«Звучали мне призывом Бога

Твоих крестин колокола…

Я отдала тебе – так много!

Я слишком много отдала!»

М. Цветаева

      – Султанша. – Исмаил вздохнул, точно наконец решившись на что-то, после чего внимательно посмотрел на неё. – Пожалуйста, скажите, зачем вы хотите мне помочь?

      – Я поняла, что не могу поступить иначе.

      – Но почему? – Он растерянно пожал худенькими плечами. – Я просто не очень понимаю. Если вы радовались, что мы умрём, то для чего теперь…

      – Твой отец тебе сказал это?! – вспылила Кёсем.

      Мальчик испуганно потупил взор. Некоторое время Кёсем молча рассматривала его, затем устало вздохнула.

      – А ты похож на него, когда сердишься. – Скрестив руки на груди, она фыркнула. – И такой же упрямый.

      – Разве папа часто сердился?

      – И, как правило, на меня, пусть и молчал об этом. – Кёсем напряжённо отвела взгляд, и некоторое время хранила молчание. Теперь она сидела как на иголках. – Я не знаю, чем заслужила такие высказывания твоего отца, но пусть нас рассудит Всевышний. И всё же, когда тебе понадобилась помощь, то вопреки своей злобе он воззвал именно к моей защите. Если бы твой отец и правда верил своим словам, то разве бы доверил мне своего ребёнка? Подумай, малыш. Ведь ты уже умеешь думать…

      – Если папа – шехзаде, почему ваши слуги его оскорбляют?

      – Его не оскорбляют, – раздражённо нахмурилась Кёсем.

      – Хаджи Ага оскорблял. – Исмаил угрюмо опустил голову на подушку. – И стража.

      Наступила долгая пауза.

      – Исмаил, этого не повторится… – Голос султанши, когда она наконец заговорила, был очень тихим – почти стыдливым. – Ты прав. Такое действительно недопустимо.

      Мальчик в растерянности оглянулся на неё.

      – Не повторится?

      – Обещаю тебе, – взяв его за руку, ласково и с твёрдостью произнесла Кёсем, – твоего отца больше никто не посмеет оскорблять.

      Исмаил глядел на неё во все глаза; на несколько мгновений его личико озарил отблеск искренней надежды, однако он всё ещё с трудом сдерживал слёзы отчаяния и обиды. Чувствуя, как что-то у неё внутри начинает дрожать и рваться от боли, Кёсем погладила его по голове и, подсев ближе, с величайшей осторожностью обняла. Чуть помедлив, Исмаил прижался к ней.

      – А я ведь как-то пела тебе, знаешь?..

      Малыш растерянно захлопал ресницами.

      – Я не помню…

      – Ты был совсем маленьким. – Кёсем сконфуженно передёрнула плечами. – Это случилось после похорон Дерьи Хатун, твоей матери. Искандер и Зюльфикяр всё не могли тебя успокоить, вот и…

      – Я думал, это мне тогда мама приснилась, – моргнув, протянул Исмаил вполголоса. Кёсем сглотнула. – Вы… Я помню. Вы были как фея, в белом платье и с такой серебряной штуковиной в волосах...

      «Потому что я направлялась к Ахмеду, – подумала Кёсем, – а вовсе не собиралась коротать вечер в комнате хранителя покоев». Всякий раз после расправы над бунтовщиками и государственными изменниками разных рангов падишах неизменно приглашал её к себе, и ночь после громкой казни великого визиря Насуха Паши не стала исключением.

      – Белый атлас и серебро… Да, действительно.

      – Папа тогда был очень расстроен. – Исмаил грустно поджал губу. – Маму похоронили, и он в тот вечер так устал…

      – И пока я сидела с тобой, уснул под мою колыбельную. Прямо в кресле, – хмыкнув, припомнила Кёсем. – Отчасти затрудняюсь сказать, кто из вас больший ребёнок…

      Исмаил с явным любопытством покосился на неё, и молодая женщина внезапно покраснела.

      – Ладно, – промолвила она непринуждённо. – Будем снова читать про твоего султана-звездочёта? Пожалуй, пару глав этой нелепости я ещё смогу выдержать. – И Кёсем с неловкой поспешностью потянулась за потрёпанной повестью в чёрной с позолотой обложке, название на которой гласило: «Звезда Улугбека». Правитель Самарканда, прославившийся миролюбивым нравом, величайшими на Востоке достижениями в астрономии, масштабной просветительской деятельностью, а также трагическим концом в результате предательства собственного сына, был бессменным кумиром Исмаила.

      – Давайте, – невольно улыбнулся малыш. – Только это не нелепость, книга очень хорошая.

      – Ты когда-нибудь перестаёшь спорить?.. – пробормотала Кёсем, листая страницы в поисках закладки.

      – Я тоже, как султан Улугбек, хочу изучать звёзды, когда вырасту… – Исмаил чуть задумался, и его бледное личико на краткий миг озарилось прежней мечтательной улыбкой – но она погасла с ужасающей быстротой. – То есть… я хотел.

      – Солгите же ему, – украдкой оглядываясь, вздохнул Бюльбюль устало, когда они отошли в сторону. – В конце концов, если вы и правда собираетесь сами растить шехзаде, пусть он верит, что вы хотя бы пытались спасти его отца. Вам не составит труда помочь ему вырасти с этой верой… А о том, что это вы раскрыли нашему Повелителю истину о происхождении шехзаде Искандера, мальчик ничего не подозревает.

      Взгляд Кёсем скользнул по цветам Гевхерхан и множеству книг и игрушек, оставленных её сыновьями Исмаилу в подарок; мальчики желали сделать ему приятное, не догадываясь о тяжести его состояния.

      – Мне кажется, он знает, когда ему лгут… А может, когда я лгу. Это так странно…

      – Как же это, султанша? Ведь это ребёнок, ему и семи лет не сравнялось.

      Она обернулась, рассматривая безжизненно-бледное личико сына Искандера.

      – Сама не знаю.

      – Что же, султанша, у шехзаде характер?.. – Бюльбюль одарил её лукавой полуулыбкой. – Узнав его чуть ближе, вполне можно подметить куда больше общих черт с шехзаде Мурадом, нежели с его младшими братьями. Иной раз за беспомощностью и хрупкостью кроется стальной стержень.

      – И сердце точно хрусталь... – помедлив, прибавила Кёсем едва слышно.

      – Фикрет Ага, мы должны сказать ей, – тихо и настойчиво повторил молодой лекарь персидского происхождения. – Ведь султанша всё ещё верит, что её сын может выжить.

      Низенький дородный старик с пышными усами, у которого он состоял в подчинении, сухо посмотрел на ученика, после чего с тяжелым выдохом опустился на стул.

      – Он не сын ей, Садат. Не бойся так уж.

      – Как же это? Я был уверен, что…

      – Это сын прислуги. Хранителя покоев, которого арестовали вчера. Кёсем Султан взяла его под свою защиту.

      – Не хранителя покоев, – покачал головой Эрдем Ага. – Шехзаде.

      – Объясните же… – Садат растерянно воззрился на коллег.

      – Отец этого мальчика приходится сыном покойному падишаху Мурад-хану – и ныне находящейся в опале Валиде Сафие Султан, что куда прискорбнее. Это выяснилось недавно. – Эрдем устало прислонился к каменной стене. – Этого человека намерены казнить за его высокое происхождение и права на османский престол, но при этом любое ничтожество во дворце – с молчаливого одобрения хозяев, разумеется, – считает себя вправе относиться к нему как к прислуге, чья жизнь и честь ничего не стоят. Что удивительно, этой султанской фаворитке не приходит в голову, что однажды те же ничтожества могут поступить так с её детьми или же с ней.

      – Лицемерие и жестокость в одном ключе, – прищёлкнув языком, подвёл итог Садат. – Одно слово – Османы.

      – Предполагалось убить и ребёнка, пока отец в порыве отчаяния не обратился за защитой к ней. – Эрдем кивнул на Кёсем Султан, которая всё ещё разговаривала с гаремным евнухом. – И, в конце концов, султанша пожелала принять мальчика в свою семью…

      – И, к сожалению, всё было напрасно, – отозвался Фикрет, в который раз протирая лоб платком. – Приступ изначально был смертелен. Единственным способом проявить милосердие к этому маленькому шехзаде было не натравливать на него султанских вооружённых головорезов, действия которых, что очевидно, и явились причиной приступа. Такой удар для ребёнка со слабым сердцем.

      – Мы станем бороться до последнего...

      – Оставьте ваши иллюзии, Эрдем Ага. Мальчик здесь умрёт – пора это признать.

      …Хотя, как ей было известно из обрывков разговоров Зюльфикяра и Мелике, Искандер не особенно питал чувства к улыбчивой болгарской невольнице, которую судьба при активном посредничестве Хюмашах Султан сделала его женой, и которая запомнилась Кёсем лишь смешившими весь гарем нелепыми попытками предвидеть будущее, болезнь и смерть Дерьи Хатун поистине потрясли молодого человека. Минувшим четыре года назад октябрьским вечером, когда до слуха Кёсем, предвкушавшей романтический ужин с падишахом, внезапно донёсся тихий и невероятно печальный детский плач, и она, сдвинув брови к переносице и едва не наступив на свой шёлковый подол, заглянула в комнату хранителя покоев, вид у её хозяина был такой, точно он не ел и не спал, самое меньшее, месяц. Зюльфикяр поспешно склонился и двинулся ей навстречу, Искандер же был настолько убит, что едва отреагировал на её присутствие.

      – Простите нас, султанша. Мы, должно быть, помешали, – взглянув на её наряд, прибавил Зюльфикяр.

      – А что произошло? – понаблюдав за неумелыми попытками двигающегося как призрак Искандера убаюкать плачущего худенького мальчика лет двух от роду, шёпотом спросила Кёсем. Новоиспечённый паша коротко объяснил ей проблему. Смерть жены хранителя покоев и его траур стали для неё сюрпризом, и Зюльфикяр вежливо напомнил, что этим утром объяснял ей причину отсутствия Искандера Аги во дворце.

      – Ты как держишь ребёнка? – вместо ответа или выражения соболезнований сердито обратилась она к молодому человеку. – Да ты же сейчас его уронишь. О Аллах. Это невозможно… – Приблизившись, она решительно протянула руки, и Искандер, помедлив, растерянно передал ей крохотного, с глазами как у отца мальчика. Разглядев его черты в полной мере, Кёсем бросила быстрый, как бы изучающий взгляд на хозяина комнаты, после чего, стушевавшись, опустилась на софу.

      Спустя совсем недолгое время малыш затих, крепко обхватив Кёсем за шею, а пристроившийся рядом в кресле Искандер, с какой-то неловкой трепетностью погладив сына по голове, запинаясь, принялся благодарить её.

      – Когда есть годы практики, это совсем не трудно, – вздохнув, отозвалась она наконец. Искандер тепло улыбнулся ей, и Кёсем, заносчиво вздёрнув подбородок, тут же отвернулась. После краткого молчания она тихонько затянула одну из колыбельных своего детства, любимую некогда её сестрой, точно не зная, почему именно эта мелодия пришла ей в голову – укладывая собственных детей, она уже много лет предпочитала те, что, как утверждали служанки, передавались из поколения в поколение среди сестёр и жён падишахов.

Над твердью голубой есть город золотой

С высокими воротами, с прозрачною стеной.

В том городе сады, и травы, и цветы...

В садах гуляют звери нездешней красоты.

      Бархатные карие глазки с длинными ресницами сонно слипались; прислонившись щекой к её руке, малыш светло и как-то ласково улыбнулся ей, и Кёсем, узнав эту улыбку, почувствовала, как что-то болезненно сдавило ей сердце. Она закрыла глаза, стараясь не поддаться желанию броситься за дверь.

А в тверди голубой горит одна звезда –

Она твоя, о ангел мой, она всегда твоя.

Кто любит, тот любим. Кто светел, тот и свят.

Пускай тебя звезда ведёт дорогой в дивный сад…

      – Ловко вы с ним, – пробормотал Зюльфикяр некоторое время спустя. – А я пробовал петь нашу янычарскую, и ни в какую...

      – Кажется, заснул, – констатировала она, оборачиваясь. – У тебя прелестный малыш… – Искандер, опустив голову на большую улыбающуюся тряпичную куклу, бессовестно похрапывал на ручке кресла.

      – О… – Кёсем, саркастически приподняв брови, посмотрела на Зюльфикяра.

      – Простите его… Он много ночей сидел возле жены. – Паша тяжело вздохнул, взгляд его стал почти отрешённым. – Хатун, конечно, всегда была не от мира сего, но болезнь и близость смерти отняли её рассудок окончательно. То заходила в комнату сына с ножом, то пыталась разбить себе голову о стену, то воображала, что говорит с Фахрие Султан, – Дерью вырастила одна из служанок казнённой… А под конец часами глядела в потолок, твердя о неких женщине с евнухом, которые будто бы хотят убить её ребёнка.

      Сердце Кёсем сжалось. Она потерянно посмотрела на измождённого молодого человека, после чего, неожиданно крепко прижав к себе Исмаила, поцеловала малыша в затылок и принялась успокаивающе-ласково гладить по волосам, хотя тот вполне спокойно спал. Собственный роскошный наряд и праздничная обстановка во дворце внезапно показались ей постыдными и неуместными.

      – Им же холодно... – наконец нарушила молчание Кёсем, сконфуженно поглядев на спящих. – Паша, ты бы прикрыл окно.

      Она осторожно уложила Исмаила в единственную в комнате постель и, на мгновение в замешательстве остановившись возле его отца, заметила, что тёмно-серый плащ Искандера, прежде висевший на спинке кресла, теперь соскользнул на пол, бесформенно сбившись у ног хозяина. Кёсем автоматически оглянулась через плечо в поисках служанок, после чего, вздохнув, опустилась на одно колено, чтобы поднять его. В непосредственной близости дыхание забывшегося неспокойным сном молодого человека казалось особенно тяжёлым и сбивчивым, а его красивое лицо – как никогда осунувшимся и бледным.

      Порывшись в шкафу, она отыскала два толстых шерстяных одеяла и снова на цыпочках двинулась к спящим.

      – Аллах-Аллах. Вы этого ещё не бросили? – Зюльфикяр едва заметно возвёл глаза к небу. – Шехзаде Осман в пору летних дождей, Повелитель во время лёгкой простуды… Откуда эта навязчивая склонность кутать всех и вся?

      – Что ж, не все так непробиваемы к холоду, как престарелые янычары. – Искандер, дрогнув, что-то слабо прошептал во сне, и Кёсем, укрывая его, успокаивающе дотронулась до его плеча. Её губы дрогнули в едва заметной улыбке, взгляд стал неотрывным, почти жадным. Ей снова и снова виделось, как он укачивал ребёнка, едва держась на ногах от усталости, как, заглядывая ей через плечо, неуклюже и с беззаветной любовью гладил сына по голове, как со своей доброй улыбкой благодарил её за помощь, и чем глубже запечатлевались в памяти эти образы, тем более невероятным представлялся факт, что три часа назад она, попивая шербет с новым великим визирем, наблюдала, как полураздетое тело Насуха бросают на площади. Живительная сила, которую излучали Искандер и его ребёнок, казалась чужеродной под кровом падишаха мира – и всегда была самой сутью дома родителей Анастасии из Кефалонии, чуждого жестокости, лицемерию, супружеским изменам…

      – Султанша, да ради всего святого!.. – Двери с шумом распахнулись, и грузная черноволосая хазнедар гарема в замешательстве замерла на пороге. – Я… Я действительно прошу прощения, но вам незамедлительно велит прийти…

      – Ты на рынке, чтобы так кричать, Дженнет? – быстро оглянувшись на спящих, полушёпотом рявкнула Кёсем. – Выйди вон.

      – Что?.. – заморгав, переспросила калфа, но, поймав спустя мгновение взгляд главной хасеки, не решилась возражать и быстро ретировалась.

      – Султанша… – Зюльфикяр ошеломлённо воззрился на неё. – Но она хотела сказать, что вас ждёт Повелитель. Вы направлялись к нему в покои, когда вошли сюда.

      Кёсем вздрогнула всем телом; её сковал холод. В ужасе, будто очнувшись от неведомого зачарованного сна, она поглядела на пашу, затем беспомощно уставилась себе под ноги.

      Что она делает?! Как могла так забыться? Позволить себе такое, да ещё при солдафоне, неизменно доносившем Ахмеду о каждом шаге жителей дворца… Стыд, безумие.

      – Султанша, вам нездоровится?.. – осторожно окликнул её бывший ага янычар, приподняв одну бровь.

      – Мне нужно идти. – Кёсем резко поднялась и направилась к дверям, но, чуть погодя, снова остановилась и оглянулась на Искандера. Краска бросилась ей в лицо. – Я соболезную… Скажи ему, что я соболезную. А впрочем, как знаешь, – пробормотала она едва слышно и поспешно выскочила из комнаты.