И все же. Сопли и слюни на кулак мотать было как минимум бессмысленным занятием. А вообще я бездарно тратила время. Хотя куда уж теперь-то было спешить и торопиться, если так подумать?
Мысли бродили в голове долго, обсасывая сложившуюся ситуацию и так и эдак, благо времени у меня на это было предостаточно, и в конце концов все сводилось к тому, что надо было что-то делать.
Хоть что-то.
А не ждать у моря погоды.
Иногда бывает момент, когда в череде апатичных и депрессивных дней наступает проблеск. Очевидно, последний порыв измученного тела и психики в попытке вырваться из камеры пыток, куда их загнала несчастная владелица. Возникает откуда-то безбашенная решимость к действиям, желание отбросить все и наконец поставить точку.
Кто-то после таких порывов вешается. Кто-то опять залезает в свою скорлупу. Ну а кто-то бьется до последнего и либо побеждает, либо тоже выходит из окна, ни с кем не попрощавшись.
Потому что уж лучше ужасный конец, чем ужас без конца.
В одну из бессонных ночей пришло простое и ясное понимание. Точнее, осознание того, что ранее отрицалось. Я в жопе, и это не лечится. Конкретно этот случай не лечится ну просто никак.
Идиотизм — болезнь неизлечимая. Впрочем, осознание проблемы — уже первый шаг к ее решению.
Хотя в моем случае… Оставь надежду всяк сюда входящий. Девиз по жизни. Так и запишем.
Пессимистичные мысли и размышления сводились к тому, что я в любом случае скопычусь и это неизбежно. А неизбежное надо принимать с гордостью. Наверное.
Где же раньше были эти героические мысли?
— Адо, — мальчишка-картограф, который, как оказалось, уже давно и прочно гулял под личным руководством Феникса и, кажется, был его «глазами и ушами» в тылу у возможного врага, то есть меня, пребывающей «в танке», отвлекся от каких-то своих мыслей. — Сколько нужно времени, чтобы добраться до острова Драм от нас?
— Остров Драм? Это из первых островов Гранд Лайна? Около трех месяцев.
Точно. Мы же сейчас как раз на первой половине, в том самом Раю…
Чисто теоретически, если так подумать и сложить. Эйс прошвырнется по островам, решит проведать брата, засветится в Арабасте и…
Луффи получит на свою голову сто миллионов за Крокодайла, пересечется с Тичем, сбежит на Небеса и…
Приключение на острове зомби-апокалипсиса. А дальше? Не помню.
Сколько времени продолжалось приключение команды Мугивар до Маринфорда? Полгода? Больше или меньше? Но явно не целый год, так как Луффи после двухлетнего перерыва девятнадцать. Если бы он плавал целый год или около того после своего дня рождения, то ему стукнуло бы двадцать.
Если сложить весь приобретенный опыт проживания в этом мире, то где-то как раз полгода. Возможно, меньше — у Эйса есть его собственная серферная доска на жопной тяге. А также его гонит жажда мести. Месяцев пять. Худший вариант — четыре. Минус полтора моего пиздострадания.
Грубо говоря, три месяца.
Очень грубо говоря.
— А первый комдив сейчас спит? — вопросу полагалось быть мысленным, но что-то пошло не по плану. Адо, окинув меня крайне удивленным взглядом, покосился на часы, что были намертво приколочены к стене лазарета.
— Не знаю. Вряд ли.
— Ладно. Проехали, — вздохнула тяжко и по новоприобретенной привычке потерла висок. Перед глазами размывалось от усталости и бегали противные мушки. — Слу…
Мир кувыркнулся, перевернулся, и я покачнулась, налетела на тумбочку, с грохотом сметая все то, что на ней стояло, едва успевая кое-как отвести свое тело мимо койки Татча, падая на пол под испуганный крик Адо.
***
— У меня две хорошие новости, — голос Мими будто вбивали в череп молотком. — Первая — ты жива. Вторая — ты вышла из комы. Точнее, нам удалось тебя вытащить из нее.
Моргнула.
Это как так?
От затылка к вискам и обратно перебегала тупая ноющая боль. Безумно хотелось спать, и чувствовала я себя очень «не очень». Вялая, слабая, разбитая просто в хлам. Придержав меня за шею, дали выпить воды.
Мими сделала это лично и на редкость как-то бережно.
Мне не понравились ее действия. И взгляд тоже.
— К слову, о второй хорошей новости — тебе стоит поблагодарить за свою жизнь первого комдива. Насчет плохой новости. Эмили, подойди.
Есть еще и плохая новость к тому, что мне озвучили те две хорошие? Потому что понимание ситуации ко мне так и не пришло.
И все равно, несмотря на уже выхлебанную кружку воды, меня мучила жажда. Перед глазами рябило и плыло темными кругами. Но при этом тяжесть в области затылка и в грудине будто стала меньше. Исчезло ощущение чего-то неосязаемого и неподъемного, что давило и давило. Утаскивало на дно тяжелыми камнями в черные, глухие сны. Исчезло, но не до конца.
— Что произошло? — вопрос слетел с губ устало.
Я не ждала уже ничего хорошего, зарываясь рукой в короткие волосы.
— Перед тем как я дам тебе ответ на твой вопрос, ты ответишь на мой, — Мими села напротив меня, и в ее глазах отразилась мрачная серьезность. — Что с тобой сделал Тич?
Дрожь скрыть не удалось.
Что со мной сделал Тич? Хороший вопрос. Я надеялась, что ничего, но надежды не оправдались, видимо.
Вспоминая ту злополучную ночь, понимаю, что вряд ли и сам Тич понимал, что сделал. Уж больно говорящий был у него взгляд.
— Я не знаю.
Мими, казалось, моему ответу не удивилась. Только вздохнула тяжело.
— Я так и думала.
— Все плохо?
— Ты умираешь.
Ого.
Вот уж новость. Я откинулась на подушки и закрыла глаза, пытаясь осознать и уложить в голове этот факт.
Я умираю.
Вопреки ожидаемой панике, истерике и дикому ужасу, на плечи навалилась жутчайшая усталость.
— Что со мной?
— Я не знаю, что с тобой происходит. Эмили тебя просветила, и мы обнаружили темные сгустки в области головы и сердца. Но эти сгустки тесно переплетаются с твоей нервной системой, будто паразитируя. Не знаю точно, какой эффект дает, но, судя по всему, тебе снятся кошмары, так? Ночью ты старалась не спать, вообще избегала сон как таковой, но эта хрень, засевшая у тебя в башке, в некотором роде повторяет эффект нарколепсии Портгаса. Вот только, в отличие от Эйса, просыпаться тебе все тяжелее и тяжелее, так? А когда ее станет слишком много, ты рискуешь уснуть и не проснуться…
— Все настолько плохо?
— Да. Пришлось задействовать Феникса. Марко выжег своим огнем все, что мог, но…
— Но?
— Эта дрянь умирать не хочет. Стоит только Марко приблизиться к ее гнезду, так тебя приходится с того света вытаскивать. Еле откачали в последний раз. Дважды такое не пройдет.
Может ли Тьма быть разумной? Возможно ли? В этом мире возможно все. Впрочем, не важно, откачали — будь благодарной.
— Так я буду жить, док? — на губах появилась легкая улыбка. Вот только то ли шутка не удалась, то ли я чего-то не понимала.
— Месяца два — будешь.
Улыбка сбежала с лица, и в груди сдавило. Рука дернулась к сердцу, тут же натыкаясь на легкую ткань рубашки, под которой прощупывались бинты. И правда, только сейчас почувствовала, как сдавливает грудную клетку.
— Ожоги, — пояснила Мими. — Эта тварь засела у тебя в сердце.
— Я боли не чувствую.
— Нервы, — напомнила мне Мими. — Периодически ты будешь терять чувствительность. Это безболезненная и долгая смерть.
Блядь.
Эмили, девушка, обладающая способностью Дьявольского Фрукта по типу рентгена, бросила сочувствующий взгляд, а после вышла, оставляя наедине с мрачной Мими. Уставилась в потолок невидящим взглядом. Хотелось курить. И тем удивительней было, что Мими протянула сигарету, предлагая закурить в помещении, хотя обычно была категорически против этого.
— Почему не сказала?
— А смысл?
Смысла на момент происходящей со мной чертовщины говорить об этом не было. И так наговорила уже на годы вперед всякого.
— Ты умираешь.
— Скорей бы уж, — черт знает, чем было подкреплено это равнодушие, но мне было спокойно.
— Дура.
— Ты даже представить себе не можешь насколько.
— Почему же? Могу. Еще как могу, — женщина хмыкнула совсем не весело. — Через меня таких страдальцев, знаешь, сколько прошло?
— Одним больше, одним меньше.
— Вот лично и скажешь это Татчу.
— Что?
Татч?
Пришел в себя?
— Мими… — голос внезапно осип, с губ практически сорвался шепот. — Татч, он?..
— Очнулся.
— Очнулся…
Не умер. Жив.
— Эй, с тобой все в порядке?
Со мной? Нет. Нет, я не в порядке. Со мной все не в порядке. Татч очнулся! Он жив! Жив, кто бы мог подумать! Жив!
Эмоции, которые до этого казались тусклыми и угасшими, вспыхнули пожаром.
И мир на голову не рухнул, не исчез, не разрушился. Не случилось конца света, Апокалипсиса, Судного дня и Рагнарека. Только сама чуть на тот свет не отправилась, но это кажется такой мелочью на фоне происходящего. Мир не рухнул, Татч жив, все идет дальше так, как шло.
Точнее, нет. Не так. Совсем не так, как раньше. Татч жив, и это уже все меняет. Все по-другому.
Из груди вырывается первый истерический смешок, затем второй, а дальше из глаз брызгают слезы. Не то от стресса, не то от радости, а может, просто облегчения. Громкий ненормальный смех рвет глотку и заставляет ходить ходуном грудь. И даже попытка скрыть лицо за ладонями не глушит и не скрывает этот момент слабости.
Мими ругается на чем свет стоит, говоря, что если я не чувствую ожоги, это не значит, что их нет.
Татч жив. И это меняет все.
Грудь на мгновение тянет болью под бинтами, но меня это не волнует. Точные движения пальцев врача и падение в небытие. В тишину и покой. Без снов, без тьмы. Без галлюцинаций, воспоминаний и миражей.
Спокойный сон. Что может быть слаще?
***
Правильно люди говорят. Что имеем — не храним, потерявши — плачем.
Много ли людей в мире верят в дружбу между мужчиной и женщиной? А сколько тех, кто проверил это на практике? Думаю, немного.
Татч… Татч был видным мужчиной. Красивым, по-своему милым, сильным, очаровательным, остроумным. Перечислять его достоинства можно было долго, но опыта моей жизни хватало, чтобы разглядеть под всем этим такие качества, как эгоизм и чуть-чуть мудачество. Не по отношению ко всем и всему, совсем нет. Просто в момент, когда ты понимаешь, что нет абсолютно безгрешных, добрых и святых людей, считай, что ты повзрослел.
Быть плохим человеком совсем не плохо, нет. Главное понимать и принимать это в себе. И относиться к своему темному и злому «я» с пониманием и спокойствием. И уметь тормозить себя в своих «благостных намерениях», всегда помня, что они, бывает, ведут прямой дорожкой в Ад.
Пираты такими были. Татч был таким — заботливым, милым и добрым, — но готовым убить за дорогих ему людей без капли сожалений. Эйс был таким, только моложе и потому яростней, жёстче и злее. Суровее и бессердечнее в своих поступках.
Харута. Марко, Лили, Мими…
Глупо было считать пиратов добрыми, но…
Но руки у Татча теплые. И быть под его крылом и защитой приятно. Без всяких пошлых подтекстов, без намеков, просто…
Просто.
Просто у пирата, командующего другими пиратами, теплые руки. И потрясающе вкусные блюда. А еще он любит детей и, как бы ни кричал на корабельного пса Стефана, все равно припрятывал для него самые вкусные кусочки.
Татч был теплом. Уютом. Какой-то неуловимой опорой, за которую хотелось держаться, несмотря на знание и понимание, что он далеко не безгрешен. Но это и подкупало. Никакая монашка не сможет понять, принять и успокоить тебя так, как человек, который является точно таким же мудилой по жизни, который не раз делал эгоистичный выбор и отрицал мораль. Который оправдывал свои поступки. Который принимал жесткие решения. Спасти одного дорогого тебе человека или тридцать других.
Своя рубаха ближе к телу.
У Татча теплые руки. Я долго держала его большую ладонь в своих, после чего прижалась к ней лбом, тяжело вздыхая, думая, что он все еще спит.
В отличие от меня, ему явно хватало ума, а точнее не хватало сил встать с койки. Я же сбежала сюда тайком посреди ночи, словно вор или еще какой преступник, прекрасно зная, что все, кому надо, знают, куда я пошла.
— Будешь так тяжело вдыхать, решу, ты не рада, что я очнулся.
Сидя у его койки, переплетя наши пальцы в замок, прижалась к ним еще крепче, поставив острые локти на кровать, слабо улыбнулась.
— С возвращением.
Рука Татча на моей макушке такая… тяжелая. Сильная, но такая ослабшая. Неуверенная.
Под его глазами тени, лицо бледное, а губы слегка отдают синевой. Он исхудал, осунулся, но все так же улыбался, пусть улыбка была кривоватой и измученной.
— Не реви.
Легко сказать.
— Прости.
Паузы между нами долгие, тяжелые.
— Это я должен прощения просить.
— А ты-то за что? — вот уж точно Татч передо мной ни в чем не виноват.
Кок как-то вымученно улыбается, отмалчивается и приглашающе хлопает рядом с собой.
Я колеблюсь недолго. Скидываю с ног сапоги, ложусь рядом поверх одеяла, утыкаясь носом куда-то ему в бок в районе подмышки.
— Я живой, Улик. Так что успокойся уже.
Цепляюсь за чертово одеяло руками, что, казалось, вот-вот порву хлопковую ткань на клочки.
— Ты даже представить себе не можешь, насколько я этому рада, Татч.
— Спи. А после я тебя снова буду откармливать — всю работу насмарку. Как тебя замуж такую выдавать, а, сестренка?
— Я уже там была. Ничего интересного.
Смех у Татча слабый, через силу. Вероятно, и рад бы расхохотаться, да больно.
С Татчем спится на удивление спокойно и уютно. Без снов. И без каких-либо неудобств. Без крупицы интимного подтекста.
Просто спать, притаившись под его боком. Как будто тебе снова восемь лет и ты, придя после школы, прокралась к папе, отвоевав у него добрую часть дивана и почти весь плед.
Утро начинается с чужих тихих разговоров, запаха лекарств и тяжелой руки на спине, мешающей дышать, как и одеяла, в которое меня Татч, видимо, решил укутать, пожелав удушить во сне во имя мести.
— Татч. Она умирает.
Голос Марко был спокоен и безразличен. Сквозь дрему прислушалась, вываливаясь из сна.
— Если мы убьем Тича? — голос Татча пусть и слабый, но от его вопроса и тона по спине бегут мурашки и сердце пропускает удар.
— Не факт.
Движение было непроизвольным. Вывернуть неудобно лежащую руку, закинуть аккуратно Татчу на живот и тяжело вздохнуть под одеялом, прижавшись к теплому боку щекой.
— Эй.
— В случае моей смерти предпочитаю кремацию и…
Рука Татча безошибочно сквозь одеяло нашла мой затылок.
— Раньше меня ты не помрешь.
Я хотела ответить, но внезапно провалилась в сон. Несмотря на то, что чувствовала себя вполне выспавшейся.
***
Татч шел на поправку.
А я — нет.
В день, когда он самостоятельно встал с койки, закатили пирушку. Мрачную атмосферу Моби Дика наконец развеял свежий морской бриз и солнечный Татч, раздающий указания на кухне под смех своих товарищей, разъезжающий по камбузу на Джозе. Ходить Мими ему запретила, как и сильно напрягаться, но друзья не были бы друзьями, если бы не нашли выход из положения. И вот «Спящая красавица» Татч разъезжал под хохот команды на командире третьей дивизии пиратов Белоуса.
У Брильянтового Джоза широкая добрая улыбка и жуткий взгляд. Испытывающий, пронзительный. Острый и непробиваемый, как его бриллиантовая кожа.
Это было смешно и радостно, но чувства, которые раньше бушевали во мне вулканическими взрывами, устраивая эмоциональные качели… потухли. Все чаще нападала апатия, пропадал интерес к чему-либо, и долгие минуты я могла сидеть, смотря перед собой в пространство. Мыслей не было. Просто пустота.
Мими материлась. Проводила тесты, взяв на себя роль то ли психолога, то ли психотерапевта, и мрачнела каждый раз, когда я говорила, что не чувствую пальцев. Иногда на руках, иногда на ногах.
А однажды я сидела на койке в лазарете и сверлила взглядом правую ногу. Ее я тоже не чувствовала.
В конце концов, проблески ярких эмоций мог вызвать только Татч. Но мое нездоровое состояние уже было очевидно просто для всех.
«Тихая смерть».
Человек утрачивает интерес к жизни, теряет эмоции, чувства, желания. И просто засыпает.
Я стащила у Адо блокнот и карандаш и рисовала Маринфорд. Записывала информацию, мучительно пыталась вспомнить мультик и все доступные мне детали. Благо чтение и письмо я отработала и даже начала довольно быстро с этим справляться, торча в лазарете у койки Татча. Выходило сносно. Время потрачено не зря.
Начинала это дело и забрасывала. Продолжала и вновь бросала.
Зачем, если все бессмысленно?
А однажды ночью уже самостоятельно ходящий Татч выдернул меня с койки, всучил в руки какой-то мешок и потащил на палубу «покурить». Я послушно тащилась следом, пребывая в очередной раз не здесь.
На палубе нас ждал Марко Феникс, как всегда спокойный как удав.
— Порядок?
— Да. Верни только в целости и сохранности, — хохотнул Татч и, потрепав по голове, толкнул зависшую меня в спину в сторону моего личного кошмара.
— Не обещаю. Ты же понимаешь?
— Понимаю, — взгляд у Татча серьезный, хмурый. — Но тебе я доверяю, Марко.
В себя я пришла моментально, оказавшись слишком близко к мужчине, и едва не шарахнулась прочь, но меня схватили за плечо.
— Татч, что за дела? — взбрыкнула я.
— Небольшая прогулка, — ответил мне Марко.
«И ужас сковал его члены{?}[Для несведущих. Члены — имеется в виду конечности. Конечности, чтоб вас! Руки-ноги там. А чтобы еще понятней было, есть такое слово «расчленить». Расчлененка, четвертование. Разобрать на члены, емае. Вопросов больше нет? ]» — мелькнула в моей голове цитата, кажется, из книги «Тарас Бульба».
— Я не…
— Лезь, — от холодного приказа стало совсем не до взбрыков. Вот только сидеть на фальшборте это одно, а спускаться вниз среди ночи в море, где при свете корабельного фонаря в темных водах болталась у борта огромного корабля шлюпка…
Высота, Ктулху, боязнь открытой воды — комбо просто.
— Я…
— Лезь в ялик. {?}[Ял (от нидерл. jol; часто называют «я́ликом») — легкая парусная лодка (швертбот) или транцевая гребная, а также гребно-парусная корабельная шлюпка с вальковыми веслами.]
Татч, зараза, широко улыбался, пока я, бесконтрольно выдавая в скачущем ритме «блядь-блядь-блядь», пыталась не смотреть вниз.
Два мудака тем временем о чем-то еще напоследок разговаривали.
Над головой сверкнула вспышка синего пламени, и, пискнув, вцепилась в несчастные канаты еще сильнее, сверля древесину перед собой глазами, мысленно уговаривая себя успокоиться.
— Быстрее, — донеслось снизу.
Воистину, это было моей ошибкой — смотреть вниз. Внизу стоял Марко, мать его, Феникс. И ладно свет фонарей, пугающее темное море, так у него еще пиздецки стремно светились глаза зловещим голубым цветом.
Ктулху, блядь, тут не я!
— Улик, ну ты чего тормозишь? — сверху раздался веселый голос Татча, и он свесился с фальшборта, широко улыбаясь. — Не бойся, никто тебя не…
— Мудилы, — прошептала я себе под нос.
Татч, расслышав мои слова, весело заржал.
Феникс ждал, выражая всем своим видом вселенское спокойствие.
Сглотнув вязкую слюну, закрыла глаза.
Уж лучше ужасный конец, чем ужас без конца.
Нужно напоминать себе об этом почаще, милая.