Закрыть бы сейчас глаза и раствориться.

Над бескрайним спокойным морем мягко, красиво горит тёпло-жёлтый закат, а Вольфганг тихо, переливчато смеётся, отмахиваясь от несильных порывов ветра, и ласково гладит Антонио по волосам, перебирая густые тёмные пряди. Лента лежит где-то рядом на песке.

Письмо? Молитва? Исповедь? Кто бы знал, даже ему самому неведомо... но он пишет. Хотя точно знает, что никто его уже и не услышит.

Бенволио Монтекки стал наследником рода.

Бенволио Монтекки возложили на плечи большую ответственность.

Бенволио Монтекки наконец-то стал заметным и значимым человеком.

С Бенволио Монтекки наконец-то начали считаться.

Бенволио Монтекки совсем не счастлив.

Сегодня шестое число декабря. За окном всю ночь мела и завывала вьюга, и с наступлением утра она так и не успокоилась. Сальери, опустошённый и измождённый, очень не хотел бы просыпаться, но зато очень хотел бы верить, что руки Моцарта, которые он видит во сне — тёплые.

— Ну где он?

— Ещё нет.

— А сейчас?

— Дамы, — да Понте не выдерживает и выпрямляется, отходя от стены и глубоко вздыхая с желанием как можно деликатнее и тактичнее объяснить, что не следует дёргать его каждую секунду, но замирает, слыша в коридоре чужие шаги. Лёгкие — это не Сальери. Так ходит только Моцарт. — Ai vostri posti, subi... то есть, тише и живо по местам! Я умоляю, Готтлиб, не перепутайте там торт с хлопушкой!

Моцарт только сейчас смог выдохнуть и немного пригладил волосы.

Коробка не помята, машина на стоянке… и свет в окне Антонио горит. Это самое главное.

Вольфганг проворно перескочил через две ступеньки и просочился в подъезд, воспользовавшись не до конца закрытой дверью. Ему ведь не может не понравиться, даже если он ужасно уставший после сегодняшнего дня. Он наверняка обрадуется и, может, даже рассмеётся. Может, даже тепло посмотрит на него, на Вольфганга.

Посмотрит с теми искрами в глазах, от которых перехватывает дыхание.

Вот и его квартира.