Он не искал чувств. Не искал привязанностей. Ему была без надобности компания для светских бесед и даже в музе он не нуждался, пока в его театре не появилась эта чёртова Кристина. Пока не прошла прослушивание благодаря своему весьма незаурядному голосу и миловидной внешности. Она была очень красива и неплохо умела очаровывать мужчин.
Ему казалось, что это лишь временное помутнение. Зов низменных желаний, не более. Что это пройдет, как уже проходило до этого. Ведь у этой девчонки не было ничего кроме милого личика и складной миниатюрной фигуры. Ничего особо выделяющегося кроме золотых кудрей и больших голубых глаз. Она просто пустая кукла и вскоре должна была покинуть его мысли. Должна была покинуть его театр, не выдержав конкуренции.
Месяцы шли. Девчонка не просто осталась, но ещё и укрепила своё положение в опере, явно не намереваясь останавливаться на достигнутом. Она раздражала его, мелькая перед глазами, была такой чертовски милой, заводя новые знакомства. Такой приторно доброй, подкармливая старых котов, которые уже не могли добывать себе пищу сами. И трудолюбиво занималась, занималась, занималась до позднего вечера.
Он пытался убедить себя в том, что девочка просто хочет всем понравиться. Что она мила лишь из корысти. Пытался очернить её в собственных глазах… но всякий раз забывал об этом, когда слышал её голос, когда видел её на сцене.
Приходя домой, он начинал загружать себя работой. Брался за любой вид деятельности, который был ему доступен. Спустя полгода дом блестел от чистоты. Все, даже самые маленькие, механизмы, антикварные часы и шкатулки работали как новые. Разработанная им за это время шумоизоляция — проложена в стенах, чтобы ни один случайный человек не услышал его игру. Однако стоило ему остановиться, как мысли вновь возвращались к этой девчонке, компенсировавшей недостаток таланта поражающим усердием.
Он пытался творить. С головой окунулся в оперу, написание которой забросил ещё в Персии, но работа остановилась, когда в его воображении донна Анна запела голосом этой белокурой хористки. Мужчина в ярости скомкал очередной лист бумаги, отбросив его в сторону. Даже здесь, в его собственном доме, в его мыслях, Кристина не давала ему покоя.
Он пытался рисовать до тех пор, пока в каком-то неадекватном порыве не отшвырнул от себя альбом с набросками. Вместо портрета действующей дивы на него с листа коричневой крафтовой бумаги смотрела Кристина.
— Да оставь же меня в покое! — воскликну он в потолок. — Я даже не знаю тебя. Не хочу узнавать!
Собственная память была к нему беспощадна. Он надеялся забыть то, что подслушал совершенно случайно. Но даже спустя год он прекрасно помнил, как во время первого разговора со своей будущей подругой, балериной Мэг, она упомянула, что любит иногда посыпать спагетти сахаром. Пищевое извращение так некстати совпадающее с его собственным.
— Проклятая память, — шипел он, в отчаяние хватаясь за голову. — Проклятый слух. Проклятое любопытство!
Он метался по своему дому как узник по тюремной камере. Узник, только что осознавший, что вскоре его должны казнить. Рухнул на софу, словно подкошенный, обхватив голову руками. Он надеялся, что если будет всё отрицать, то это пройдёт. Если не будет признавать эти эмоции, то и испытывать их перестанет. Это же самое банальное и низменное по своей сути человеческое чувство. Оно не живёт долго.
Ему казалось, что в собственном доме он задыхается. Сходит с ума в этих четырёх стенах и оттого ведёт себя соответствующе.
Мужчина сполоснул лицо холодной водой, не потрудившись вытереть насухо. Протез, заменявший ему нос, ужасно мешал дышать, а пуговицы осеннего пальто застёгивались слишком туго.
— Чёрт бы всё это побрал! — выругался он, надевая свою шляпу.
Ночной воздух должен был помочь. Должен был остудить его голову и вернуть хладнокровие… если бы не Кристина, которая в тоже самое время повернула на улицу Скиба.
Должно быть, эта трудолюбивая соловушка вновь задержалась и теперь вынуждена возвращаться домой по темноте и в одиночестве. Она на ходу застёгивала своё пальто и кутала в шарф длинную бледную шею. Щёки быстро разрумянились от холода, а с маленьких пухлых губ срывались облачка пара.
«За что мне всё это?» — думал мужчина, отводя взгляд от этой прекрасной северной нимфы.
— Эрик? — на грани слышимости позвал мягкий голос Кристины, этой безжалостной сирены. Он давно не слышал, чтобы кто-то произносил его имя.
«Она не могла звать меня», — убеждал себя он. Скорее всего это было обращением к её ухажёру или назойливому поклоннику, одному из тех, кто так настойчиво пытался вручить ей цветы после каждого выступления.
— Ты уверен, Эрик?
Мужчина зажмурился крепче, уверенный в том, что просто окончательно сошёл с ума.
— Только не пугай его, — умоляюще и с нежностью просил её тихий шёпот.
Он не хотел открывать глаза. Не хотел видеть того, к кому она обращалась так тихо, почти с интимной нежностью.
Хотелось забыться хотя бы на время. Скрыться в темноте и жить так же, как жил до этого, без постоянных мыслей о ней.
***
Эрик открыл глаза, обнаружив себя на деревянной скамейке в месте мало знакомом. Голова раскалывалась на части, словно её несколько раз ударили кувалдой. На губах запеклась кровь до сих пор тонкой струйкой вытекавшая из носа. На пустынной небольшой улочке по прежнему стояла поздняя ночь. Свет в окнах невысоких домов погашен, а входные двери из добротного дерева и железа закрыты на все замки.
Кое-как сев, он неловко обшарил свои карманы в поисках носового платка, а когда принялся стирать кровь с лица наугад, понял, что где-то успел ещё и лишиться своего лучшего протеза.
«Да что произошло?!»
Недоумевая, он прикрывал нижнюю половину лицо платком, пытаясь понять, где находиться и как попал сюда в таком жалком состоянии. Буквально недавно он стоял за калиткой на улице Скиба, планируя прогулку, пока не увидел Дае снаружи.
— Я просто предложу ему воды, матушка.
«Боже, Дае…» — ужаснулся он, услышав его голос из-за приоткрытой двери дома, рядом с которым он так нелепо расположился на холодной лавке. Ужасная мысль закралась ему в голову: «Я следовал за ней».
Кое-как поднявшись, на ватных ногах Эрик ретировался в ближайший проулок, ведущий на соседнюю улицу. Пошатываясь, он цеплялся за грязные стены словно после дикой попойки. Ему хотелось просто исчезнуть. Добраться до дома и запереться там на пару недель, а лучше пару вечностей.
***
Последующие дни он пытался восстановить самообладание и внезапно покинувшие его силы, позволяя себе неслыханное: спать до обеда и ходить по дому в одной пижаме и турецком шёлковом халате. К сожалению, проклятая память возвращаться к нему упорно не желала. Чёрная дыра, размером примерно в час пути до дома девушки, так и не заполнилась. Потерянный протез, впрочем, тоже канул в небытие в месте с этим часом.
Он просто ходил из комнаты в комнату, как неприкаянный дух. Вещи валились из рук и все дела оказались заборшены.
— Это уже никуда не годиться! — прикрикнул он на себя. — Соберись, Эрик!
Неспешно он убрал хаос в своём доме, оставленный в тот вечер. Нотные листы вернулись тетрадь. В сердцах брошенная на банкетку скрипка приведена в порядок и возвращена в футляр. К концу уборки он обнаружил незаконченный портрет девушки, кинутый за кресло у камина, и покачал головой, со вздохом признавая, что он пропал. Из этой передряги ему не выбраться.
С трудом он возвращался к привычному ритму. Заставлял себя принимать пищу по расписанию, заниматься музыкой, не забрасывать проекты, которые он намеревался хоть с минимальной выгодой воплотить через старых знакомых. Напоминал себе, что на верху уже не одну неделю полным ходом идёт подготовка к новому сезону и он уже и так пропустил бог знает сколько.
У мужчины был один проверенный путь наверх, ведущий прямо в самое сердце театра. Этот старый тоннель шёл в обход озера и подвалов, упираясь в стену старой кладовой. Со стороны театра вход в него был замаскирован огромным зеркалом. Предполагалось, что это помещение станет ещё одной гримёрной, но располагалось оно настолько нелепо, что от этой идеи отказались, поставив комфорт артистов выше.
— …Моё тело это клетка… — тихо напевал мужчина. Подходя к стеклянной двери, он смотрел себе под ноги и не сразу заметил, что на той стороне слишком светло. — Что держит меня от…
— Там кто-то есть?
Эрик вздрогнул от звука её голоса. Пока он был заперт в своём подземелье, наверху произошло, по-видимому, слишком много всего. Вместо привычно захламлённого помещения он увидел чистую, крохотную гримёрную… и Кристину, только что снявшую со своих узких острых плечей пальто.
Девушка озиралась по сторонам, пытаясь понять, откуда и от кого только что исходил напев. Её губы едва шевелились, словно она повторяла услышанный текст на родном языке, а тонкие брови сдвинулись к переносице, портя её детское личико этим серьёзным выражением. А мужчина боялся даже вздохнуть лишний раз, глядя на миниатюрную девушку за стеклом.
— Думаешь? — внезапно произнесла она в пустоту, двинувшись в сторону зеркала, чтобы прислониться ухом к стене, на котором оно располагалось. — Там кто-то есть?
Сердце Эрика билось слишком громко. Драгоценное время уходило, а он всё никак не мог найти хоть сколь-нибудь приличный выход из этой ситуации, кроме панического бегства.
— Правда? Сможешь это открыть? — спросила девушка.
«С кем она разговаривает?» — только успел подумать мужчина, когда механизм зеркала бесшумно пришёл в движение. Сам.
Он потерял секунды, пытаясь прикрыть то недоразумение, что заменяло ему лицо, по старой привычке. Попятился назад, хватаясь за шершавые стены, в попытке удержать равновесие, но продолжал смотреть на неё. На источник всех своих последних неприятностей.
— Тише, тише, — быстро зашептала она, подняв руки примирительном жесте. — Простите нас, бога ради! Мы не хотели пугать.
Он не понимал ничего. Просто продолжал стоять на месте как последний трус, прижимаясь к холодной стене и прикрывая лицо рукой.
Девушка не сводила с него глаз, извлекая из кармана своего жакета что-то небольшое, завёрнутое в платок.
— Я должна извиниться, — сказала она, протягивая ему свёрток. — Мне очень жаль, что так получилось.
Взяв предмет в свои дрожащие пальцы, мужчина на ощупь узнал свой протез. Он пытался унять сердцебиение. Найти хоть что-то, что логично могло бы логично объяснить то, каким образом этот предмет оказался у Кристины, но не мог.
— Ничего не понимаю, — почти отчаянно пробормотал он, глядя на завёрнутый в платок искусственный нос.
— Я всё объясню, только прошу, выслушайте, — пообещала Кристина, протягивая ему руку.