— Тебя так мало...
Подхватывает, вжимает в холодную каменную стену, вылизывает шею, глохнет от грохота собственных лопнувших тросов самоконтроля. К чёрту всё.
К чёрту, ведь если один раз попробовал — больше не остановиться. К чёрту, ведь даже если их здесь увидят — он знает заклятье забвения. К чёрту, ведь Пак Чимин — принц ядовитых змей и самое совершенное существо, какое только могло появиться во вселенной, — плавится сейчас в его руках, кусает собственные губы в попытках заглушить всхлипы и стоны и просит ещё...
Самим Основателям неизвестно, как это случилось. Наверное, всё дело в подступающем лете, в становящихся всё более долгими и жаркими днях, в аристократически бледной, батистовой коже, рубиново-красных губах...
Намджун никогда этими глупостями не увлекался. Нет, у него были отношения, но они ему быстро наскучивали, да и книги, к тому же, всегда привлекали сильнее. Конечно, Джин часто его поддевал на эту тему, но всё же не лез с наставлениями, а Хосок и Юнги были слишком заняты собственными сложноопределимыми чувствами, чтобы налаживать личную жизнь друга.
А потом они встретились взглядами, и Намджуну вдруг во всём огромном замке стало тише. Как будто всего на секунду весь мир замолчал, время дрогнуло и перестало идти, а вселенная, парализованная каким-то неведомым никому прежде заклятьем застыла безмолвной громадиной и затаила дыхание.
Пак Чимин.
Юный инкуб, одного взгляда которого хватило, чтобы сломать весь понятный до этого Киму мир напополам. Две недели он думал — пройдёт. Две недели старательно не смотрел в сторону Пака. А потом, волей случая, встретил его возле озера и не сдержался.
«Ты — Пак Чимин, верно? Прости, просто мы пару недель назад столкнулись у поля для квиддича, и я запомнил тебя»
«Ну а тебя трудно не знать, Ким Намджун»
Он тогда был только в шортах и белой, совсем тонкой майке. Намджун видел мурашки на нежных, покатых плечах и проступающие через ткань бусины (видно, от холода) вставших сосков. Солнце играло в серебряных волосах, и Киму вдруг нестерпимо захотелось коснуться их, растрепать, пропустить через пальцы (интересно, порежусь?)...
«Не хочешь... пройтись вечером?»
«Да»
Так легко. Существо из какой-то совсем потусторонней реальности, воплощение красоты и чувственности, юноша, которого все зовут принцем, сказал ему «да». Просто «да». И это было не последнее «да» от Чимина в тот день.
Они потеряли контроль так легко, словно так было спланировано кем-то свыше. Как будто судьба разрешила, что так будет лучше, и, подцепив их сердца длинными старыми пальцами, зашила их вместе.
Завтра лопатки и позвонки Чимина покроются синими пятнами. Завтра ему будет больно даже стоять. Завтра он проснётся в своей постели и, горя от стыда, вспомнит, как обхватывал ногами талию Кима, насаживался, просил ещё...
Возможно, он будет жалеть. Но это завтра. А сейчас Намджун сжимает чужие нежные бёдра, толкается языком в чужой рот и думает только о привкусе сочных, с кислинкой, морозных ягод, которыми пропитаны губы мальчишки.
И никакие заклятья не помогут. Никаким зельям его здравомыслия не вернуть, потому что Чимин — прекрасный, как первородный грех, тонкий, ластящийся, стонущий под поцелуями, которыми Намджун покрывает его кожу... он сводит с ума. Смотрит сквозь серебристо-чёрные, упавшие на глаза пряди дурным взглядом, дышит тяжело и просит...
быстрее... сильнее... глубже...
ближе.
Намджун вбивается в податливо льнущее тело, ладонями под чужую рубашку пробирается, гладит змею, чёрными чернилами по рёбрам струящуюся, зовёт глухим, сорванным шёпотом:
— Чимин...
сильнее... глубже...
больнее.
Внутри печёт невыносимый жар. Всё тело как будто пылает, и там, где губы Намджуна касаются белой, бледной, как будто сияющей в полумраке безлюдного коридора кожи, ожоги расплываются багровыми стигмами.
Чимин задыхается. Изо всех сил пальчиками за мощные плечи цепляется, мнёт ненавистную мантию (содрать бы к чертям всю одежду, чтобы оставить глубокие алые полосы на этих плечах...!), прижимается и надломленно стонет одно только имя:
— Намджун...
∘∘∘
— У кого-то была бурная ночь, — ухмыляется Джин, задевая изогнутым пальцем воротничок белой рубашки Намджуна. Под тканью стыдливо скрывается алый засос. — Ты же можешь свести его одним заклинанием. Зачем рискуешь?
— Мне нравится, — просто пожимает плечами Ким и тянется к блюду с печеньем.
Главный зал шумит, ученики гомонят, и только за длинным столом Слизерина среди шестикурсников вместо обычных бесед тихим шёпотом льётся из уст в уста главный, волнующий всех вопрос: «где Пак Чимин?»
— Где он? — Тэхён обеспокоено вертится на своём месте и ищет взволнованным взглядом среди ядовитых единственного друга.
— Проспал, — предполагает Хосок, а сам в сторону старосты змей смотрит, надеется ухватить тонкую улыбку.
Пак появляется под конец завтрака — как и всегда идеальный. Тёмные волосы при дневном свете ещё больше отливают серебром, в глазах мерцают холодные звёзды (а ночью сгорали планеты), губы тронуты мягкой улыбкой, походка сквозит превосходством.
Ебучее совершенство.
Проходит к своим, зная, что за ним десятки взглядов следят, но ощущает всего лишь один — тёмно-карих драконьих глаз со стороны львов — и не оглядывается. Садится за стол, шутит что-то про жаркую ночь со старшекурсницей и напоказ выставляет запечатанные поцелуи на собственной шее.
Намджун ухмыляется. Пусть даже никто не знает, кем на самом деле оставлены, но Чимин тоже не свёл их, не спрятал, а значит...
— Смотри ка, ему тоже нравится, — Джин не упрекает, и по его взгляду Намджун не понимает, подозревает ли старший, или это просто пришедшаяся к месту шпилька. А потом шатен лукаво щурится, и сразу становится ясно: — Кто бы мог подумать, что между слизеринским принцем и гриффиндорским гением есть что-то общее?
Намджун улыбается и ничего не отвечает.
Здесь всё и без слов очевидно.
∘∘∘
— С ума сошёл? Нас же заметят!
— Плевать. Я устал смотреть на тебя через весь чёртов зал и не иметь возможности поцеловать.
Чимин протестующе шипит, но отталкивать даже не думает. Наоборот — запускает короткие пальчики в волосы старшего, путает, тянется к чужим губам, трётся...
— Давай на третий этаж, там кабинет...
— Слишком далеко. — у Намджуна физическая ломка по младшему. Он не в силах себя контролировать и, если бы не остатки здравого смысла, жалко скребущиеся на дне сознания, то разложил бы Чимина сейчас же, у этой стены.
— Чёрт, Намджун, нас ведь правда... Намджун...
Стон срывается с губ Пака и тонет в широкой ладони, которой блондин накрывает рот юноши, услышав шаги из соседнего коридора.
Секунда. Две. Три.
Шаги растворяются, и воцаряется тишина, в которой Ким, кажется, слышит долбящее по рёбрам сердце (своё ли? чужое?). Он отнимает руку от губ младшего, но сразу же заменяет её своими губами, чтобы пресечь готовый вылиться на него поток ругани.
— Давай в следующий раз сделаем всё по-человечески? — предлагает Пак позже, застёгивая пряжку ремня (чёрт, и так после вчерашнего больно сидеть, а теперь...).
— Выручай-комната? — на секунду задумавшись, предлагает Намджун.
— Надо же, пятый этаж? А пять минут назад до третьего поленился добраться, — насмешливо щурится младший.
— Бессовестная клевета. Пять? Как минимум, двадцать, и ты сдался первым.
— Я не упрекаю, — (господи, эта восхитительная, ядовитая, сладкая улыбка... Намджун за неё сдохнуть готов)слизеринский принц одёргивает рукава мантии и откидывает тёмную чёлку со лба. — В конце концов, ты сам говорил, что мог бы кончить от одного моего голоса. — тянет насмешливо и левую бровь изящно заламывает.
(Вот же змеёныш. Красивый — сил нет)
Намджун ухмыляется, но не спорит. Ведь Пак прав — от его голоса у Кима как будто густая, нежнейшая патока по всему телу растекается.
— Когда?
— Сегодня ночью.
— Но завтра у тебя экзамен.
— Ты думаешь, я не сдам его, если проведу ночь накануне с тобой? — Чимин вдруг поднимается на носочки и горячо, вкрадчиво шепчет на ухо Намджуну, так что у того по всему телу мурашки бегут: — если ты так беспокоишься, то можешь устроить мне проверку. Сыграем. Ты будешь строгим профессором, а я — тем, кто сдаст весь зачёт на коленях. Согласен?
Намджун зависает, уставившись перед собой, но когда Чимин поднимает оброненный ранее том по истории магии и собирается как ни в чём не бывало уйти, перехватывает его запястье и рывком дёргает на себя, так что младшему даже становится больно.
— Не дай бог ты это в реальности провернёшь... — прямо в губы, без тени насмешки.
Вот так вот. Всего парой слов...
А Чимина как наотмашь по лицу бьют. Он чувствует, как внутри гнилью сворачиваются прежде расцветшие лепестки, и, глядя Киму в глаза, шипит спокойно и холодно:
— Я буду делать то, что хочу, с кем хочу и когда хочу. Ты мне не хозяин. А прямо сейчас отпусти мою руку, пока я не наложил на тебя круциатус.
Холодный блеск почерневших в мгновение глаз режет не хуже ножа, но Намджун его выдерживает.
А тем же вечером, в обеденном зале Чимин появляется без меток на шее.
∘∘∘
— Но он ведь тебе нравится, — непонимающе хмурится Тэхён, когда позже, укрывшись в самом тихом углу библиотеки, Чимин всё рассказывает.
— Не просто нравится, — голос Пака дрожит на опасной границе истерики. — Я в нём... господи, я настолько увяз, Тэ, я просто не знаю, что делать! Мне без него каждый час кажется вечностью, я постоянно о нём думаю, и ещё... и ещё у меня запястья пахнут им, и я не могу перестать замечать это. Я не хочу, чтобы это заканчивалось.
— Но тогда зачем ты наговорил ему всей той чепухи?
— Не знаю. Я разозлился. Он был серьёзен. Как будто... как будто действительно думает, что я бы так поступил!
— Он просто не знает тебя. Сколько вы знакомы? Месяц? Пару недель?
— По-твоему, это даёт ему право считать меня блядью?
∘∘∘
— Я проебался. — за окном — тёмная ночь, но Намджун сидит в гостиной Гриффиндора, смотрит в огонь и уже битый час проклинает себя. — Я обидел его, и не знаю, что делать.
— Чем обидел? — Сокджин рядом перебирает пергамент и даже не смотрит на друга, и так зная, какая на его лице эмоциональная погода.
— Я... можно сказать, я назвал его... Блять. Просто я так ревную, это какой-то невыносимый пиздец. Только вижу, как на него смотрят, и хочется всеми «запретными» разом воспользоваться.
— В Азкабане тебе будет сложнее зажимать его у каждой стены, — резонно хмыкает старший.
— Джин, что мне делать?
У Намджуна в груди ноет и гадко скребёт. Ему хочется прямо сейчас наплевать на все правила, ворваться в змеиные спальни, схватить Пака и, как сумасшедший, прижать к себе, без остановки шепча, что нуждается.
— Намджун, ты один из самых гениальных волшебников последних столетий, но, честное слово, порой ты такой идиот.
Младший Ким вскидывает взгляд на друга и, словно прочтя что-то в колющихся смешинками глазах, кивает:
— Ты прав. Я пойду.
∘∘∘
— Сумасшедший! Если тебя здесь увидят...
Слова тонут в требовательном поцелуе, которым Намджун впивается в пухлые губы Чимина, как только тот выходит из-за массивной портретной двери слизеринских покоев.
— Прости. — в спешке, дыша тяжело, будто пробежал марафон через весь запретный лес, тихо, сбивчиво, но твёрдо: — Я просто кретин. Не хотел оскорбить тебя, но ляпнул тогда эту чушь. Правда в том, что я просто с ума схожу по тебе, а ты... блять, Чимин, ты даже представить не можешь, что ты со мной творишь. И я знаю, что не могу требовать от тебя ничего. Но это пытка. И иногда мне кажется, что я готов по-настоящему убить кого-то из-за тебя.
— Ужас, — в глазах Чимина — мерцающий лукавый блеск, а на губах — ухмылка, обманчиво кроткая, мягкая. — Ты... — младший нежно касается пальчиками щеки Намджуна, — ... главное дыши, львёнок. Глубже... Глубже... Вот так... — (дьявол). — Знаешь, мне нравится то, что ты сходишь с ума. Но ты не сказал самого главного. Может быть, я и простил бы тебя, но пока...
Юноша невинно пожимает плечами, а Намджун чувствует, как губы сладкий яд жжёт, разъедает... А потом Пак добивает его:
— Я хочу большего, — ласковым шёпотом на ухо, поднявшись на цыпочки, чтоб губы коснулись чувствительной мочки.
Дыхание — жаром по коже. Ладонями под тонкую футболку, жадно скользя пальцами по животу, рёбрам, спине... Словно не хочет ни сантиметра оставить нетронутым. Чимин навстречу ему выгибается, голову запрокидывает, чтобы молочную шею открыть, пальчиками в чужие спутанные волосы зарывается и тихим вздохом тишину подземелий вскрывает.
∘∘∘
— У тебя волосы... — спустя час они, уставшие, сонные, лежат на постели в выручай комнате, и Намджун тёплым взглядом скользит по изящным чертам.
— М? — Чимин приоткрывает смежённые веки и смотрит на Кима. — Ты что-то сказал?
Старший бережно убирает со лба юноши прядку и улыбается:
— Волосы, говорю, у тебя очень красивые. То кажется, что они чёрные, то, как сейчас, серебристые... Как лунный свет. Но гораздо прекраснее.
(Лунный свет? Да, ты однозначно свихнулся...)
— И кожа. Она будто снежная. Кажется, что если я прикоснусь, то ты растаешь. Бред, да? — Ким вдруг как-то, почти виновато глядит на Чимина.
— Нет, не бред, — тот слегка качает головой и, кажется, в первый раз не насмехается.
— Ты же, наверное, уже устал от комплиментов. Тебе постоянно их говорят.
— Да, но твои... — Пак такой непривычно притихший и оттого кажется совсем хрустальным. — ... твои красивые. Я таких раньше не слышал. Скажи мне ещё что-нибудь.
Ким на секунду замирает, а потом костяшками пальцев касается мягкой щеки младшего (почти невесомо, но так, что Чимин чувствует, как разливаются искры под кожей) и шепчет, всего за миллиметр до поцелуя:
— Я люблю тебя, Пак Чимин.