Я только-только переехала в тот тихий, как мне риелтор обещал, район и еще даже не все вещи в дом занесла, а грузовик с мебелью и остальными коробками и вовсе где-то по пути из Суонси* в Лондон затерялся, как я встретила ее — до невозможного неуклюжую и нелепую соседскую девчонку. Я и сказать ничего не успела, как она уже рядом оказалась и подхватила одну из моих коробок, улыбнулась, сверкая стразами на брекетах, и чуть ли не пропела:

— Я Гермиона Грейнджер, и теперь, кажется, мы с тобой соседки.

— Беллатрикс Блэк, — выдавила я из себя, мало понимая, что вообще только что произошло.

Да и что тут понимать? Она, не дожидаясь приглашения, толкнула плечом входную дверь и уже была в гостиной, что-то там напевая себе под нос. Еще несколько мгновений моего замешательства — и Гермиона уже хозяйничает на моей кухне и звенит посудой, что так удачно оказалась в той коробке, которую она сама только что и занесла. Чай она заварила прямо в кастрюле, не сумев найти что-то более подходящее. А я так и стояла в дверях, неотрывно наблюдая за этим чудом с непослушной львиной гривой на голове.

Опять зазвенела посуда, часть чая вылилась на пол.

— Прости, — тут же начала она быстро лепетать, — я немного неуклюжая. Сейчас все вытру, прости…

И, неудачно развернувшись в узком проходе меж столом и плитой, сбила бедром мою любимую чашку, что разлетелась на множество осколков, жалобно звякнув напоследок. И на этом моменте я, безусловно, должна была бы разозлиться, как и всегда, и выгнать наконец-то незваную гостью, но какой-то уж слишком странный сегодня день, чтобы быть привычной собой.

— Не тронь осколки!

И будто бы кто-то вообще сомневался, что было уже поздно. Не издав ни звука, Гермиона сжала раненную ладонь и посмотрела на меня со смесью страха и сожаления. Наверное, я все же слишком громко крикнула, а она слишком ранимой оказалась.

Слишком. Ранимой. Неуклюжей. Милой. В ней все, казалось, было слишком.

И так правильно.

Даже мой шарф — тоже любимый — неправдоподобно правильно прижался к глубокой ране и стал стремительно пропитываться кровью. Лишь когда бежевый шелк почти полностью стал бордовым, словно на него несколько бокалов вина пролили, я вышла из оцепенения. Машина, аптечка, еще раз случайно прикрикнуть на Гермиону, чтобы она не тянула свои неуклюжие ручки к бинтам и бутылочкам, кислый запах перекиси, стереть скатившуюся к виску слезу и на подкорке сознания выжечь раскаленным металлом, что никогда больше не стоит на нее кричать.

Несколько отработанных с годами движений — и Гермиона внимательно изучает свою забинтованную руку, словно никогда прежде не видела ее такой. Два янтаря вопросительно уставились на меня.

— Я школьный врач.

— Жаль, что я уже давно окончила школу.

Я отразила ее улыбку, отразила даже робкое движение плечами и такой же робкий рывок вперед. Травяной аромат, травяной вкус — быть может, она даже не человек, а какая-нибудь лесная нимфа, что ей скучно стало танцевать меж осин и поваленных тополей, вот она и решила очаровать первую встречную. Увы, я не знаю этого точно, да и не плевать ли? Мы по-прежнему сидели на полу у чайной лужи и разбросанных медикаментов, соприкасались коленями и губами, изучали, знакомились.

И ведь все эти неисправимые романтики, которым я столько лет отчаянно не верила, все же оказались правы: пульс стремительно возрастает, а вы не можете оторваться друг от друга, даже когда легкие от нехватки воздуха сжимаются в две сморщенные лепешки. И у нее же даже движения языком неуклюжие, спотыкается то о зубы, то о небо, будто слепой котенок.

Смеяться над Гермионой тоже, оказывается, нельзя.

Зато можно перетащить к себе на колени, мягко погладить спину, позволить ей распустить мою косу и подробно исследовать все проволоки и кристаллы вокруг ее зубов…

И ведь мы знакомы без малого полчаса, но будто бы вместе шесть тысяч лет с небольшим провели. Наверное, мы просто уже встречались в прошлой жизни — во всех своих прошлых воплощениях, находили друг друга в каждой реальности, возвращались и ждали момента, когда снова сумеем сидеть, обнявшись, на холодном полу в пустом еще доме.

Гермиона ластится все ближе, шумно дышит и тихо шипит, когда на раненную руку случайно упирается. Затуманенный взгляд, раскрасневшиеся щеки, припухшие губы — неужто и впрямь так бывает? Чтобы так случайно и навсегда? Верно и неуклюже пробраться в самую душу, лишь тихо шепнув:

— А тебе мебель уже всю привезли?

— В гостиной диван стоит.

Ровно семнадцать шагов — трижды споткнуться, скинуть на поли вторую чашку, пнуть несколько коробок и упасть на скрипучий диван.

Пробраться руками под вязаный топ, стянуть через голову свой и снова рассмеяться, когда мои кудри запутались в ее многочисленных кулонах. Наверное, это слишком опрометчиво — так обнимать девушку, о которой ничего не знаешь, но… нет, я знала ее всю жизнь.

Знала, как касаться. Невесомо, словно лепестком ромашки касаться водной глади. И выгибать спину навстречу, когда ее холодные ладони сжимают мои плечи, царапают кожу. Так хочется уже спуститься ниже, изучить губами все ее содрогающееся тело, но не могу. Медленно, тягуче, мучительно. Обвести языком зубы, вновь изучить остроту брекетов, поиграть с небом, сплестись с ее языком, неспешно утянуть за собой. Хотелось бы поглотить всю ее, впитать в себя эту невинную юную душу, забрать себе бешено бьющееся сердце.

Но сейчас я могу лишь водить руками по тонкой талии, что пряталась за объемной одеждой. Могу лечь сверху, разводя ее ноги в стороны, и все шептать меж поцелуев: «Гермиона, Гермиона, Герми…» Кажется, я скоро задохнусь, если и дальше буду чувствовать ее горячие губы на своих, если буду слышать сдавленные стоны и тяжелое дыхание.

Перед глазами лишь ее глаза, ее волосы и мелкие веснушки, которые лишь вблизи видно, которые так хочется сосчитать. И обвести бы языком все шоколадные бисеринки родинок, что рассыпались на плечах и руках, меж грудей и внизу, где содрогаются мышцы живота от каждого незначительного прикосновения.

Это безумие. Такое пьянящее и всепоглощающее. Абсолютно невозможное сумасшествие.

То, как Гермиона обхватывает меня ногами, скрещивая лодыжки за спиной, притягивает ближе. Буквально вжимает в себя. И, оказывается, узкие джинсы имеют свои хорошие стороны. Идеальные. Плотная ткань облегает бедра, и шов как никогда кстати прикасается к пульсирующему клитору. Снова и снова, и снова, с каждым поступательным движением.

Не удержавшись, кусаю ее губы, слизываю кровь, извиняюсь мелкими поцелуями. Собираю рукой выступившие слезы:

— Все хорошо?

— Да.

Наши голоса дрожат и хрипнут, пальцы сплетаются, бедра напрягаются все сильнее, и чертово трение сводит с ума. Этого так отвратительно недостаточно, но на большее, уверена, нас не хватит. Нет, только не сегодня, только не сейчас.

Сейчас мы выгибаемся навстречу и не выпускаем губы друг друга из невыносимо долгого поцелуя. Играем руками, хаотично оглаживая разгоряченные тела. Я хотела бы слизать соль с ее груди, живота, спуститься ниже, развести языком взмокшие губы, втянуть мускусный аромат… я бы хотела так много сделать, но лишь закидываю руки Гермионы ей за голову. Сжимаю запястья и получаю в награду мутный и полный вожделения взгляд.

— Пожалуйста.

Мы просим обе. Чтобы все закончилось поскорее и не кончалось вовсе. Можно ли вечность провести вот так? На грани оргазма, во влажных объятиях и тугой одежде, что уже неприятно липнет к телу? Эти мгновения сводят с ума.

И сводит с ума бьющая жилка на ее бледной шее. И я зубами впиваюсь в свои губы, чтобы не впиться в ее нежную кожу, чтобы не оставить чертов след, что я хотела бы ими покрыть все ее тело.

Одна только мысль, что я однажды сумею оставить на Гермионе следы своих зубов и болезненно тягучих поцелуев, подталкивает к краю. Да, вот так вот, еще немного. Еще несколько движений. Толчок, толчок, снова поцелуй, дыхание сбивается, тонкие ручки снова обвивают мою шею, толчок, и она безмолвно кричит, до боли впиваясь ногтями в кожу. Такая красивая, такая…

Кажется, я потеряла связь с миром. Кажется, такое со мной было впервые. Кажется, я хочу, чтобы такое со мной было всегда, рядом с этой неуклюжей и тихо смеющейся девочкой.

Да, какой-то уж слишком странный сегодня выдался день. И, надеюсь, все последующие по его стопам уже пойдут.

* Суо́нси — прибрежный город и графство в Уэльсе.