Заброшенные города — вещь загадочная. И не особо редкая во Внешнем Кольце. Слишком много тех, кто хочет оторвать лакомый кусочек у беззащитного. Каждый разваливающийся дом, каждый разграбленный магазин, каждая остывшая котельная — они все повествуют свою трагичную историю. Разбитые окна, следы поджогов на обесцветившихся стенах зданий, порванный и испачканный чем-то тёмно-красным плюшевый медведь, бывший некогда чьей-то любимой игрушкой…

      Нуарикорр IX — одна из множества покинутых планет, проходящая вокруг тусклой, умирающей звезды. Раньше это был красивый, покрытый плотными лесами и солнечными лугами мир с несколькими крупными городами. Теперь же эта планета — белый шар, покрытый метровыми слоями снега, на поверхности которого бушуют непрекращающиеся снежные бури. Вечная пурга медленно обгладывает остовы некогда высоких бетонных зданий, превращая целые районы в сплошные арктические пустыни, оставляя нетронутыми лишь закопанные подвалы да ещё согреваемые ядерной энергией бункеры надеявшихся пережить ненастье людей. Они не хотели покидать свой «дом», и теперь уже никогда его не покинут. Их истощённые тела так и останутся навеки похоронены в холоде тоски и одиночества замерзающей планеты…

Одинокий путник, завёрнутый в тяжёлые одежды, прорезается сквозь толщи снега, не знавшего тяжести сапогов уже сотни лет. Над поверхностью ослепительно белого снежного ковра торчит лишь завёрнутая в тряпьё и укутанная в огромный капюшон голова, по которой барабанной дробью бьют сметаемые сильными ветрами снежинки. Путнику тяжело даётся такой переход, его тянет то в одну сторону, то в другую, из-за чего оставляемая им тропа хаотично змеится вдаль, пока не скрывается в покрове почти горизонтально летящего снега. Тем не менее, он упрямо продолжал плыть сквозь снежные толщи вперёд к своей цели — одному из заброшенных в незапамятные времена городу, чьи руины небоскрёбов хищно скалились на неизвестного, дерзнувшего бросить вызов здешней стихии.

      И вот из-за скрытого снежной вьюгой горизонта показались первые стены мертвых зданий, частично погребённые под горами снега — окраины едва уцелевшего города. Серый бетон, источенный ледяными ветрами, был покрыт глубокими ребристыми бороздами. Окна без стёкол давным-давно потеряли свои правильные формы, теперь они лишь зияющие в стенах дыры.

      Добравшись до того, что осталось от города, путник начал обыскивать один дом за другим. Улицы встречали его промёрзшими каркасами древних колёсных автомобилей, иногда показывающимися из-под сдуваемых буранами снежных холмиков, изредка встречались и закоченевшие останки прежних жителей этого города, лежавших или сидевших в позах, одним своим видом источающих безнадёжность и отчаяние. Те, кто сохранил свои лица, смотрели безжизненными стекляшками глаз в серое небо, затянутое плотными тучами. Остальные же просто лежали, скрючившись в попытках сохранить уже давно потухший огонёк своей забытой всеми жизни.

С каждым домом вещмешок на спине не особо рослого путника тяжелел и раздувался от набранных в него вещей. Одни его размеры уже могли заселить червячок сомнения в сердца многих атлетов и тяжеловесов в своих силах, но прогибающийся под тяжестью путник продолжал упорно переходить из здания в здание, из комнаты в комнату, из одного выкопанного подвала в другой. Лишь когда путник, с трясущимися от напряжения ногами, еле поднял свою ношу, в размерах почти превышающую его самого, он решил совершить привал в квартире одного из более уцелевших небоскрёбов.

      С трудом поднявшись по огромному сугробу до пятого этажа и пройдя вглубь здания к довольно тесному помещению без окон, служившему какому-то энтузиасту мастерской ещё до «морозного апокалипсиса», а после — перевалочным пунктом для тех безумцев, что отваживались прилететь на эту планету в поисках чего-либо ценного — путник с металлическим лязгом и тяжёлым грохотом скинул вещмешок у стены. В дальнем углу помещения стояла закоптевшая бочка с приваренной сверху решёткой, рядом с ней покоилось изодранное кресло с торчащими в разные стороны пружинами, а в стороне кучкой валялись обломки деревянной мебели, оставленные на дрова. В кресле сидел труп «охотника за наживой», всё ещё носящий на себе характерные одежды чёрных цветов. Аккуратно оттащив тело к противоположной от своих вещей стене и перетащив вещмешок ближе к креслу, одинокий путник занялся очагом, высекая трясущимися от холода руками из небольшого огнива целые снопы искр. Удар! Удар! Ещё удар! Очередной поток раскалённых добела искр всё-таки смог подпалить древесную стружку, рождая на свет маленький, но стойкий огонёк — первый за долгое время. Огонёк, мерно ползущий по скручивающимся от жара опилкам, слегка колышущийся на морозном воздухе, и постепенно растущий в полыхающее пламя, готовое дать тепло и жизнь своему создателю.

      Как только огонь в бочке достаточно разгорелся, заполняя комнату жаром и треском сырых обломков мебели, одинокий путник буквально упал в кресло, и несколько минут просто лежал, не в силах сделать хоть одного движения. Когда силы всё-таки соизволили вернуться в забитые плечи, а промёрзшие в пути рукава оттаяли, путник вяло потянулся за вещмешком, после чего разложил набранное, ненадолго задумался и, оставив большую кучу хлама, сложил обратно в вещмешок некоторые предметы, заметно облегчив его.

      Убрав вещмешок обратно, путник заметил, как его рука хаотично трясётся, будто встряхивая банку с газировкой, а пальцами стало сложнее управлять. Чёртов экзокостюм опять барахлит из-за избыточной нагрузки! Несколько добротных ударов по руке заметно снизили тремор до терпимого уровня, но в ближайшее время надо будет заново перекалибровать регуляторы микромоторов на этой руке, чтобы полностью избавиться от него.

      Разобравшись со всем, с чем нужно было, путник позволил себе по-настоящему расслабиться, вскрыв и поставив над огнём открытую банку консерв «Sparklin’ Meatz» с вырезанным нагревательным элементом и начав снимать лишнюю одежду. Первый тяжёлый пуховик буквально слетел на пол, за ним же полетел второй. Первая пара огромных и тяжёлых сапог осталась стоять у двери. Пара объёмных болоньевых штанов с подтяжками улетела к дальней стенке. Туда же полетели лёгкая куртка и флисовые брюки. Остались только самодельный термоизоляционный скафандр из изоленты, алюминиевой фольги и затемнённого визора из нескольких слоёв пластика — и обычная одежда под ним. Путник медленно снял шлем. Копна кораллово-красных волос упала на серебристые плечи, прикрывая тонкую бледно-зелёную шею — встряхнуть их не получится, так как растущие из-под волос и забитые под скафандр древесные отростки не дают свободно двигать головой. Окончательно сняв скафандр и оставив на себе свой ставший родным синий полукомбинезон с белой футболкой, Арбора, одинокий путник на этой планете, поёжилась от холода — рановато она начала раздеваться, помещение ещё не прогрелось. Непонятно как до сих пор живой термометр, висящий на боку вещмешка, показывал температуру: +7°C. Подумав про себя, что это лучше, чем ничего, Арбора дождалась когда консерва доготовится, придвинула кресло поближе к бочке, села в него и начала с чавканьем поглощать горячее, жирное и волокнистое содержимое банки.

      Как только Арбора закончила с трапезой, её взгляд непроизвольно задержался на теле менее удачливого «исследователя руин», которое Арбора не так давно перетащила к стене. На первый взгляд вполне обычный мародёр, не выдержавший испытаний этой жестокой планеты — таких только в соседнем переулке погребено под снегом не менее десятка. Тяжёлый пуховик, делающий кого угодно похожим на толстяка, был наполовину расстёгнут. Мраморно-белое лицо выражало мёртвое безразличие, а остекленевшие глаза вперились невидящим взглядом в серый бетонный пол под собой. Холодок пробежался по спине Арборы вопреки жару огня, заставив поёжиться. Ей вдруг очень захотелось как можно быстрее избавится от этого тела. Аккуратно, будто боясь потревожить неживого, она взяла его за подмышки и начала тащить из комнаты. Для такой хрупкой девушки это была непосильная задача. Волочащиеся ноги мелкими рывками шаркали по бетону, покрытая тающим инеем одежда размякла и всячески мешала крепко ухватиться. Когда Арбора, надрываясь, изо всех сил протаскивала тело через дверной проход, его рукав зацепился за торчащий из косяка гвоздь, из-за чего её руки выскользнули и Арбора кубарем повалилась назад, едва не вылетев наружу. Тяжело дыша, она встала и с досады пнула висящее на косяке тело. Из-под его одежды выпала бумажка…

      Промёрзшие развалины старого госпиталя стояли посреди обширного заснеженного пустыря, некогда бывшего прибольничным парком для пациентов. Хотя эта больница уже давно слилась с окружающим городом в сплошные бело-серые тона, но даже в таких условиях она всё ещё отличается от остальных развалин — из недр главного корпуса возвышался хищной короной мороза ледник, неизвестным образом вытянувший дюжину своих шпилей вверх на сотни метров. В одной из своих вылазок Арбора случайно наткнулась на этот остов погибшей надежды, и была настолько поражена этим нависающим, буквально вдавливающим в землю зрелищем, что не решилась приблизиться ни на шаг…

      Вернувшись в ставшую временным лагерем тесную комнату с креслом, Арбора вновь сверилась с бумажкой. Теперь уже без сомнений — найденная под курткой погибшего мародёра бумажка оказалась картой этого госпиталя, начерченной от руки. Что интересно — она показывала скрытый путь в подвальные помещения госпиталя, скрывающие что-то неизвестное — но несомненно интересное…

      Арбора стояла на площади перед главным корпусом госпиталя, не решаясь сделать шаг — слишком уж внушительным казался остов погибшей цивилизации, носящий двенадцатиконечную корону ледяных клыков, тянущихся высоко в небо. Что-то в воздухе казалось холодным, и не из-за задувавшей в лицо пурги — само пространство вокруг казалось мрачным и… скорбным? Арбора сделала первый шаг и сразу же замерла. Вместо того чтобы провалиться в снег по колено — её нога наткнулась на что-то твёрдое, не погрузившись даже до щиколотки. Её взгляд медленно опустился вниз.

      На промёрзший, свернувшийся в позу эмбриона труп.

      Внезапный порыв ветра накрыл окружающий мир стеной стремительно летящего снега, и спустя мгновение столь же резко остановился, открыв взору тайну этого места. Из-под сорванной шапки снега выглянули тысячи застывших в различных позах тел. Мраморно-белая кожа на наиболее сохранившихся проглядывалась сквозь изорванную буранами одежду, остальные могли бы называться везунчиками, если на них оставались хотя бы следы отвердевшей плоти. Вся эта гора мёртвых была выровнена в огромную площадь перед входом в госпиталь. Некоторые умерли спокойно, свернувшись и обхватив окоченевшие ноги. Некоторые продолжали бороться, и вечный холод с жестокой иронией сохранил их жажду жизни в безжизненных статуях. Кто-то не выдерживал и добровольно расставался со своей жизнью — их решение холод тоже не оставил без внимания, сохранив их последнюю позу слабости. Но больше всего было тех, кто даже после смерти тянулся к мнимому спасению. Огромное количество окаменевших рук тянулись к госпиталю, надеясь на помощь, заботу и тепло. Их уже не беспокоили ни отломанные морозом пальцы, ни содранная летящими снежинками кожа. Только желание жить.

      Арбора прошла ещё несколько неуверенных шагов, как вдруг неожиданно вскрикнула, завалившись вперёд. Её нога, казалось, просто провалилась в зазор между телами, но она чувствовала сквозь тяжёлую обувь — чьи-то цепкие пальцы ухватили её за ногу! Она попыталась её выдернуть, но без толку! Со всех сторон началось движение, и будто из ниоткуда выползли десятки одиноких, пошатывающихся фигур, медленно идущих куда-то вдаль, исчезая в пурге. Арбора почувствовала чью-то хвату на второй ноге, после чего что-то с силой дёрнуло вниз, и она увязла уже по пояс. Как бы она ни выворачивалась, брыкалась и пыталась выползти — всё было без толку, будто её погрузили в застывший цемент. Ветер завыл на одной скорбной ноте, как расстроенная флейта. Ещё рывок — и Арбора погрузилась по шею, оказавшись лицом к лицу с одним из мёртвых. Лишь один глаз был на месте — неподвижный, будто стеклянный, но с пробивающим насквозь взглядом. На месте второго была пустая глазница, забитая снегом. Взгляд смерти.

      Ещё один порыв ветра на мгновение накрыл всё вокруг снежной бурей. Арбора вернулась к чувствам стоя на четвереньках, с тяжелейшей одышкой и бешено колотящимся сердцем, будто только что марафон пробежала.