Вот она, женская натура! Вы можете не любить друг друга, ревновать или даже вообще быть незнакомыми, но стоит прийти и попросить прокладки или обезболивающее, и тебе это дадут без разговоров. Ибо это женская солидарность и глубинное понимание проблемы вместе с сочувствием, когда наступают Красные дни календаря, те самые «праздники».
Честно говоря, я уже начала волноваться по поводу этих праздничных дней, но все скидывала на стресс и общий звездец происходящего. Хотя в тайне, наверное, надеялась, что меня бог таки избавил от них. Эх, мечты.
— Хреново выглядишь, — Лили заглянула ко мне за ширму.
— Сочувствуешь?
— Злорадствует, — фыркнула Руша, проходящая мимо.
— Какие вы добрые, — сарказм.
— Конечно, — фыркнула Лили. — Мало ли ты нас изнасиловать захочешь.
— Упаси Господь! — открестилась я. — Кто еще тут кого изнасилует!
— Честно говоря, не думала, что ты так разочаровалась в мужиках, — оскалилась Руша.
— Не очаровывайся, чтобы не разочаровываться, — хмыкнула.
В общем, поболела я два денька, а на третий, напившись сладкого чаю, пошла сдаваться Татчу. Который встретил меня словами:
— Ух ты, здоровая!
Как я поняла, меня ждали как минимум со сломанной ногой и на костылях. Или сразу на каталке. Моя слава идет быстрее меня. А вообще, надо найти уже наконец себе врача-секретаря, чтобы он меня спасал каждый раз и лечил. Иначе действительно с такими-то талантами в ящик сыграть не долго.
Позднее стало ясно — Портгас на меня дулся, да и вообще многие стали смотреть на меня по-другому, мелочь просто назвала меня «сердцеедка». Только Адо смущенно краснел ушами в цвет волос и сваливал куда-то под крыло Марко, медленно и верно набиваясь ему в ученики.
Неожиданно за помывкой посуды пришло осознание, что попривыкла. Пообтесалась на Моби Дике. Как-то смирилась, что ли? Выучила где кают-компания, камбуз, лазарет, уже не спотыкалась в полутьме в коридорах, на море уже не смотрела, как на чудо света, и даже без страха сидела на фальшборте, смеясь над рассказом Харуты, вытягивающим меня в редкие перерывы на перекур. Приветливо кивала Висте, смело отвешивала подзатыльники юнгам, что театрально хватались за сердце.
— Вы меня убиваете, госпожа! — хохотал Джереми, пока Луи весьма натурально изображал падение в обморок.
— Скоты малолетние.
Я буду скучать.
— Так ты на следующем острове сойдешь? — Харута ловко запрыгнул рядом со мной на фальшборт.
— Да, — кивнула прикуривая.
— А может, останешься? — внезапно произнес он и улыбнулся. — Пойдешь в мою дивизию? Ну или к Татчу? Он не откажется. Да и Отец скорее всего против не будет.
— Ты меня в роли пирата вообще представляешь? — рассмеялась, едва не поперхнувшись дымом от такого щедрого предложения.
— Ну, мы тебя защитим! — тут же заявил Харута.
— Нет уж, лучше уж я буду сидеть на берегу и смотреть на горизонт в ожидании…
— Меня ждать будешь? — внезапно заржал кто-то. Я дернулась, оборачиваясь.
— Э, Тич! Думаю, она будет сидеть и ждать Татча! Хотя, нет! Ты будешь ждать меня, да? — засмеялся Харута.
— Неа, — мотнула я головой, как-то подрастеряв веселый настрой, но попыталась все же вернуть его себе. — Буду ждать Марко.
— Очень лестно с твоей стороны, — раздалось рядом хмыканье Феникса. — Потому что ты вряд ли дождешься.
— На то и расчет! Буду отшивать всех, прикрываясь мнимым обещанием дождаться несуществующего возлюбленного, — фыркнула. — Никто и слова сказать не сможет, буду уважаемой дамой, начну разводить кошек, курить, стоя на берегу моря, глушить потихоньку винишко и радоваться своей независимой и свободной жизнью до конца своих дней.
— А еще ты будешь злобной, потому что…
— И у меня будет тайный гарем из любовников, — добавила.
— В твоих фантазиях? — не знала, что брови Феникса настолько передают настроение своего хозяина, взлетая вверх еще выше.
— Может быть, — не стала отрицать очевидного.
— Скучные же у тебя планы на жизнь, — покачал головой Харута.
— Ну почему же? Личный гарем еще никто не отменял, а приключения на свою задницу я прекрасно собираю, даже не ставя себе цели.
— Все равно скучно.
— Зато жить буду долго! В отличие от некоторых! — на последней фразе прикусила язык. Но слово не воробей, вылетит — не поймаешь.
— С твоей тягой собирать неприятности, готов поставить свои зубы, что мы тебя переживем! — сказал кто-то из поваров из другой дивизии.
Моя слава действительно шла впереди меня.
— Эй, работник месяца! Какого дьявола ты прохлаждаешься?! А вы чего мою девчонку от работы отвлекаете, а? — Татч возник грозным силуэтом позади собравшейся толпы и прищурился с угрозой. Сидящий рядом со мной Харута медленно начал сползать с фальшборта на палубу.
— «Моя девочка», — передразнил двенадцатый комдив четвертого и растянул губы в ехидненькой улыбке. — На молоденьких потянуло, Татч?
Я коротко хохотнула и с иронией посмотрела в сторону Харуты.
— А ну! — полотенце едва не прилетело пошляку по макушке.
— Жених и невеста! — высунул язык тот дразнясь.
— Детский сад, штаны на лямках! — рассмеялась, кидая окурок за борт.
— Ну ты это, подумай еще над моим предложением, хорошо? — сверкнул минипут улыбкой.
Кивнула ему поспешно, уверенная в своем отрицательном ответе.
Пират. Ну-ну, конечно, держи карман шире. Еще и женой коку пророчат. Умора.
Я же, стоило мне спрыгнуть на палубу следом, тут же пригнулась, пропуская над головой белоснежное полотенце, которым махнул чем-то явно недовольный кок.
Днем носясь по камбузу, вдыхая ароматы еды и собирая потным лицом испарения, как-то не было особо времени думать о чем-то постороннем. Один из поваров по имени Роц, как-то заметив, как, медленно и непрактично тратя время, я нарезаю лук полукольцами, отобрал у меня монструозный нож и показал мастер-класс, лихо покрошив несчастный лук на аккуратные колечки, после чего вручил мне обратно орудие труда и в приказном порядке заставил меня отрабатывать мастерство. К дню так четвертому у меня даже начало что-то получаться, пока не нарисовался вездесущий Татч грозной тучей за спиной, напугав так, что на ужин пиратам едва не отправились мои пальцы.
В общем, приставили меня к одному из поварят. Молоденький кудрявый парень явно сей порыв своего начальства не оценил, но куда деваться? Вот мы друг на друга и зыркали под его тихие ругательства о моей криворукости.
Готовка становилась моим личным кошмаром.
Но это здорово отвлекало от невеселых мыслей, так что я, скрипя зубами, куковала над мойкой, овощами и теперь еще и науку правильной готовки познавала.
Только вот это было днем. С раннего утра до вечера. А вот ночью…
Ночью мысли, скользкие и противные, пропитанные неуверенностью, страхом и муками совести, оплетали разум. Никогда не считала себя шизофреником, но порой, ворочаясь сначала в гамаке, потом в конце концов перебираясь на пол, мне мерещилось, что даже тени по углам смотрели на меня с немым укором. Шум волн и звуки корабля с далекими взрывами смеха, скрипом снастей и свистом ветра шептали мне о том, что если не я, то кто?
Кто?
Да никто. История должна идти своим путем. Иначе бы этой истории не было.
Я раздраженно вертелась, пытаясь найти удобное положение, гремя выпирающими косточками, больно ударяясь ими об жесткий пол, скатываясь с пыльного матраса, шипела проклятья и пыталась спать.
Сны были полны мутными образами, смесью из далеких воспоминаний о мультике, где нарисованный мир причудливо смешивался с миром реальным.
Мне снилась смерть Эйса. Вот только нарисованная картинка сменялась реальными чертами лица. Этой россыпью крупных веснушек на лице, лихо сдвинутой шляпой, небольшим шрамом под губой, темными-темными глазами.
Самым противным и четким, выворачивающим разум и чувства наизнанку, был один образ, заставляющий глухо стонать сквозь сжатые зубы на запястье-ладони или уголке тощей подушки.
Яркие красные бусы.
Совесть.
Короткое слово, но сколько смыслов в нем — не перечесть. Честно? Я надеялась, что она у меня сдохла уже давно, но куда там!
Разум говорил, что не мое дело, подкидывал кровавые картинки, а сердце ныло. Нещадно. Нарисованные персонажи это одно, а вот живые люди…
Я продолжала цепляться за ускользающую уверенность в правильности своего решения ни во что не вмешиваться.
А после того как поймала себя на том, что умиротворенно наблюдаю за пиратами и получаю от этого удовольствие, чувствую спокойствие и уют, греясь поздним вечером в обществе, по сути, отпетых головорезов, что засели в кают-компании, ужаснулась.
Настроение стремительно скатывалось в минус. И чем дальше шли дни и летело время, тем тяжелее становилось и морально и физически. Молчаливость и угрюмость стали все чаще моими спутниками вместе с усталостью. За последнюю неделю меня раза четыре звали на дружеские посиделки, но я старалась откосить под всеми возможными предлогами.
Первый раз это прошло без проблем, но чем дальше… Харута попытался меня даже развести на душевный разговор. Да и принц на своей огненно-жопной тяге примчался меня «развеселить», чем еще сильнее убил во мне желание сидеть среди… мертвецов.
Ночью я спала… да не спала толком. Усталость и недосып накапливались. В один из дней заморенная до состояния зомби, пару раз пропустив мимо ушей момент, когда меня звали, начала косячить на ровном месте. Все валилось из рук, летело туда, куда не следует, и вообще… Едва не сбила с ног одного из коков. В конце концов просыпала редьку, опрокинув ящик, да так вовремя, что один из подавальщиков на этой чертовой редьке поскользнулся и перевернул кастрюлю с кашей. Отделался испугом и ожогами, но в лазарет все же попал.
Под весьма недобрыми взглядами принялась собирать редьку, тут же соскребая с пола горячую кашу, что пришла в негодность.
И вроде бы стыдно должно быть, но в душе ворочалось лишь раздражение и бессильная злость.
— Растяпа! — кто-то из пиратов раздраженно цыкнул. Но под взглядом пришедшего на маленькое чрезвычайное происшествие Татча замолчал и только рукой махнул.
Подзатыльник был не болезненным, но обидным. От Татча, как оказалось, получить его было еще обидней.
Даже несмотря на то, что за последнюю неделю я старательно пыталась дистанцироваться от него и от других ребят, что все равно продолжали забираться под кожу и ребра, пробираясь к душе. Присутствовали в мыслях и травили мое «черное» сердце.
— Какого черта? — кок сердито окинул мою мрачную и вконец заебанную персону.
— Не выспалась, — зло огрызнулась, не сумев сдержать раздражение.
Это же надо было так…
На обычно добрые с какой-то веселостью глаза легла нехорошая тень.
— Ах вот оно что! — мужчина нехорошо усмехнулся. — Видно, мало я тебя гоняю и зря жалею, если есть силы не высыпаться… Что же, это поправимо. Дежурная по кухне вечером будешь ты.
— Ладно.
— Одна.
— Что? — от неожиданности даже приоткрыла рот. Кухня на Моби Дике была немаленькой. Одна только посуда и кухонная утварь, не говоря уже про все остальное! Убирать это в одиночку — вся ночь уйдет!
— Что слышала, — совершенно спокойно и серьезно заявил четвертый комдив и, еще раз посмотрев на «картину маслом», добавил. — И поторопись убрать, тут люди ходят. И если у тебя проблемы и хреновое настроение — не стоит его проецировать на других.
— Так точно, — буркнула.
Вечером меня оставили на моих воспитательных работах. Бессонная ночь давала о себе знать, да и весьма неудачный денек не прибавлял энтузиазма. Минут десять я просто сидела на лавке, устало и безразлично рассматривая фронт работ, после чего со вздохом приступила к уборке.
Злости не было. Была лишь тупая усталость и механическая работа, что заставляла ныть мышцы и прочищала голову, оставляя там спасительную пустоту. Постучи, и гул послышится.
Наверное, мне это было нужно, так как, заняв руки, не оставалось сил еще и думать о чем-то тяжелом.
Когда корабельный колокол пробил четыре склянки*, на пороге камбуза появился Татч, придирчиво осматривая свои владения, останавливаясь на мне, замершей со шваброй.
— Ну?
— Еще не закончила.
— Вижу, — мужчина уселся на лавку и закинул ногу на ногу, наблюдая за моей работой. — Может, просветишь, что у тебя опять не так?
— Нормально все.
— Женщины, — хмыкнул кок. — Если бы у вас все было действительно нормально, у мужиков бы никогда с вами не было проблем. Выкладывай давай, беда моя.
— Да нормально все. Просто… очередной заеб в голове, — передернула плачами и отжала тряпку. И ведь даже не соврала. В голове очередной сдвиг, борьба бобра с ослом и сумбурное противостояние здравого смысла с совестью. Всего-то проблема морального выбора.
Всего-то…
— Не матерись.
Вздрогнула. В носу противно засвербело, а в глазах защипало. Тихо переведя дыхание, поджала губы и порадовалась, что при таком совсем не ярком свете моего лица не видно.
Закусила губу, жмуря глаза, незаметно выдыхая.
Господи, как же я хочу домой. К папе. К брату. К мамочке…
Хотелось отбросить швабру и просто шлепнуться на этот пол тощей задницей, закрыв лицо руками, и зарыдать от души. Поорать, поистерить вдоволь, чтобы всю навалившуюся тяжесть, что давит бетонной плитой, смыло нахрен. Со слезами это возможно, а вот такая же соленая вода чужого моря в этом мне совсем не помогает.
Как же все раньше просто было. Понятно. Предсказуемо. Дом, работа, сон. Унылые дни, наполненные меланхолией на грани депрессии, и бесконечное «завтра», что отражалось от стен пустого дома.
Я ведь собаку завести хотела. Может, немецкую овчарку, может, лабрадора, или голден-ретривера, в конце концов. Да хоть кого-то живого, чтобы в одиночестве с ума не сходить. Думала, вот куплю щенка, жизнь изменится…
Щенка я так и не купила. Все «завтра» да «потом». А сейчас… жизнь изменилась. Да так круто, что не знаешь, что со всем этим делать. И куда бы сбежать.
Пиратский корабль, эффект бабочки и желание застрелиться. Или за борт кинуться, один хрен — жить не хочется. С такой жизнью, от которой башню срывает, вообще мало чего хочется.
Дурацкий сон.
Нескончаемый абсурдный глюк.
— А может, останешься? Пойдешь в мою дивизию? Ну или к Татчу? Он не откажется. Да и Отец скорее всего против не будет.
А на языке соль со вкусом крови. И горечь такая, что плеваться хочется.
Девчонки-медички, что не особо любящими взглядами провожают, благо хоть жить не мешают, и то хлеб. Хотя шикают, когда я в душе зависаю. Мол, воды много трачу. Но если еще и нормального душа лишусь, так точно рыбкой с фальшборта можно в море нырять. Хреновой, к слову, рыбкой, плавать-то я так и не умею.
Пираты, которые относятся пусть и не как к родной, но тепло. И не обижают даже. Да и на пиратов мало похожи, пока в руки оружие не возьмут.
А ведь могли бы. Как в той песне.
А женщины — беда на корабле,
Пускай они нас мучат на земле,
А в море с ними быстрый разговор:
Берем их силой, а потом за борт. Хэй!**
Татч, кажется, дремлет, привалившись к стене, когда я заканчиваю уборку где-то к четырем часам утра. Впрочем, просыпается он мгновенно, но смотрит без сочувствия.
— Проводить?
Огрызнулась бы, да сил не осталось. Ну и незачем, на самом-то деле. До своей каморки в нынешнем состоянии, казалось, будто как от Москвы до Китая раком идти. Давя зевок вышла на палубу в сопровождении комдива и поплелась к себе, вздрагивая от холода. Где-то далеко за горизонтом начало пока еще неуверенно светлеть небо.
Утро.
Спать хочу-не-могу.
Еще и этот волчий час.***
Какой-то подозрительный стук сквозь общий фон уже привычных звуков корабля заставил остановиться и прислушаться.
Стук повторился.
— Татч? — окликнула я так же прислушивающегося мужчину.
— Тихо, — шикнул комдив хмурясь. После чего направился к фальшборту и заглянул за борт, перегнувшись и подозрительно щурясь, вглядываясь в темные волны. Боязливо подкравшись сзади, выглянула из-за его бока.
Тихий стук повторился. В воде было что-то темное, но уловить, что именно, мне не удалось, но похоже было на кусок дерева.
— Дерево?
— Кусок мачты, — хмуро отозвался кок. — Иди-ка ты к себе, Уль. Спать.
— А?
На меня посмотрели мрачно и даже угрожающе. Я снова заглянула за борт и тут же ухватилась за рукав белой рубашки Татча.
— Там человек. Вроде бы, — тот тут же вгляделся туда, куда я смотрела. Смотрела я чуть поодаль, периферическим зрением то и дело вылавливая еще какие куски дерева, что когда-то, скорее всего, были кораблем. — Татч?
Тот не обратил на меня внимание.
— Человек за бортом! — внезапно закричал он громко и отчетливо, от чего я подскочила, не ожидав, что напряженную тишину вот так вот неожиданно прервут.
Моби Дик, как я уже могла убедиться, никогда не спал. Ночью на нем, конечно же, было тише и на корабль опускалась дрема, но и только. Буквально через пять минут на палубе начали толпиться пираты и меня тут же оттеснили в сторону.
Занималась заря, бледнели сумерки. И все отчетливее было видно, что Моби Дик оказался рядом с обломками, очевидно, потерпевшего по каким-то причинам крушение корабля. На одном из таких обломков как раз и был тот самый замеченный человек.
Под шум и гам обломок вместе с телом подняли на палубу. Человек был привязан к обломку веревкой и причем явно делал это сам, очевидно боясь утонуть во сне. Также к себе он привязал какой-то деревянный ящик, которым явно дорожил.
— Не жилец, — коротко оповестил Феникс, присаживаясь рядом с трупом.
— Совсем недавно концы отдал, — вздохнул кто-то из пиратов, явно разбираясь в этом деле, и стащил с головы шляпу.
— Дозор?
— Нет. То ли торговец, то ли пираты. Да и судя по обломкам, бедолагам не повезло попасться Морскому Королю.
— Хреновая смерть.
Встрепанная Мими, которую разбудили на случай оказания медицинской помощи, мрачно поправила теплую накидку на плечах и вздохнула:
— Не мой клиент. Жалко паренька.
До этого молчаливый Эйс потянулся к ящику и, вытащив свой кинжал из ножен, перерезал веревки и с интересом чуть ли не обнюхал ящик, явно не особо смущаясь, что он принадлежал мертвецу.
— Тут явно что-то ценное, — со знанием дела протянул Портгас, сильным ударом загоняя под крышку лезвие кинжала, сосредоточенно прикусив слегка высунутый язык. С треском выломав замок, парень ловко убрал кинжал обратно и откинул крышку, тут же восторженно присвистнув.
— Татч, да ты сорвал Джек Пот!
— Что?
— Дьявольский Фрукт! — объявил Эйс, вскидывая вверх руку с какой-то фиолетовой покрытой завитушками хренью.
В груди что-то оборвалось. Пираты загомонили, фрукт оказался в руках у Татча, а труп молодого мужчины, что был хранителем этого яблока раздора, для них, видимо, потерял всякий интерес. После пираты спустили на воду шлюпки, обследуя обломки, но, не найдя ничего интересного, вернулись. После чего скинули труп обратно в море и, выдержав небольшую тяжелую паузу, снова загомонили.
Все это время я стояла в стороне, смотря сквозь всех этих людей. Сна не было ни в одном глазу.
Татча поздравляли, хлопали по плечу. У пиратов Белоуса считалось, кто нашел — тот и владелец. И так как всех созвал Татч, то и фрукт принадлежал ему.
Едва передвигая ногами, скрылась в коридоре и, доплетясь до своей каморки, тихонько прикрыла дверь, после чего скатилась по ней спиной, оседая на пол безвольной тряпочкой.
— Это пиздец, — прошептала едва слышно. — Полный пизде-е-ец.
Пальцы вцепились в волосы до тянущей боли на коже головы. Нервно покусывая зубами губы, срывая только поджившие огрубевшие сухие корочки кожи, вдыхала протяжно через нос и выдыхала через рот. На четыре счета.
Вдох и выдох.
Говорят, так йоги медитируют. Не знаю, как им, а мне не помогало.
Вдох-выдох.
Дыши, Уль. Дыши.
Это тебя не касается. Не твое это дело. Не твое.
Все нормально. Так, как и должно быть. Ты ничего не можешь сделать.
Эйс… каково было Эйсу, который самолично вручил Татчу в руки причину его смерти? Таких подробностей там не было.
Плевать, что этот парень не стесняется помародерствовать, обобрав мертвеца. Какая разница, если ему уже все равно? Ему этот фрукт уж точно уже не нужен.
У них тут другие понятия. Не те, что были в моем времени и мире. И не мне их судить. Не мне осуждать.
В том дурацком мультике вообще многих подробностей не было. На экране этих персонажей нельзя было потрогать, дотянуться, поговорить, почувствовать тепло, пересчитать шрамы. Они не пахли медом и специями, как Татч, не отдавали дымом и мясом, как Эйс. Не оседали изысканным тонким ароматом дорогой косметики и парфюмом, как Изо, что ловко управляется как с различными кисточками для макияжа, рисуя стрелки так, что любая девушка обзавидуется, так и с пистолетами в своих руках. У этих рисованных картинок нельзя было одолжить сапоги, как у Харуты. Невозможно было вздрогнуть от какого-то мороза по коже, когда тусклые, почти бесцветные глаза Марко Феникса смотрели, казалось, немного куда-то в сторону и насквозь.
Они люди. Страшные. Добрые. Интересные. Разные.
Живые.
В небольшое оконце иллюминатора пробивался золотисто-алый луч уже разыгравшегося во всю утра, когда я ползком кое-как доползла до своего матраса и, ежась, стащила с него плед, взобралась на гамак, кутаясь в теплую полушерсть, невидящим взглядом смотря сквозь падающий свет. Пылинки кружились в карусели, словно медленные песчинки в песочных часах.
Протянув руку, подставила кончики пальцев под луч падающего света.
Время.
Времени мало.
Всегда мало.
И сейчас его катастрофически мало.
Воспаленные глаза закрылись сами. Впервые за долгое время я провалилась в глубокий сон без сновидений.
В этот день мне устроили выходной.
Первый и последний.
Мертвецам все равно.