёр с разноцветными треугольниками. Палата разделена на две половины шторкой, которая сейчас закреплена на стене, но при желании, если сосед навязчивый окажется, я эту шторку обязательно закрою.

— Вы будете здесь не один, как вы уже поняли. Он сейчас на утренних процедурах, но скоро вернётся, — медсестра помогает мне расстелись кровать и открывает окна, впуская свежий воздух. — Может, вы даже подружитесь.

— Сомневаюсь, — говорю я. — У меня никогда не было друзей.

Она смеётся и мотает головой:

— Поверьте, вы просто ещё не знаете этого парня.

В ответ я только хмыкаю. Походу, шторку нужно закрывать уже сейчас.

— Отдыхайте, — медсестра улыбается и выходит из палаты.

Я раскладываю вещи в небольшой шкаф напротив кровати и ложусь. Глаза закрываются сами по себе. Может, действительно стоило сесть на каталку. Даже от небольших передвижений чувствую усталость.

Приоткрываю глаза только тогда, когда слышу шуршание. Сквозь полудрему вижу нависшего надо мной парня и наблюдаю, как он низко склоняется надо мной. Видимо, пытается понять, сплю я или нет. У него рыжие волосы и, как только я открываю глаза полностью, он подскакивает и бежит на свою кровать. Он сидит, прижавшись к стене, и изображает, что играет в телефон. Я вроде не похож на тупого, но он почему-то думает, что я поведусь.

Поворачиваю к нему голову и спрашиваю:

— Понравился?

Он откладывает телефон и хмурится:

— Что за бред? Просто интересно было.

Он действительно рыжий. То есть полностью. У него на щеках веснушки, кофта тоже оранжевая, только штаны чёрные. Глаза большие и какие-то карие с золотистым отливом. Он весь будто светится и внимательно смотрит на меня.

— Меня зовут Рэки Кян. А тебя как?

Ланга Хасэгава.

— Кимура Мичи.

— Понятно.

Он мнётся, сидя на кровати, и теребит в руках подушку. Закусывает губу и размышляет, видимо, о чём-то важном.

— Как ты попал сюда?

Я смотрю в потолок и усмехаюсь:

— У меня есть одна глупая привычка.

Он заинтересованно подаётся вперёд, чуть ли не падая с кровати, и выкрикивает:

— Какая?

Уже сейчас понятно, что Рэки гиперактивный и надоедливый. Одновременно хочется, чтобы он отстал и чтобы продолжал говорить. Мне интересно ввести его в замешательство и я отвечаю:

— Умирать.

Он долго смотрит на меня. Пытается понять, надо ему смеяться или я сейчас выдаю это на полном серьезе. Похоже, его система дала сбой. Он хмурится, а через секунду уже смеётся:

— Ты и правда головой ударился, да?

Я киваю и он замолкает. Снова смотрю в потолок, хочется послушать музыку. Мне передали телефон того парня, но на нем стоит пароль. Даже при желании не угадаю. Я тяжело вздыхаю, но голову не поворачиваю. Потому что мне даже смотреть не надо, я и так чувствую его внимательный и неотрывный взгляд на себе. Он хочет что-то спросить или сказать, но не решается. Наверное, о том, как я получил травму или что-то в таком роде. Рэки прокашливается, я слышу его глубокие вдохи и выдохи. Надеюсь, мое раздражённое дыхание он тоже слышит.

Не выдерживаю и поворачиваюсь:

— Что ещё?

Он кусает губы, наклоняется и тихо спрашивает:

— А это больно?

Я хмурюсь. Странный вопрос, но он выглядит слишком заинтересованно.

— Больно что?

И он снова молчит, пытаясь выдавить из себя слова. Он несколько раз моргает и, честное слово, он скоро съест свою нижнюю губу.

Рэки поворачивает голову набок и наконец говорит:

— Умирать.

Да как сказать.

— Больно, — киваю я и смотрю в его глаза. — Но жить больнее.

Он что, поверил мне?

Может быть, я пожалею, что продолжаю этот диалог.

— А ты как попал сюда?

— Ой, да ничего интересного, — он улыбается и машет рукой. — Люблю кататься на скейте, а пять лет назад сильно упал и ударился головой, получил легкую черепно-мозговую. У меня бывают головные боли или что-то типа того, но в основном лежу здесь для обследования, — он смотрит на меня и я вижу веснушки на его щеках. — А ещё это хороший повод прогулять школу.

— Разве ты не должен продолжать выполнять домашние задания и учить материал самостоятельно?

— Ну, теоретически должен, но я этого, конечно же, не делаю, — он склоняет голову к плечу и подмигивает. — Могу свалить на то, что мне было плохо. Но друзья все равно приходят и приносят мне тетради. Я вас обязательно познакомлю.

— О, нет-нет-нет, — я смеюсь и машу руками. Этого ещё мне не хватало. — Тебя будет достаточно.

— Если ты хорошо себя чувствуешь, то я могу провести тебе экскурсию по больнице, — он выравнивается и гордо поднимает голову. — Я здесь уже всё знаю.

Он такой дружелюбный, что я даже не могу понять, нравится мне это или нет. Всё же медсестра была права. Мне в любом случае нужно здесь освоиться.

— Да, — киваю. — Спасибо.

И встаю с кровати.

Рэки ведёт меня по коридорам отделения и показывает на палаты — какие-то из них одноместные, какие-то двухместные. Он знакомит меня с медсёстрами на посту, но я не запоминаю их имена. Мы поднимаемся на этаж выше, а Рэки рассказывает, что больница очень большая и в ней много разных отделений: хирургическое, кардиологическое, гастроэнтерологическое. Остальные названия я снова не запоминаю. Дальше он ведёт меня в просторное помещение с большим количеством столов, за которыми едят люди, и спрашивает:

— Ты любишь кушать?

Я улыбаюсь и киваю. Наверное, говорю я, это одно из моих любимых занятий в жизни.

— Медсестры приносят обычно еду в палату, но ты можешь приходить сюда, — он пихает меня в бок и переходит на шёпот: — Если подружишься с персоналом, то тебе могут давать порции чуть побольше.

Смешно.

Говорю:

— Дружить — это не мое.

Он пожимает плечами и отвечает:

— Мы можем ходить сюда вместе, я тут всех знаю.

Честно говоря, он меня немного пугает. Возможно, я всё-таки закрою шторку, когда мы вернёмся в палату.

— Идём, я покажу тебе своё любимое место.

Он подзывает меня рукой снова к лифту и мы едем на последний этаж. Идём по светлым бежевым коридорам, где окна во всю стену и открывается красивый вид на город. Снаружи всё зелёное и ярко светит солнце.

— Какая сегодня дата?

Он ненадолго задумывается и чешет голову:

— Одиннадцатое мая.

Мы снова заходим в коридор, пару раз поворачиваем и немного поднимаемся по лестнице. Без него я бы точно заблудился. Наконец он открывает тяжёлую серую дверь и торжественно показывает мне рукой, чтобы я проходил вперёд.

— Твоё любимое место — крыша?

Я хмурюсь и смотрю на него, но мне здесь нравится. Вокруг никого, тишина и спокойствие. По периметру стоит зелёный забор из сетки, но он не мешает смотреть на город и дышать полной грудью.

— Здесь очень красиво, — он ложится прямо на гравий. — Я люблю приходить сюда и смотреть на облака. Мне нравится высматривать какие-то фигуры.

Я ложусь рядом с ним, пока он показывает пальцем в небо. Не вижу там никаких фигур, но он восторженно говорит «смотри, там облако в форме утки» или «это похожее на бегемота».

Рэки поворачивает ко мне голову и улыбается:

— Попробуй тоже.

Пытаюсь, но увидеть получается только тогда, когда он показывает мне очертания.

— Если честно, — говорю я, — я вижу только облако в форме облака.

Он смеётся и отвечает:

— Ты смешной, Кимура Мичи.

Точно. Я ведь не Ланга Хасэгава.

Мы лежим, пока он считает каждое облако и почти всегда различает в нем какое-то животное или фигуру.

Он говорит:

— Вон то похожее на жирафа.

И:

— О, это облако почти как скейтборд.

Я в ответ всегда киваю и соглашаюсь, хотя все, что я вижу — белые пятна, плывущие по голубому небу.

Рэки рассказывает мне о скейтбординге и рисовании, обьясняет конструирование досок и описывает свою мастерскую в гараже рядом с домом.

— Я обязательно тебе покажу ее и сделаю тебе тоже скейтборд, если захочешь.

Он восторженно смотрит на меня и облизывает губы, словно у меня нет опции отказаться.

— По воскресеньям, если врач разрешит, родители могут забирать нас домой. Ты можешь отпроситься у своих и съездить со мной, с мамой я договорюсь.

Я не должен забывать, что я Кимура Мичи.

— Мои родители умерли в аварии. После неё я и лежал без сознания, получив черепно-мозговую травму.

Рэки резко меняется в лице и грустнеет, словно сейчас заплачет.

— Прости меня, пожалуйста. Мне нужно думать перед тем, как говорить, а я вечно…

Перебиваю его нервную тираду:

— Не парься, всё в порядке.

Повисает неловкая тишина. Он смотрит куда-то по сторонам, отворачивая взгляд от меня и его нужно как-то отвлечь, поэтому я тыкаю пальцем в небо и говорю:

— Там облако в форме слона.

Он резко подрывается и вскрикивает:

— Где?

На самом деле, я без понятия.

Я глубоко вдыхаю, понимая, что должен сказать ему, как бы тяжело ни было:

— Я тоже скоро умру. Сильно не привязывайся.

Он хмурится и кусает губу.

— Что ты такое говоришь, Кимура? Тебя ведь перевели из интенсивной терапии, значит, все хорошо.

Я пожимаю плечами и отвечаю:

— Не знаю, как это объяснить. Или врачи что-то недоглядели, или что-то скрывают, но это точно случится через пару недель.

Когда поворачиваюсь к нему, наши носы почти соприкасаются. Я слышу его тяжёлое дыхание и вижу как вздымается его грудь.

— Но пока я ещё жив, когда мы один на один, называй меня Ланга.

— Почему Ланга? — Рэки говорит почти шёпотом, но даже так я слышу дрожь в его голосе.

Я кладу руку под голову и перевожу взгляд на небо:

— Давай считать это псевдонимом.

Клянусь, я увидел облако в форме сердца.