Никогда я не был на Босфоре,
Ты меня не спрашивай о нём.
Я в твоих глазах увидел море,
Полыхающее голубым огнём.
<...>
Я сюда приехал не от скуки —
Ты меня, незримая, звала.
И меня твои лебяжьи руки
Обвивали, словно два крыла.
Я давно ищу в судьбе покоя,
И хоть прошлой жизни не кляну,
Расскажи мне что-нибудь такое
Про твою весёлую страну.
Заглуши в душе тоску тальянки,
Напои дыханьем свежих чар,
Чтобы я о дальней северянке
Не вздыхал, не думал, не скучал.
И хотя я не был на Босфоре —
Я тебе придумаю о нём.
Всё равно — глаза твои, как море,
Голубым колышутся огнём.
С. Есенин.
Чонину претила ласковая теплота этого города. Рынок Батуми давил своей тяжестью, суетой, витающими ароматами пряностей в воздухе. Солнце жарило сверху, и даже не спасал платок, который он повязал на голову поверх светлых волос. Май — самый сухой месяц из всех, что он видел в этом городе. Сколько же времени альфа провёл здесь?..
Торговцы на иностранном наречии вперемешку с его, Чонина, родным языком, зазывали покупать полупрозрачные ткани, узорчатые ковры, благоухающие всеми запахами масла, круглые, аккуратные каштаны, что красовались в лотках... Чонин терялся в этой толпе и чувствовал себя как никогда брошенным.
Три недели назад он перебрался в ночлежку, что была буквально за три улочки от столичного рынка, но дошёл он сюда только сегодня. Ведь дорогая Хань сказала, чтобы он обязательно посетил это место и нашёл вещь, что будет ему по сердцу.
Но нужной вещи не находилось, лишь на голову давил этот шум и запах, весёлые зазывные крики, стук, едкий запах, среди которого было трудно отличить что-то одно — от такого разнообразия только болела голова.
Чонин, немного подумав, остановился с лотком у жареных каштанов и жестами попросил торговца наложить ему целый бумажный пакет. А после он вырвался из тесноты рынка, свернув в ближайшую тихую улочку, отыскал прохладу под раскинувшимся деревом и принялся смотреть вдаль, где голубизной отливала полоска моря и неба.
Ветер принёс чей-то ласковый шёпот, давно знакомый, но позабытый. Таким шёпотом в Чонине пробудилась жажда путешествий, а сейчас ветер говорил, что засиделся он здесь, в чужом краю.
Альфа вздохнул, перебирая пальцами каштаны в пакете. Есть абсолютно не хотелось, поэтому он даже не знал, зачем купил целый пакет. Но это так ярко напомнило о доме, где матушка частенько заставляла маленького Чонина собирать каштаны и нести домой; где юный Бэкхён, всегда от чего-то смущающийся и неуверенный, протягивал ему пакет; где Кёнсу со смехом кидался каштанами в неразлучную парочку друзей — Чонина и Чанёля… Слишком трогательные воспоминания для его широкой души.
Рука сама тянулась к румяным золотистым орехам. Они ещё отдавали теплом: торговец жарил их прямо на базаре да выкладывал на лоток под палящее солнце.
Немного подумав, Чонин подцепил орех покрупнее, положил себе в рот и с приятным хрустом разгрыз.
Синева моря, так похожая своим отливом на чей-то цепкий взгляд, буквально била в глаза.
***
— Когда же ты скажешь мне, что уезжаешь? — голос Бэкхёна резанул по ушам. Чонин даже вздрогнул от неожиданности и перевёл взгляд на омегу. Тот лишь стоял и молча смотрел на деревья, чьи листья едва начали желтеть. — Ты же знаешь, что я не люблю и не умею ждать.
Налетел ветерок, который заставил зябко поёжиться Бэкхёна. Он пригласил Чонина прогуляться в осеннем саду в тишине и вдали от любопытных глаз, а сам вздрагивал от каждого лёгкого дуновения. Чонин машинально протянул руку, чтобы поправить на плечах накидку и укрыть своим теплом, но омега внезапно дёрнулся в сторону. Бэкхён невозмутимо поправил накидку, ещё больше закутываясь, а Чонин так и остался стоять с глупо протянутой рукой.
Заслуженная месть.
— Как ты узнал? — поинтересовался Чонин, всё ещё чувствуя себя неловко из-за выходки Бэкхёна.
— Мне иногда кажется, — немного помолчал тот, — что меня принимают за глупого омегу. И постоянно скрывают от меня этот факт. Не надо Чонин, я давно знаю. Я давно знаю тебя. Эта поездка — мечта, верно? И поговаривают, что в последние дни ты не принял ни одного приглашения на обеды, лишь на наш сегодняшний завтрак и прогулку по парку. Значит, уезжаешь сегодня вечером, верно?
— Я бы не уехал не попрощавшись.
— А вот в этом, пожалуй, сударь, не уверен.
Бэкхён бил жёсткими безвкусными словами как никогда метко. И был прав от начала и до конца. Чонин вздохнул. Недовольство омеги было понятно любому: только слепец не мог бы заметить тех чувств, которые были в каждом жесте руки. Бережные касания, кроткие взгляды, улыбки, что были направлены только одному человеку. Чонин всё это видел, знал, но не мог отдать Бэкхёну и части того. Но оказалось, что весьма больно больше не слышать теплоты в его голосе.
— Чонин, — омега неожиданно развернулся, а на губах заиграла такая знакомая улыбка. Он протянул руки вперёд и поймал своими пальцами чужие ладони. — Езжай.
Пальцы Бэкхёна тонкие, ледяные из-за пронизывающего ветра. В глазах не осталось ни грамма тоски или печали, что была прежде, только безграничная любовь.
— Я всё равно знал, что ты рано или поздно уедешь, я был готов. Твоё сердце — безграничное, в нём хранится много вещей. Ты должен увидеть то море, о котором хвастливо рассказывал мой брат, и проверить, действительно ли оно такое голубое, как мои глаза. Я не в силах удержать тебя от зова, который слышишь только ты.
Пальцы легко выскользнули из ладоней, хотя Чонин даже и не пытался их удержать. Бэкхён снова поёжился, но в этот раз позволил укрыть себя и обнять.
— Хорошо, Бэкхён. Но я ещё вернусь, ты же знаешь, верно? — Чонин выдохнул эти слова в самую макушку омеги. От его волос пахло чем-то сладким и приятным.
— Я не умею ждать, Чонин, — голос Бэкхёна звучал приглушённо, ведь омега уткнулся в грудь буквально носом, пытаясь выхватить крохи тепла. — Никогда не умел ждать, а учиться этому — поздно. Не думай обо мне и не верь, что я спустя годы я дождусь тебя.
Вечером Чонин сбегал по ступеням вниз, запирая квартиру на ключ и оставляя его привратнику под ковриком. Сонный кучер потёр щёки, а после лениво тронулся и повез альфу прочь из Петербурга.
В декабре судьба занесла его наконец-то в Батуми, к самому морю.
Оно действительно было таким же голубым, пронзительно-щемящим, как прощальный взгляд Бэкхёна в тот день.
***
В Батуми Чонин познакомился с Хань буквально на вторые сутки после приезда. Крис, его старинный друг и прекрасный художник, который сопровождал его в томительном тяжёлом пути, слегка посмеивался.
— Тебе только мертвецов убалтывать! Я уверен, даже на том свете ты найдёшь себе знакомства!
— Ты всегда должен иметь много знакомств, чтобы лучше понимать человеческую натуру, Крис. И, возможно, что одно из таких знакомств обеспечит тебя куском хлеба или хотя бы кровом на одну ночь! Мой друг, как человек утончённой натуры, ты точно должен знать эти истины.
— Пора бы завести кров не на одну ночь, Чонин! А то вечно, как ветер на полях с пшеницей. Мне грустно на тебя смотреть!
— Я обязательно посвящу тебе стихи и воспользуюсь твоей лиричной строчкой.
Чонин лишь отмахнулся, заканчивая разговор. В его крови бурлил огонь страсти к неизведанному краю, культуре и благоприятному воздуху. Хандра, что преследовала его по пятам в мрачном Петербурге, а потом и в серой Москве, покрылась пылью и рассыпалась по ветру в Батуми без следа.
— Откуда вы? — каждый раз его спрашивали здесь.
— О, это далёкий неприветливый Север, — так отвечал теперь довольный Чонин, включаясь в кокетливый обмен любезностями.
— Для северянина вы слишком горячи и темпераментны! Дамский угодник!
— Как только лёд в душе каждого северянина тает, и когда вы соскребёте с него всю грязь, то вы сразу же сможете увидеть, что там у них, — то есть у нас, — большое и пылкое сердце! — альфа каждый раз задорно хлопал в ладоши, чувствуя, насколько великолепной была его лично придуманная фраза.
Круговорот знакомых и товарищей, которые были в это же время на Кавказе, не заканчивался. Но среди них неизменно была Хань, которую Чонин в первый же день ласково прозвал не иначе как Хани. Кроткая девушка с ласковым взором, робкая на каждое прикосновение, — совсем юная девочка. Она любила слушать рассказы «о далёком Севере» и с лёгкостью поддавалась на безумные идеи Чонина.
Декабрь летел, и в самом его конце, неожиданно для всех пошёл сильный снег. Настолько, что он смог засыпать дороги Батуми, что проехать можно было только на санях. Крис подтрунивал и говорил, что такое чудо случилось только из-за приезда Чонина. Как будто тот загадывал увидеть большую диковинку здесь.
Недолго думая, вдохновлённый Чонин сорвался с визитом к Хани и её младшей сестре. Мальчуган, что был приставлен к Чонину помощником, помог отыскать ему статную кобылку и настоящие сани, похожие на те, которые несли его по улицам Москвы когда-то. Удовольствие лилось через край, сани мчались по Батуми, привлекая взоры прохожих. Снег и сани, подумать только!
Взволнованным он доехал до дома Хани.
— Позвольте пригласить вас на санную прогулку по Батуми, — глаза горели восторгом, отдавал чем-то детским, и сердце Хани дрогнуло.
— Отказать вам просто кощунство, — она зарделась, неловко потеребив тесьму на платье. — Подождите, я только соберусь и позову сестру присоединиться к нам.
— Спускайтесь, я буду ждать вас!
Две девушки, спустившись вниз через лучину, увидели чудеснейшую картину. Взбудораженный Чонин, пересевший на козлы и взявший упряжь в свои руки, сани, что казалось появились из сказки, красавица-кобылка, что нетерпеливо била копытом. И ей, и альфе хотелось быстрее сорваться с места и мчаться, мчаться, лететь!..
Хани с сестрой впервые катались на санях, да и не мыслимо это, чтобы в Батуми, да сани!
— Вы чародей, Чонин, не иначе! — со смехом кричала Хани сквозь ветер. — Кудесник!
— Что вы, право, — вторил ей Чонин, оборачиваясь. И тут же его улыбка дрогнула.
Ему померещился Бэкхён, его образ в морозный январский день, когда они отправились в зимнюю усадьбу, покататься на горках. Румяный, счастливый, в мехах, что красиво подчеркивали его природную красоту. Звонкий смех, что звенел над сугробами.
Альфа помотал головой, выбрасывая Бэкхёна из своей головы. Не сейчас.
Сани продолжили мчаться вперёд, они петляли по улочкам, но уже не так резво, да и прежний задор в Чонине угас. Развернув упряжь, он повёл кобылку трусцой обратно к дому сестёр. Сани лениво скользили по снегу, что ещё сыпался сверху.
— Впервые вижу такой снег, — восхищённо проговорила Хани, сжимая локоть своей сестры. — И так всю зиму в ваших краях?
— Да, конечно. Снега бывает столько, что дома засыпает по самые крыши! — хвастливо отозвался Чонин, тоже залюбовавшийся падающим снегом.
— Не может быть!
— Честное слово, дорогая Хани!
У дома они попрощались, и Хань взяла обещание с Чонина, что тот присоединится к ним отужинать. Горячо пообещав, что он прибудет в срок, да ещё и вместе с Крисом, альфа пустился в обратный путь на свою квартиру.
— Твоя почта на столе в кабинете, — поделился новостью Крис, стоило Чонину переступить порог.
Немного волнуясь, тот прошёл в кабинет и взглянул на отправителей. Толстое письмо от Чанёля, краткая записка от Кёнсу, новости от его любимой матушки, да ещё два письма от его каких-то знакомых. В голове снова так некстати всплыл образ Бэкхёна.
Дрожащей рукой он сгрёб все письма, отделив письмо матушки от всех остальных, и сжёг их по одному над свечой. Глупая выходка, но альфа боялся в письмах увидеть имя, которое тоской врывалось в душу. Которое сметало и переворачивало всё внутри.
Бумага вспыхивала легко, принося вместе с весёлыми язычками пламени больную свободу.
***
Чонин вздохнул, и разгрыз ещё один каштан. Он не избавился от странной привычки сжигать все письма, что приходили ему до сих пор. Но, видимо прознав что-то или попросту устав надеяться на ответ, друзья постепенно перестали отправлять свои письма. Зато его матушка стала сообщать немного больше, как будто кто-то просил её передать краткую весточку о себе. Чонин подозрительно смотрел на Криса, но тот пожимал плечами, мол, не виноват я.
Упорными отправителями, не желающими прекращать переписку, были Чанёль и Кёнсу, которые отправляли свои письма, сохраняя строгую очерёдность. Письма от Кёнсу, строгого омеги с горделивым нравом, становились всё толще, как будто специально издеваясь над Чонином; письма Чанёля, неуклюжего, но весёлого альфы, вскоре превратились в простую записку. Письма от них он складывал в отдельную коробку, а потом неизменно сжигал, с сожалением.
Чонин знал, что друзья его поймут.
Вскоре Крис засобирался в путь, и он настойчиво звал Чонина назад. Но тот лишь качал головой, с улыбкой провожая художника на рассвете.
— Обязательно напишу тебе, когда вернусь назад. Увидишь письмо — знай, что добрался, — Крис бросил тяжёлый взгляд. Он-то как никто другой знал, что Чонин не вскрыл ни одного письма за это время.
— Я тоже напишу тебе пару строк, обещаю, — кивнул Чонин и махнул рукой. — Ну, трогай!
И повозка с Крисом тронулась в путь.
После этого Чонин съехал из квартиры, в которой они жили вдвоём, и выбрал ночлежку, которая так напоминала духом своим о родном крае. Альфа верил, что это должно было его спасти от той острой тоски по дому, которая внезапно всколыхнулась после отъезда его товарища.
По утрам он садился в дальний угол, откуда можно было видеть приходящих и уходящих из ночлежки людей, по вечерам шёл на очередной спектакль в театр или прогуливался по берегу, наблюдая за морем. Редко, но всё же, он принимал приглашение на обед или ужин, не задерживаясь больше положенного. Лишь однажды Хани, которая зорко следила за всеми изменениями Чонина, посоветовала прогуляться по рынку.
— Возможно, там вы поймёте, что вам дорого сердцу. Обязательно возьмите эту вещь, — настойчиво твердила она.
Слова Хани крутились в голове, и теперь он, Чонин, вытравливал из себя рынок жареными каштанами. Мысли о доме метались ураганом, и ему не удавалось никак успокоиться. Море внутри — оно кипело.
Спина затекла от долгого пребывания в одной позе, а потому он тяжело встал, разминая онемевшие конечности. В руках всё ещё был пакет, из которого он съел едва ли с десяток орехов. Решив, что нужно навестить Хань и угостить девушку, — не пропадать же добру! — потому Чонин пустился знакомым маршрутом к аккуратному домику девушки.
Хань, если и удивилась внезапному визиту, но не подала виду: приветливая солнечная улыбка на губах и протянутые руки.
— Что привело вас в столь удивительный час?
— Я был на рынке, вспоминал вас и просто…
«Я просто хотел угостить тебя каштанами» — звонкий призрачный голос, с ноткой лукавства.
— …просто заглянул, — с силой проглотил слова Чонин. От неожиданно нахлынувших воспоминаний, он спрятал пакет с каштанами за спину, так и не решившись произнести хотя бы ещё одну фразу.
— Не будем стоять на пороге, —понимающе улыбнулась Хань и пропустила гостя вперёд. — Сэхи, подай нашему гостю чаю! — крикнула она служанке, что безмолвно поклонилась и исчезла на кухне.
Хань вернулась к своему прерванному занятию — вышивке, что лежала на чайном столике. На белом полотне плескалось море, с каждым стежком цветных ниток разливаясь ещё больше. Чонин тоже присел в кресло напротив, так, чтобы видеть Хань и окно за её спиной.
Бэкхён никогда не мог долго усидеть на одном месте, в отличие от Хань. Ему, как омеге, полагалось быть кротким, послушным и в меру стыдливым, — именно таким, как воспитали милую Хани. Отголосок традиций ещё жил, здесь на Кавказе.
Не смотря на все заветы и наставления нянечек, Бэкхён оказался сгустком непослушания, дерзости, не боящегося говорить прямо и откровенно на любые темы. Воспитанный меняющимся временем и свободой.
Чонин аккуратно разместил пакет с каштанами на столике рядом с Хань, которая лишь вопросительно посмотрела, а после подала жест служанке. Сэхи с готовностью подхватила пакет и разложила орехи в две маленькие вазочки. А после поднесла каждому по чашке ароматного чая.
Они молчали. Чонин наблюдал за тем, как Хани сосредоточенно считает стежки, Сэхи хлопотала где-то поблизости, чем-то шурша в углу комнаты.
— Друг мой, вы печальны и задумчивы сегодня. Ваши глаза смотрят, но видят что-то своё, — Хань оторвалась от вышивки. Тёмные глаза прожигали насквозь. — Кто тревожит ваши мысли? От чего вы бежите?
— От любви, наверное, — негромко проговорил Чонин, отводя взгляд в сторону окна. Там, во дворе из-за ветвей деревьев и кустов пробивались лучи солнца.
— Неужели так страшно, что вы бежите?
— Страшно также, как нырять с головой в ледяную тёмную воду: ты никогда не узнаешь, что находится на дне.
Хани покачала головой с лёгкой, практически воздушной, улыбкой на губах и вернулась к вышивке. Чонин смотрел как её пальцы порхают с иголкой по ткани, как под ними медленно проявляется красивый узор.
— Ваше сердце напоминает мне море, — внезапно проговорила Хани. Пальцы любовно погладили вышивку на ткани, там, где девушка успела вышить плещущиеся воды. — Беспокойное море, воды которого бьются о берег и бегут, бегут как можно дальше. А потом стремятся назад. Вы — это море, Чонин. Когда же вы вернётесь назад, к своему берегу?
Вопрос застал альфу врасплох. Внутри он метался и не представлял, что делать дальше, как будто заплутавший в лесу путник. Страшно идти дальше, но назад никак не вернуться, ведь столько пути уже пройдено, столько всего сожжено позади.
— Я не думал об этом, милая Хани. Боюсь, что меня уже никто и не ждёт, столько времени утекло сквозь наши пальцы.
— Берег всегда ждёт те волны, что ушли вдаль. Куда же ему деться от моря? — пальцы Хань остановились, замерли на полпути, так и не воткнув иголку. Деревянные пяльцы опустились на колени и стали тихонько сползать. — Вас ждут. Если тоскуете, то значит, зовут. Такой он зов дома и вашего омеги.
— И вы не против, даже если это наша последняя встреча? — Чонин встал, стремительно приблизился к недрогнувшей Хань, схватил бледные ладони. Вышивка соскользнула с колен и упала на пол.
Хань мягко освободила свои руки, не позволяя второй раз дотронуться до них.
— Вы приехали сюда с тоской, что душила. Вы полюбили здешнее море лишь потому, что оно такое же голубое и чистое, как ваша любовь.
Чонин выхватил взглядом незаконченную вышивку на полу. Ему вновь мерещились глаза Бэкхёна, как он смотрел с лёгкой хитринкой, а голова склонена на бок. Солнечные зайчики плескались где-то в этих глазах, как блики на волнах.
Он решился, отступая на один шаг назад. Кажется, сборы будут быстрыми, спонтанными, как и его отъезд назад в Петербург, в дикую Северную сторону.
— Прощайте, милая Хани!
— Прощайте, мой друг! Не заставляйте ждать вас слишком долго!
***
«Ждите, други мои. Я возвращаюсь в Петербург. Число 6 мая…»
Чонин осёкся, когда выводил эту дату. Перо неуклюже чиркнуло, оставляя странный росчерк рядом с шестёркой. И ведь верно, ещё не забыл: сегодня был день рождение Бэкхёна. Он помотал головой, обмакивая перо в чернильницу, после уверено написал ещё несколько записок с одинаковым содержанием. Припудрив и сложив по конвертам, альфа вручил записки мальчишке, приложив сверху пару звонких монет, и отправил на почту.
Его уже ждали собранные наспех чемоданы и кучер, что держал под уздцы вороного коня.
***
Путешествие Чонина затянулось. Не то, чтобы он не хотел попасть в Петербург до начала лета, но и не спешил оказаться там. Боялся. Поэтому прибыл он далеко за середину июля.
В пути он старался впитать, вдохнуть как можно больше в себя запаха полей и лесов, подставлял руки знакомому солнцу и дождю. С трепетом ожидал чего-то, совсем как в детстве, когда ждёшь подарок на день рождение.
Петербург встретил его приветливо, не так, каким он запомнил в свой отъезд. Знакомые улицы ничуть не изменились, но они приобрели какое-то незримое очарование. Возможно, в этом виноват такой тёплый солнечный день?
Будни после приезда завертели Чонина. Визиты, гости, театры, дела, которые нужно было привести в порядок после длительного отсутствия. Альфа потерял счёт времени, пока неожиданно его не поймали под локоть, когда он спрыгивал с последней ступени дилижанса.
— Чонин! — басовитый громкий голос Чанёля стал неожиданным.
— Мой друг! — обрадовался Чонин и тут же ринулся обнимать друга детства. — Прости, так мало времени, что даже не удавалось выбраться в гости.
— Ты даже не отправил нам с Кёнсу не строчки за всё это время, — укоризненно помотал головой Чанёль. — А ведь мы даже приглашали тебя на свадьбу!
— Что? — удивлению Чонина не было предела. Сколько он себя помнил и знал своих друзей, то все эти годы Чанёль навязчиво ухаживал за горделивым Кёнсу, который каждый раз насмехался и надменно фыркал в сторону.
— Если бы хоть кто-то читал письма, — раздался голос Кёнсу откуда-то сбоку. Омега появился внезапно, будто кролик из шляпы, заставляя Чонина вздрогнуть всем телом, — то он бы увидел много интересного.
— А ты всё такой же, низкий и вредный, — приветливо потрепал Чонин Кёнсу за волосы. Тот нахохлился, но руку не скинул и промолчал. Доверял и где-то в душе был действительно рад Чонину.
— Моли о пощаде! — не так уже ворчливо ответил Кёнсу. — Мы в самом деле соскучились по тебе. Ты должен посетить нас в нашем доме, мы будем рады принять тебя даже среди ночи.
— Да, Чонин, загляни к нам, как будет время, я оставил визитку вчера, наверняка ты найдёшь её среди той огромной груды почты, — добродушно хмыкнул Чанёль. — Обязательно найди время для своих старинных друзей, а то мы выломаем двери в твой дом.
Друг похлопал Чонина по плечу и собрался было уходить, если бы не Кёнсу.
— Знаешь, пока тебя не было... помнишь О Сехуна, сына полковника О?
— Что-то припоминаю, — в памяти Чонина всплыл щупленький низкий мальчишка, что иногда босиком бегал вместе с ними по полям.
— После твоего отъезда он сватался семье Бён, — мрачным тоном продолжил Кёнсу. Он уставился на Чонина своим пронзительным взглядом.
Альфе стало неуютно. И причина была вовсе не во взгляде Су, а что-то другое свербело и душило его за горло. Сехун и... его Бэкхён? Как такое в голове можно было уложить? Бэкхён же не подпускал к себе других альф, даже Чанёль бывал нередко бит за то, что покушался на его личное пространство.
— Ты... уверен? — хрипло переспросил Чонин.
— Абсолютно, — Кёнсу оставался невозмутимым и безмятежным. — К слову о самих Бён. Бэкхён и матушка остались в летней квартире в Петербурге, — Кёнсу продолжал внимательно наблюдать за Чонином. Тот же удивленно воззрился на него — семья Бён всегда предпочитала летом возвращаться в своё поместье на берегу озера. — И Сехун тоже остался в Петербурге; поговаривают, что он частый гость в доме Бён.
Укол не прошёл бесследно. Чонин заметно помрачнел, но омега как будто не замечал ни поникшего настроения Чонина, ни укоризненного взгляда супруга.
— Я думаю, что обо всем остальном ты можешь сам спросить Бэкхёна. А нам пора, — Кёнсу вежливо поклонился, увлекая своего альфу следом. Чанёль лишь молча развёл руками и сочувственно поглядел в сторону Чонина.
— Почему ты не сказал ему правду? — спросил Чанёль, когда они отошли уже достаточно далеко.
— Как это не сказал? Сказал. Все сказанные мой слова — правда. Я лишь умолчал об одной детали: Бэкхён дал отказ Сехуну ещё до того, как тот ему что-либо предложил, — возмутился Кёнсу, а его взгляд полыхнул недобрым огнём. — Бэкхён его ждал и всё ещё ждёт, даже из Петербурга не уехал по этой причине. И если Чонин ничего так и не решил, то не место ему рядом с ним.
Чанёль вздохнул, мысленно соглашаясь с Кёнсу.
***
Чонин не мог решиться. Сначала он не мог заставить себя нанести визит матушке Бён и Бэкхёну, а теперь он не мог заставить себя приблизиться к Бэкхёну хотя бы на один шаг.
Они встретились чисто случайно, когда Чонин в своих тягостных раздумьях бродил по их любимому парку. Сначала ему почудилось, что фигура Бэка вдали — лишь его образ, вызванный мучительными раздумьями, но с каждым шагом этот образ становился реальней.
Когда Чонин понял, что перед ним действительно Бэкхён, то он поражённо застыл на месте, не решаясь что-либо сделать.
Ему хотелось приблизиться к Бэкхёну, что щурился, будто бы сдерживая слёзы. Но было страшно, ведь он так изменился, стал мягче чертами, взрослее. Взгляд стал серьёзней, с капелькой грусти, но всё ещё нежный, как прежде.
Знакомые голубые глаза, тонкие руки и плечи, на которых всегда была накидка. Омега всё ещё мёрз от любого ветерка даже в солнечные жаркие дни.
— Мы не виделись так давно, кажется, что прошла целая вечность, — тихо поприветствовал Бэкхён, не сдвинувшись с места.
— В самом деле. Ты ничуть не изменился, — ответил Чонин.
— Зато ты всё ещё жуткий лгун, — рассмеялся Бэкхён, и напряжение, от которого сквозило, внезапно спало. Альфа подумал и сделал шаг, мучительно долгий шаг вперёд.
— Говорят, что самого красивого омегу в нашей северной стороне уже звали под венец? — выпалил Чонин, едва не прикусив себе язык. Но осёкся, увидев изумлённый взгляд напротив. — Разве Сехун не жених тебе?
— А должен был? — всё ещё изумлёно глядел омега. — Разве что матушка тешит себя какими-то последними тайными надеждами на это.
— Но Кёнсу… — Чонин не стал продолжать, догадавшись, что друзья так и не рассказали ему всего. Он сделал ещё один шаг вперёд, понимая, что чуть-чуть и он сможет протянуть руку и поймать в свои объятья Бэкхёна. — Кажется, что меня обманули?
Омега улыбнулся и внезапно стал падать на землю. Чонин, перепугавшись, в два счета сократил расстояние, подхватывая Бэкхёна под руки. Но тот, как оказалось, не ослабел от переизбытка чувств, то был слишком хитрый ход. Бэкхён быстро поднялся на ноги, за спиной Чонина смыкая свои руки и утыкаясь лбом прямо в грудь. И облегчённо выдохнул.
Чонин тихо обнял Бэкхёна за плечи, касаясь губами родной макушки.
— Ты же знаешь, я совершенно не умею ждать, — плаксиво простонал Бэкхён. Его голос проникал в самое сердце, гулко, крепко, навсегда. — Не умею.
— Прости. Ты хорошо справился, — Чонин сжал Бэкхёна как можно крепче. Он пообещал себе, что больше не выпустит его из своих рук. — Спасибо, что ждал. Не бойся, я теперь точно вернулся домой.