Цветы медленно прорастали в груди.
«белла… белла, ты слышишь меня?»
Сначала были фиалки. Нежные. Хрупкие. Они обвили изнутри альвеолы и не давали глубоко вдохнуть. Было почти не больно, но стало сложно подниматься по лестнице и бежать на уроки, если Гермиона снова опаздывала, проспав.
«мне так плохо без тебя»
Но вскоре сад стал разрастаться. Бархатцы цвели у входа в школу и в ее груди. Щекотали трахею. Вызывали кашель.
«и с каждым днем становится все хуже»
И Гермиона кашляла все сильнее. И все сложнее стало спать, скрывать ото всех причину своих слез и медленно прорастающих ландышей. Такой сладкий аромат, но такой ядовитый. Как и ее любовь. Неправильная. Ядовитая. Смертоносная.
«ты всего лишь уехала учиться, а я… а я умираю без тебя»
Беллатрикс такая красивая. Улыбается с фотографии, смеется на видео. Но она так далеко, а ведь так хочется ее обнять, так хочется поце…
«и ты всего лишь моя подруга, но я умираю по тебе»
И от осознания хочется вскрыть себе вены, не ждать более, когда грудь взорвется буйным садом, покрытым ее отравленной кровью. Но она не может так поступить, да и не рассказала еще никому. А что ей сказать-то?
Мам, я, кажется, больна. В легких уже расцвели гвоздики. Их лепестки медленно опадают, и горло саднит, когда… когда вижу ее плавный силуэт и представляю, что смогу ладонями провести… прости меня, мам, но я не оправдала твоих надежд. Как не сдержала данные ей обещания.
«да и не подруги мы вовсе, ты же просто приглядывала за мной, за соседской девчонкой»
Они вместе с самой начальной школы. Игрались, держались за руки. И Гермиона всегда хвостиком ходила: привыкла, сроднилась… влюбилась. И стала откашливать цветы, день за днем становясь все бледнее. Но никто не замечал этого, и она никому не говорила.
«ты повторяла постоянно, что я маленькая, но уже такая умная. но это не так. я глупая, белла, какая же я глупая…»
Розы своими шипами стали царапать, а после и вовсе насквозь проткнули бронхи. Достанут ли до сердца? Она была бы не против. Устала молчать, когда так хочется закричать, взвыть от боли и досады, что сама себя в этот угол и загнала.
Но был ли выбор?
«я, наверное, не успею и не решусь никогда тебе это сказать, но я люблю тебя, белла»
Мы ведь не выбираем. Лишь что-то загорается в сердце, а после магнолия пускает корни в груди. И они медленно разрастаются, обвивают все внутренние органы. Захватывают их в тиски, но все еще не убивают. Лишь улыбаться все сложнее.
«просто люблю»
И кто-то начинает замечать и даже просит остановиться. Не думать, не вспоминать. Разлюбить, если это способно убить.
Но ведь никто более не считает, скольких задушили вьюнки от невозможности вслух произнести это проклятое «не люблю». Ведь никак иначе.
«за то, что ты есть»
Слезы скатываются по вискам, цепляются за взлохмаченные, второй день не расчесанные волосы, впитываются в хлопок постельного белья. Дышать почти невозможно. Не представлять ее за опущенными веками тоже.
«люблю твои кудрявые волосы и черные бездонные глаза»
А потом взгляд снова на фотографию натыкается. И все случается по новой. Покрытые кровью и слюной пионы, пышные такие, хоть прямо сейчас плети венок. И надевай его на угольные косы, что спускаются по плечам, приподнимаются на груди, пряча за собой бусины сосков, рисуют тонкую, тугими корсетами выстроенную талию. И взгляд фантазии никогда не спускается ниже.
«твои странные платья и шаль, которую ты мне подарила»
Но этой ночью все немного иначе. Сегодня Гермионе особенно больно, и крови, кажется, как никогда много. Так пусть будет еще, будет ниже. Дрожащая рука скользит под одеяло и на сухую проникает внутрь.
Плевать. От подобного больше не больно, лишь слезы с новой силой брызгают из глаз.
А образ Беллы то четкий, то снова размытый.
Неправдоподобно нагой.
«я даже полюбила сигаретный дым, что будто бы насквозь пропитал тебя»
Впервые это случилось в старом квартале, где много опустевших домов, где не следят за каждым шагом любопытные соседи. Белла просто протянула ей помятую пачку.
– Смотри, что нашла возле школы.
Гермиона кашляла тогда, как при бронхите. А Белла курит до сих пор и пьет невероятно сладкий черный чай.
«и я полюбила читать»
Они за чаем часто о книгах говорили, о вымышленных персонажах и страшных историях, что с ними приключились. Выдержали бы сами, приключись с ними подобное?
Гермиона не выдержала. Взвыла в голос, вновь зайдясь кашлем, но так и не прекратила движение рукой. Еще немного и станет лучше.
Еще немного и ее не станет.
«мои дни подходят к концу, но я боюсь тебе об этом рассказать»
Экран загорается – очередной входящий вызов. Лишь один человек так поздно может позвонить, прервав такую желанную разрядку, что вот-вот должна была с головой накрыть тягучей сладостью и острой болью.
– Привет, Белла.
«и мы все реже созваниваемся из-за твоей учебы и моего страха»
– Ты давно мне не звонила, Мио. Что-то случилось?
– Конец ноября, контрольные скоро.
– У меня тоже сессия через неделю начнется.
«и говорим какими-то жалкими обрывками фраз»
– Ты как-то тяжело дышишь. Снова через весь дом за телефоном бежала? – смеется.
– Пробежка перед сном.
– Так ты уже спать? – расстроенно или лишь показалось?
– Да, – лишь потому что на «наверное» не хватило бы сил.
«но прошу, услышь между строк то, что я так хочу сказать тебе»
– Мне позвонить позже?
– Нет, – подавить очередной приступ кашля, – все хорошо, – и снова солгать.
– Хочешь, чтобы я снова говорила, пока ты не уснешь? – по голосу слышно, что улыбается. Тепло и довольно.
– Да.
«я люблю тебя, ты же слышишь?»
И больше нет смысла вникать в разговор, теперь можно все силы бросить на то, чтобы не закашляться. Пожалуйста, только не сейчас. Пусть Белла живет спокойно, пусть не волнуется зря, не винит себя.
Пусть и дальше улыбается или злится в шутку, когда Гермиона не к месту смеется. Пусть рассказывает о том, как пришлось на подоконнике выращивать горох, чтобы лабораторную работу написать. Пусть обнимает через города и думает, что все действительно хорошо, пока русая бесшумно задыхается.
«вернись ко мне»
– Ты уже уснула? – кажется, она устала говорить, как-то тяжело дышит уже.
– Еще нет. Не получается что-то.
И Белла снова начинает разговор, медленнее прежнего. Вспоминает дни, когда они еще в соседних домах жили и вместе ходили в школу. Как загорали на крыше и лазили на старой груше в саду Беллатрикс. Гермиона смеется, наверное, впервые за весь месяц. Громко и заливисто.
И так же громко кашляет, случайно забывшись.
«но я никогда не решусь произнести это вслух»
– Ты же сказала, что в порядке, – волнуется и повышает голос.
– Обычная простуда, – шепотом, стыдливо как-то.
Устала лгать, но как иначе?
«никогда»
– Но ведь ты почти никогда не болеешь, – Гермиона молчит в ответ. – Что с тобой?
– Ничего серьезного.
«прости меня, белла»
– Я могу как-то помочь?
– Когда ты приедешь?
– Недели через три.
– Хорошо.
И снова тишина.
«я люблю тебя»
– Я позвоню завтра?
– Да, – голос хриплый. – До завтра, Беллз.
«и прощай»
Экран телефона гаснет. Слез больше нет. Лишь чувство пустоты. Она сегодня слишком много эмоций испытала. Слишком много чертовых чувств за последний час вырвалось из души.
И сейчас ничего не осталось. Лишь усталость.
И вопрос, сможет ли дожить до Рождества, до новой встречи.
И за сотни миль в маленькой общажной комнате Энди помогала сестре вытереть кровь с лица, и они молча смотрели, как увядает покрытая бурой слюной белоснежная мальва.
Так отчего же, ангел, правда порою страшнее смерти? Отчего же так сложно услышать?..