Тьма словно затягивает меня. Если вам интересно, каково умирать — ужасно одиноко и больно. Больно вспоминать человека, который стал тебе самым дорогим, и представлять, как он держит тебя за руку и чувствует холод твоего мертвого тела. Я лишь хочу надеяться, что Рэки не сломается.

Снова просыпаюсь и не могу пошевелиться, дышать сложно и я понимаю, что на мне кислородная маска. Спасибо, что хотя бы не трубка в горле. Голова ужасно раскалывается. Я пытаюсь сжать руку, но даже всех моих усилий для этого недостаточно. Надо мной очередной белый потолок, а я снова в каком-то теле. Хочу пошевелить ногами, повернуть голову, но даже глаза болят, и я снова прикрываю их, проваливаясь в темноту.

И опять просыпаюсь, потолок все тот же, и я немного шевелю пальцами. Я чувствую, как кто-то держит мою руку, не отпуская, и дёргается, чувствуя движение моей ладони. Не вижу, кто это, но слышу плач и те же крики с просьбой позвать доктора.

Опять проваливаюсь в сон.

С меня сняли маску, мне стало легче дышать, но этот запах больниц вызывает уже тошноту. Надо мной кто-то нависает, пытается уловить движение моих глаз. Я вижу длинные каштановые волосы, осунувшиеся плечи, розовый кардиган. Всё как будто в пятнах, но я узнаю знакомые очертания.

Я немного улыбаюсь, но чувствую ужасную слабость. По щекам текут слёзы — то ли мои, то ли мамины, когда она наклоняется и целует меня в лоб. Она что-то говорит, и я не знаю, она разговаривает с врачом или со мной, но единственная мысль, что бьется у меня в голове — наверное, я вернулся, и я смогу увидеть Рэки. Если это не какой-то глупый сон или шутка моего подсознания.

Горло ужасно пересохло, глаза закрываются, но я хриплю. Очертания становятся чётче. Мама хмурится, пытаясь понять, что я говорю. Я стараюсь сказать громче, но все равно выходит тихо.

Говорю:

— Окинава…

Она спрашивает:

— Что?

И я еле повторяю:

— Мне надо на Окинаву.

Мама кивает и вытирает нос салфеткой. Я вижу ее улыбку и заплаканные глаза, она много раз отвечает, что мы поедем куда угодно, словно повторяет это как мантру. Она обещает, и я снова засыпаю.

После очередного пробуждения у меня уже получается немного двигаться и даже присесть на край кровати, но на ногах стоять тяжело. Врач говорит, что это нормально, так как я провёл в коме несколько недель, а потом перешёл в вегетативное состояние, но я ничего не помню. Длительное время нужно будет ходить на физиотерапию, посещать психотерапевта и ещё каких-то врачей. Меня понемногу будут переводить на нормальное питание, сегодня из моего тела достанут трубку, но пока что нельзя вставать самостоятельно. Но я не пытаюсь, потому что еле шевелю руками и ногами.

Когда я начинаю понемногу передвигаться, то первый раз на ногах я падаю, совершенно не чувствуя мышц, но силы возвращаются и меня отправляют на физиотерапии. Мне разминают руки и ноги, я хожу по какой-то штуке наподобие беговой дорожки, и от момента прихода в сознание до сегодняшнего дня, когда я уже более-менее стою на ногах, проходит всего чуть больше недели.

Мы с мамой сидим в кабинете у врача, и он довольно улыбается, рассматривая результаты некоторых моих обследований. Он знает, что до кабинета я дошёл практически сам, хоть и медленно и держась за стены. Доктор складывает руки в замок и спрашивает:

— Хоть при отравлении клетки мозга не разрушаются, все равно, мистер Хасэгава, как у вас получается восстанавливаться с такой скоростью?

Я и сам не знаю. Единственное, что даёт мне жить — мысль о Рэки. Представляю, как обниму его и радостно заявлю, что очнулся. Как я наконец-то поцелую его и как мы будем лежать на пляже, считая звёзды. Это всё переполняет меня, и я невольно улыбаюсь.

— Просто у меня есть стимул, — говорю я и киваю. — В этом весь секрет.

— Что ж, не знаю, какой у вас стимул, но он определенно помогает.

Мама сжимает мою руку, сидя в соседнем кресле, и закусывает губу. С момента того, как я очнулся, у неё заметно порозовело лицо, немного сошли круги под глазами, хоть ещё немного и виднеются, и она улыбается намного чаще, чем до моей смерти.

— Скажите, доктор, — начинает она, подаваясь вперёд, — насколько опасен перелёт в его состоянии?

Я с ней больше не заводил тему Окинавы, но я рад, что она помнит.

— Ему это ещё очень нежелательно. Что-то срочное?

— Да, — я отвечаю, пока мама не успела сказать «нет». — Для меня это дело жизни и смерти.

Сам же ухмыляюсь тому, как забавно это в моем состоянии звучит. Маму передергивает на слове «смерть», но она быстро успокаивается.

— С вами может полететь врач, он присмотрит за состоянием мистера Хасэгавы в полёте и сможет оказать нужную помощь.

— Не стоит, — поворачиваюсь к маме и крепче сжимаю ее руку. — Мам, я смогу полететь, главное побыстрее.

Она хмурится и спрашивает:

— Что тебе так понадобилось на Окинаве? Ты же никогда там не был.

Хочется рассказать ей, что был, но пока ещё не время, поэтому я просто отвечаю:

— Поверь, это очень важно.

Мама кивает, и врач разводит руками. Он говорит, что он предупредил о сложности такой затеи, но выбор будет за нами. Доктор даёт несколько рекомендаций, сообщает, что последит за моим состоянием ещё несколько дней, чтобы убедиться в прогрессе, и тогда в добрый путь.

Я исправно следую указаниям врача, принимаю лекарства, хожу на физиотерапию даже больше, чем нужно, и общаюсь с психотерапевтом. Через пару дней утром мама приходит ко мне в палату, широко улыбаясь, и протягивает конверт. Всё внутри сжимается и я забываю как дышать, предвкушая, что внутри. Сердце бьется чаще, а горло пересыхает, когда я читаю «Окинава», и я невольно начинаю плакать.

Рэки. Мой Рэки. Мы обязательно скоро увидимся.

Мы сидим в аэропорту, ожидая посадку на рейс. После передвижения из больницы, куда мама самостоятельно собрала и привезла вещи, до аэропорта мне немного плохо, кружится голова и я чувствую сильную слабость. Ноги периодически подкашиваются, но я думаю о тёплой Окинаве и становится легче. Объявляют наш рейс, мы занимаем сидения в самолете, меня мутит и закладывает уши, поэтому я засыпаю до пересадки. Она тоже где-то в Японии, в Токио, и длится пару часов, но затем мы снова садимся в самолёт. С каждой минутой меня все больше трясёт, от волнения ужасно тошнит, и дыхание перехватывает. У меня не получается уснуть, и я все время слушаю музыку, прокручивая песни из плейлиста, что мы слушали вместе с Рэки.

Прилетаем около десяти утра, затем забираем багаж и мама берет такси. Она договаривается поехать в какую-то гостиницу, но я перебиваю ее и объясняю, что мне нужна школа. Я точно не знаю ее адреса, но как-то видел ее и подробно объясняю всё, что запомнил. Водитель кивает, а мама косится на меня.

— Откуда ты все это знаешь?

— Однажды я все тебе объясню, мам.

На Окинаве как всегда тепло, и мы подъезжаем к территории школы. Мама расплачивается за такси, но я сразу же иду ко входу и объясняю охране, кто мне нужен и кто я такой. Они неохотно пускают меня, и я иду мимо классов, захожу почти в каждый, потому что догадатьс, в каком из них Рэки — сложно. Я вроде нахожу нужный кабинет, судя по реакции одноклассников.

Учитель возмущённо спрашивает меня:

— Вы кто такой? Что именно вам надо?

Запыхавшись, я отвечаю:

— Рэки. Мне нужен Рэки Кян.

— Он не появлялся на занятиях с момента, как его неделю назад выписали из больницы. Можете навестить его, но у нас нет информации относительно того, как скоро он появится.

Я киваю и сбегаю вниз. Мне страшно, потому что я без понятия, что с Рэки и в каком бы состоянии находился я сам, видя, как в моих руках умирает любимый человек. Мама опять вызывает такси, и я немного запомнил дорогу к его дому и спрашивал адрес на всякий случай, поэтому, пока мы едем по частному сектору, я узнаю знакомый забор и коричневый дом. Сердце сжимается и бьется где-то в трахее, даже сглотнуть не могу, пока на несгибающихся ногах иду ко входной двери и звоню.

Масаэ открывает дверь и непонимающе смотрит на меня. Точно, она ведь никогда меня не видела.

— Мы с вами знакомы?

— Нет, мне очень нужен Рэки, — я почти плачу, но сдерживаюсь. — Пожалуйста, прошу вас.

Она пожимает плечами, но, увидев со мной маму, становится немного увереннее и жестом предлагает войти внутрь, а мама представляется ей и знакомится, напоминая мне, что нужно поклониться.

— Нанако, очень приятно. Меня зовут Масаэ. Можете присесть здесь, я сейчас покажу комнату Рэки и сделаю вам чай.

Она ведёт меня по коридору, а я пытаюсь не выдавать, что знаю этот путь.

— Дело в том, что Рэки ни с кем не разговаривает и почти не выходит из комнаты, а если и появляется, то с красными заплаканными глазами. Почти две недели назад умер его друг, с тех пор он в таком состоянии. Благо, что иногда ест и моется, ну а так… — она горько улыбается и заламывает пальцы. — В общем, вряд ли вам удастся с ним поговорить, но можете попробовать.

Мой Рэки. Мне больно, что всему этому виной я. Самый жизнерадостный человек в мире, самый радостный и позитивный, чья улыбка освещает все вокруг, сейчас находится в таком тяжелом состоянии. И всё из-за меня.

— Он поговорит со мной, поверьте.

Она несколько раз стучит в дверь и говорит:

— Рэки, сынок, к тебе какой-то друг пришел.

Мне не хочется ждать ответа, мне хочется просто открыть эту дверь, зайти и обнять его. Но я не могу. Из комнаты доносится шуршание одеяла и тихое:

— Скажи, пусть уходит.

Масаэ разводит руками, но я говорю:

— Рэки, это я.

Через несколько секунд слышу топот ног и дверь резко распахивается. Он в футболке и спортивных штанах, действительно похудел и выглядит неважно, а меня от волнения вот-вот стошнит. Он затягивает меня в комнату и закрывает дверь, осматривает с ног до головы, а я невольно содрогаюсь и начинаю плакать. Черт.

Рэки громко вдыхает и не выдыхает, и напряжённо произносит только:

— Ланга?

Я смотрю в потолок, пытаясь сдержать скопившиеся слёзы, но ничего не выходит. Я киваю и прижимаю его к себе, обнимаю до хруста костей, он обнимает меня в ответ и я слышу его всхлипы. Боже, я не могу поверить, что Рэки сейчас в моих руках. В моих собственных. Я беру его за красивых веснушчатые щёки, сжимая их под пальцами.

— Прости, я не так себе представлял наш первый поцелуй, но я больше не могу.

Он не успевает ничего ответить, и я поддеваю его верхнюю губу своей. Рэки подается вперёд и обмякает в моих руках, перебирает мои волосы на затылке, и мы целуемся. Так долго, так сладко, что скулы сводит. Он приоткрывает рот и я чувствую его мягкий язык, приходящийся по моей нижней губе. Наши слёзы мешаются на щеках, пока мы сплетаем языки, и я вздрагиваю, чувствуя его горячую руку под своей футболкой.

Всё словно в бреду, я до сих пор не верю, что это происходит. Помню, как мы садимся на кровать, я опираюсь спиной о стену, а Рэки усаживается на меня, расставляя колени по обе стороны, а я сжимаю его бедра. Целую его и не могу остановиться, глажу его пресс под футболкой, бока, перебираю позвонки, а он проходится губами по моей шее и возвращается к губам. У меня невольно вырывается тихий стон и он улыбается в поцелуй, держа меня за щеки и гладит их большими пальцами. Боже, Рэки. Мой Рэки.

Губы немного пекут и болят, и он ненадолго отстраняется, всматриваясь, ведёт кончиками пальцев вдоль скул, носа, бровей и очерчивает мое лицо.

— Так это твоё тело, значит?

— Да, — я улыбаюсь и аккуратно глажу его рёбра. — Восстал из мертвых.

Он хмурится, смотря мне в глаза:

— Ты же знаешь, что очень красивый, да? А задавал вопросы такие странные про то, не хочу ли я узнать твою внешность.

— Мне было интересно увидеть реакцию.

Задираю его футболку и прижимаю ближе к себе, целую его ключицы, грудь, соски. Я кусаю его и не могу остановиться. Чувствую себя голодным зверем, которого выпустили из клетки, или бешеным псом, сорвавшимся с цепи, но я не хочу ни есть, ни спать, я не чувствую слабости и усталости. Мы ложимся на кровать, прислоняясь лбами. Масаэ стучится в дверь и спрашивает, хотим ли мы кушать или чая, и Рэки говорит, что нет. Не верю, что я добровольно отказываюсь от еды. Мы пытаемся не целоваться, чтобы хоть немного перевести дыхание, но я снова притягиваю Рэки к себе и накрываю его губы своими. Всё вокруг кажется таким мелким и незначительным, пока мы лежим вдвоём на кровати, обнимаемся и целуемся. В какой-то момент Рэки снимает свою футболку, а я свою, и он рассматривает мое тело приговаривая о том, что я идеальный. Это не так, а вот Рэки и правда идеальный. Он проходится пальцами по моим едва заметным шрамам на предплечьях от лезвий и потушенных окурков. Я сжимаю его подкачанные руки, глажу его веснушчатую спину, и его кожа горячая под моими пальцами. Невероятно. По телу пробегают сотни мурашек и тысячи разрядов тока, когда мы обнимаемся и я ощущаю его голое тело своим, целую его в макушку и путаюсь пальцами в его волосах.

Мы лежим так несколько часов, наверное, если не больше. Рэки залезает сверху на меня и садится на бёдра. Он такой чудесный и идеальный, красивый до дрожи. Он снова наклоняется и целует, и я скоро сойду с ума или у меня сорвёт крышу, потому что чувства к нему меня переполняют и разрывают. Рэки кусает мои и без того красные зацелованные губы, скользит своим пахом по моему, а я пытаюсь думать о чем угодно, только не об этом. Я проникаю за резинку его спортивных штанов и сжимаю в ладонях его ягодицы. Его кожа мягкая, почти бархатная, и упругая. Рэки не против, ему даже нравится. Он улыбается в поцелуй и не сдерживает тихий стон, а я плавлюсь от жара его тела и теплоты самого Рэки. Я не знал, что люди вообще способны чувствовать такое. В какой-то момент он просто ложится на меня и дышит в шею. Рэки мурчит почти как кот, пока одной рукой я всё ещё мягко оттягиваю резинку его спортивных штанов, а другой глажу по спине.

Он улыбается и шепчет:

— Мама дома.

— Ага, моя тоже.

Рэки приподнимается, упираясь мне в грудь ладонями, и широко открывает глаза.

— Ты прилетел с мамой? Почему ты не сказал?

Как будто у меня было время, чтобы рассказывать ему о своей маме.

— Теперь ты знаешь, они там чай пьют.

Он резко подрывается и одевается, кидает футболку в меня и открывает двери. Рэки подзывает меня рукой, а я опираюсь о дверной косяк и прохожусь большим пальцем по его губе.

— Может, немного посидим здесь? Они все поймут.

— Каким образом?

Действительно. Рэки смотрит на меня, я — на него, а наши губы такие красные, что даже тупой бы догадался, чем мы тут занимаемся. Я издаю смешок и иду с ним в ванную комнату. Рэки недолго смотрит в зеркало и умывается холодной водой, но это ничем не скроешь.

Он вытирается полотенцем, говорит:

— Пофиг.

И тащит нас на кухню.

Мы держимся за руки, и я сам толком ничего не понимаю, когда мы усаживаемся за стол напротив мам. Они переглядываются и смотрят на нас, я смотрю на Рэки, а он хлопает по столу и заявляет:

— Нам надо вам кое-что рассказать.

Лишь бы сейчас не было каминг-аута со словами о том, что мы друг друга любим и жить друг без друга не можем, потому что время ну совсем не подходящее. Но он переводит взгляд на меня, поднимет брови и кивает в сторону мам типа «ну давай, скажи что-то». Я наклоняюсь и шепчу ему на ухо, чтобы узнать, что он от меня хочет, а Рэки так же тихо отвечает, что надо объяснить, откуда мы знакомы и эту всю странную историю.

Да, точно.

— В общем, мы с Рэки познакомились в больнице…

Я тяжело сглатываю, потому что все ещё не знаю, как объяснить им эту штуку с душами и телами, но они выслушивают о каждом моем переселении и о нашем времени вместе. Иногда косятся, иногда кивают, иногда медленно моргают и, наверное, думают, что это последствия наших травм. Или мы просто совсем поехали.

Наступает минута молчания, мамы обдумывают услышанную информацию, и Масаэ только спрашивает:

— То есть, ты Кимура Мичи?

— Ну типа того, — я киваю и улыбаюсь. — Только по факту Ланга Хасэгава.

Ещё немного тишины, пока моя мама всплескивает руками и говорит «ну, ладно». Чувствую, по возвращению меня ждет психиатр.

— Так а вы надолго прилетели? — спрашивает Рэки, переводя взгляд между мной и мамой. — Где вы будете жить?

— Ох, не знаю, мы этого не обсуждали, — она отпивает чай и смотрит на меня. — Ланга просто сказал, что прилететь сюда — дело жизни и смерти, поэтому мы особо ничего не планировали, просто сорвались и полетели. У нас есть немного вещей с собой, но надолго их не хватит.

— Что ж, в любом случае, можете пока пожить у нас, — Масаэ улыбается и берет на руки прибежавшую Тихиро. — Место есть.

Рэки выкрикивает:

— Чур Ланга будет в комнате со мной!

И мне хочется провалиться под землю, потому что это прям слишком выдаёт нас. Но Масаэ кивает и говорит, что через несколько часов будет ужин, а пока мы можем заниматься чем-угодно, только без глупостей.

— Сынок, можно поговорить с тобой?

Мама зовёт меня и мы выходим на улицу. Здесь тепло и солнечно, и я бы хотел остаться здесь подольше, но понимаю, что это невозможно.

— В общем, я думала об этом и раньше, но после твоей встречи с Рэки и всего, что навалилось… — она неловко чешет затылок и поправляет кардиган. — Мы могли бы переехать сюда, если ты хочешь. После смерти твоего отца мне сложно находиться в Канаде, а у тебя тут, — мама запинается и улыбается, — твой лучший друг. Так что это могло бы стать хорошим новым началом и для тебя, и для меня. Нужно будет уладить перевод в школу, документацию и все остальное, но…

Я хватаю ее за плечи и обнимаю. Мое сердце выпрыгивает из груди, а я не могу перестать улыбаться. Рэки, что ты со мной делаешь?

— Да, мам, прошу. Я не смогу жить далеко от него, пожалуйста.

— Хорошо, — она кивает. — Ты можешь побыть здесь, пока я решу с работой и переездом, с вещами разберёмся. Тебе все равно столько полетов за короткий период нежелательны.

Мне хочется прыгать и визжать, хотя я этого обычно никогда не делал, да и раньше в жизни, наверное, никогда не испытывал такой радости при мысли о чём-то. Я смогу жить рядом с Рэки, ходить с ним за руку, кататься на скейте, ночевать друг у друга, смотреть фильмы, есть мороженое. И целовать, когда захочу.

Я кричу ей «спасибо» и забегаю в дом, прямо с порога комнаты кидаюсь на Рэки и рассказываю ему о нашем разговоре с мамой, потому что я всё ещё не могу поверить, что это происходит на самом деле, и мне срочно нужно поделиться этим всем с ним.

— Так ты будешь учиться со мной?

— Ага.

Он закусывает губу и смотрит на меня огромными глазами.

— Типа мы сможем быть всегда вместе?

— Да, Рэки, — я выдыхаю, посмеиваясь. — Всегда.

Он обещает мне помочь обжиться в школе, показать всё-всё-всё и научить делать трюки на скейте. Даже сделает мне собственную доску. До ужина мы сидим в мастерской, он показывает мне деревяшки, формы, колёса и другие крепления, объясняя, что к чему, а я смотрю на него и периодически целую, когда совсем не могу удержаться от того, насколько он крутой.

Мы едим какую-то очень вкусную японскую кухню, которую я ещё не выучил, но Масаэ готовит божественно. А потом лежим в комнате, пока не стемнеет совсем, и я ненадолго засыпаю под мерные поглаживания волос. Рэки обнимает меня со спины и я чувствую, как он целует меня в затылок и дышит мне в шею. Тепло и нежно, и я улыбаюсь. За жизнь не улыбался столько, сколько рядом с ним.

Просыпаюсь где-то посреди ночи, с улицы в комнату задувает приятный ветер, и я потягиваюсь и переворачиваюсь, обнимая Рэки.

Он тоже открывает глаза и смотрит на меня, а потом тихо говорит:

— Идём смотреть на звёзды.

Я киваю, мы встаём и одеваемся. Рэки складывает плед, а я беру его толстовку, потому что она пахнет им, и крепко сжимаю его ладонь в своей, переплетая пальцы. Он учит меня вылезать из своего окна, и это даже не очень-то и сложно. Мы забираем скейты и едем в сторону пляжа, чтобы добраться побыстрее. Песок уже остыл от дневного палящего солнца, но все ещё тёплый, как и сама вода. Я подкатываю штаны и иду к берегу, Рэки делает то же самое и разворачивает меня к себе. Его губы мягкие и тёплые, когда он целует меня, а я прижимаю его к себе за талию. Вижу, как свет луны красиво отображается в его глазах, и я хочу смотреть на это вечно. От него у меня кружится голова.

— Знаешь, я до сих пор не верю, что это происходит на самом деле, — Рэки ложится на плед и я рядом с ним.

— Я тоже. Надеюсь, это не сон или что-то типа галлюцинаций. Хотя если и так, я хотел бы остаться здесь подольше.

Он поднимает руку вверх и показывает куда-то на звёзды.

— Это созвездие Водолея, вроде, — Рэки прищуривает один глаз и показывает вправо. — Твой знак зодиака.

— А где созвездие Льва?

Я смотрю по направлению его руки, пытаясь узнать знакомые очертания.

— Ты его здесь не увидишь, оно далеко.

До сих пор не уверен, что Рэки разбирается в звёздах, но я в них тоже полный ноль. Лежать рядом с ним, слушать его голос и медленное дыхание, смотреть ему в глаза и сжимать его руку намного интереснее. Он поворачивается ко мне и мы соприкасаемся лбами как в тот раз на крыше, только тогда я не мог его поцеловать, а сейчас могу. И целую. Он проводит языком по моим губам, заставляя меня их приоткрыть, и я чувствую как они соприкасаются и переплетаются друг с другом, как и мы сами. Его прохладная рука под моей толстовкой, моя — под его, и это заставляет нас вздрагивать и улыбаться в поцелуй каждый раз.

— Я не понимаю, почему ты очнулся? Как так? — Рэки ненадолго отстраняется, но я чувствую, как он проходится большим пальцем по моим соскам. Боже.

— Сам не знаю, но я рад, что так случилось.

Я вспоминаю вечер, когда мы танцевали и расспрашивали бедного Ямамото-сана о скитании души. Помню его ответ так четко, словно он все время крутится у меня в голове.

— Может, моя душа просто нашла покой, — я улыбаюсь и целую костяшки его пальцев.

— В чем?

Рэки смотрит на меня из-под лба, я чувствую горячее дыхание и его губы на моей шее.

— В тебе.