Плечи дрожат от лежащей на них ответственности. Почти всегда дрожат. И никогда не расслабляются.
Его готовят теперь ко всему, к чему когда-то готовили Ромео, но схватывает он быстро, и все хвалят его сообразительность. Говорят, наследнику рода в будущем она пригодится. Бенволио не видит своего будущего, он видит только настоящее, где синьор Монтекки безнадёжно болен, хоть и улыбается так, словно это всё неправда и уже завтра он поднимется с постели и будет жить как ни в чём не бывало, где в доме Капулетти царит смятение, и никто из них не знает, кто займёт место хозяина дома после смерти нынешнего, где на лице подесты застыло суровое и скорбное выражение, а редкая улыбка всегда отдаёт горечью, где имеют смысл только три человека — Лоренцо, Эскал и Валентин.
Бенволио почти глава семьи, Бенволио — наследник рода. Бенволио ходит на каждую службу в соборе, молится вместе со всеми, Бенволио часто показывается на людях — высокий, статный, сильный, всегда хорошо одетый — и уже решает множество важных вопросов.
Днём жить легче.
Однако вечером, когда число дел в мысленно составленном с утра списке редеет, Бенволио всегда идёт к Лоренцо — только с ним можно поговорить в любое время. Валентина по вечерам редко можно застать без книги, а у правителя Вероны в любое время суток достаточно дел.
Лоренцо смотрит с лёгкой грустью, но тепло, ласково, почти по-отечески — почти только потому, что Бенволио обращается к нему «брат», а не «святой отец». Зато священник всегда говорит ему «сын мой». Он всегда рад видеть его, когда бы Бенволио его ни навестил. Он всегда предложит ему разделить на двоих его скромный ужин, независимо от того, что в него входит. Они всегда разговаривают много, обо всем на свете, никогда не спорят, никогда не ссорятся и всегда друг к другу добры и чутки — и из углов кельи на Бенволио всегда смотрят Ромео и Меркуцио.
Они ему сочувствуют, они качают головами; но сочувствие это или осуждение? Они печально хмурят брови; но печаль это или разочарование? Они тоскливо вздыхают; но тоска это или укор? «Эх, Бенволио-Бенволио…» — вздыхает однажды Ромео, медленно мотнув головой и держась за плечо смотрящего искоса Меркуцио. — «Ты нас предал. Ты вырос».
— Я не мог иначе… — шепчет Бенволио, пока чувствует, как немеют губы, и как боль, будучи приглушённой днём, разрастается во всю грудь. Как ещё он мог поступить, как он мог не вырасти и не оставить их — их! — прежнюю жизнь, если больше у Монтекки наследников не было? Разве мог он отказаться? Мог подвести всех?
А что хуже — подвести живых или предать м… — нет, не мёртвых — тех, кто никогда не вернётся?
Бенволио не знает. Не может сказать. Поэтому никогда не спрашивает об этом Лоренцо — Лоренцо, кажется, и сам всё понимает, и слов ему для этого не нужно. Всегда, когда Бенволио уходит, он его благословляет.
— Бог с тобой, мой мальчик.
Правда, каждый раз от него нестерпимо хочется услышать: «Я с тобой, мой мальчик», хотя Бенволио это и так знает. Но это надо слышать. Он уже так давно ни от кого этого не слышал. Ни разу с тех пор, как… повзрослел.
Слёзы застят глаза.
Он почтительно кивает, выходит из монастыря на пустынную улицу и подставляет ладони дождю. Кажется, что его капли — это прикосновения Меркуцио. Такие же холодные, такие же ласковые и частые, и кожа помнит их так же много. Кажется, что впереди, за стеной дождя, делла Скала танцует, держа за руки Ромео, и он слышит, как они зовут его к себе.
Бенволио Монтекки стал наследником рода.
Бенволио Монтекки возложили на плечи большую ответственность.
Бенволио Монтекки наконец-то стал заметным и значимым человеком.
С Бенволио Монтекки наконец-то начали считаться.
Бенволио Монтекки совсем не счастлив.