Если годовые контрольные — это страшный сон всех учителей, то главный кошмар школьных врачей — любое спортивное мероприятие. Чертовы дети, кажется, даже отчасти не знакомы с чувством самосохранения. Или как иначе объяснить, что некоторые отдельные особи по несколько раз на день в мой кабинет захаживают?

Так еще и эти пробки в столовой и на лондонских дорогах. Серьезно же! Очередь в буфет сравнима только с очередью на Лондонский мост* в час пик. И выбор у меня не велик: либо толпиться вечером в супермаркете, чтобы потом топтаться на кухне, либо рычать, но не громко, чтобы Макгонагалл не услышала, на всех этих недоростков, что намереваются отдавить мне ноги и новые туфли.

И такой же великолепный выбор у меня с дорогой до школы: пробки длинною в несколько миль и очень воспитанные лондонцы, что сигналят, когда не лень, или же столпотворения людей в метро, где даже вдох сделать невозможно.

И зачем, спрашивается, я только переехала? Перспектива? Теперь-то я вижу, что ее никакой, если я и дальше продолжу работать в школах. А больницы… да ну их к черту! Лучше уж в морге всю жизнь торчать. Но там-то, увы, рабочих мест пока что нет, вот и приходится день за днем страдать и гордо воротить нос от маминых благотворительных подачек.

Ну уж нет, сейчас у меня есть весомая причина даже не принимать ее звонки. Единственное, что до сих пор удерживает меня в Лондоне.

Гермиона.

Гермиона, которая прямо сейчас стоит на моем пороге и счастливо улыбаться. Правда, чем дольше она меня разглядывает, тем менее радостной становится.

— И почему ты всегда такая бука?

— Прояви хоть немного уважения, как-никак, я тебя на десять лет старше, — я демонстративно застонала, заведомо понимая, что уже проиграла этот спор, поэтому послушно отхожу в сторону и пропускаю ее внутрь.

— Но ведь и я уже не ребенок!

— Уверена? — я усмехнулась, — Потому что выглядишь именно так.

Обиженно надутые щеки, сложенные на груди руки, пестрые вязаные носки, что выглядывают с ботинок, клетчатый пиджак настоящей библиотекарши и десятки, если не сотни, всяких колец, кулонов и браслетов, что буквально с ума меня сводят. И, уверена, сегодня она опять надела белье с мультяшными котами.

И как только я умудрилась влюбиться в такое чудо?

— Ты же прекрасно знаешь, — Гермиона вырывает меня из раздумий. Внезапно ее голос стал ниже, а в глазах загорелось озорство, — насколько я взрослая.

Значит, сегодня она собирается немного иначе спорить.

И я опять приняла правила ее игры. Это должно быть… весело. И приятно. Иначе с Гермионой и быть не может.

Я довольно растянула губы в улыбке:

— Тогда покажи мне.

Большего ей и не требовалось.

— Пойдем.

Гермиона уверенно взяла меня за руку и повела вглубь дома. Ну, почти. Сперва она неуклюже разулась, наступая на задники ботинок и то и дело намереваясь носом поцеловать стену прихожей, так что пришлось удерживать свою взрослую девочку, чтобы она случайно не упала.

Но вот ее взгляд потемнел, и она приблизилась, целуя меня. Простое приветствие, лишь легкое касание губ, но даже эти целомудренные движения выбивали почву из-под ног. Наверное, я схожу с ума, раз что-то настолько, казалось бы, незначительное способно довести меня до полного исступления. Особенно если бы она продолжила, а не разорвала поцелуй.

Я недовольно посмотрела на Гермиону и демонстративно поджала губы. Еще одно короткое касание, и вот она, улыбаясь, утягивает меня на лестницу.

— Ты сегодня такая послушная, — я подавилась воздухом от такой наглости, но ничего не успела ответить. — Что произошло? — ее голос стал мягче.

— В школе опять проходят все эти, — и я бы обязательно недовольно взмахнула рукой, если бы ее не держала Гермиона, — олимпийские игры. Так что работы у меня прибавилось в разы.

— Но ты ведь знала, куда шла работать, — смеется.

И не могу же я ей сказать, что нет, не знала. Я просто переехала и устроилась там, где хорошо платили.

— Но ведь они каждый раз ноют, когда я пытаюсь обработать их ранки, — начала было возмущаться я, но Гермиона прервала меня и толкнула дверь ванной.

— Это же дети, — она подступила ближе. — Они всегда такие.

— Знаю, но…

Чертова Грейнджер снова накрыла мои губы своими, не дав закончить не такую уж и важную мысль. В общем-то, важным сейчас был лишь ее язык, настойчиво проникший в мой рот. Что бы она не задумала, мне это определенно нравилось.

Как медленно ее руки потянулись к моей груди, легко поглаживая, задевая кольцами пуговицы на платье. Я попыталась отразить ее движение, но получила за это несильный шлепок по рукам, вот и пришлось опустить их ей на бедра, совсем слегка сжимая, притягивая ближе к себе.

— Такое ощущение, — Гермиона снова абсолютно бессовестно разорвала поцелуй, — что ты не совсем довольна тем, чем занимаешься.

— Какая проницательность, — саркастично заметила я, но тут же осеклась, когда увидела тень обиды в ее взгляде, — прости.

— Ничего, я уже привыкаю, — она улыбнулась и приподняла мою руку, коротко целуя ладонь. — Но так и ты не ответила.

— У меня семья потомственных врачей, а я старшая вот и…

Я запнулась, когда ее губы коснулись моей шеи и стали уверенно скользить по коже, оставляя влажные следы, к которым тут же прилипали наши волосы.

— Не обращай на меня внимания, — произнесла она, по-прежнему не отрывая губ от моей шеи, — Говори.

— Я пошла учиться, куда сказали родители. Даже поработала немного, но потом…– и как вообще в таких условиях говорить? Разумные мысли постепенно покидали голову, и Гермионе пришлось отстраниться, с укором глядя на меня, — потом я переехала.

И словно в награду она расстегнула несколько верхних пуговиц, обнажая ключицы, к которым сразу же и припала в поцелуе-укусе. Я лишь запрокинуть голову от удовольствия и могла. Веки сами собой опускались, словно налитые свинцом. И каждое ее скользящее движение губами по моей коже отдавалось тянущей пульсацией внизу живота.

Так чертовски хорошо.

И так отвратительно холодно, когда Гермиона вновь и вновь отстранялась от меня, продолжая задавать свои глупые вопросы.

— В Лондон? — я не смогла сдержать разочарованного стона, и ей пришлось повторить, — Ты переехала в Лондон?

— Да, — я открыла глаза. На меня уставились два медовых омута. Такая нежная, раскрасневшаяся, с прилипшими к подбородку и губам волосами, к которым я тут же потянулась рукой. — Переехала, а здесь ты.

— А здесь я… — Гермиона потерлась щекой о мою руку и, прикрыв глаза, вновь потянулась к моей шее, обдавая ее горячим дыханием.

— И теперь-то я уж точно не вернусь домой, — и я могу с уверенностью сказать, что это была последняя разумная мысль, которую выдал мой возбужденный мозг, прежде чем помахать рукой на прощание и свалить в неизвестном направлении.

Еще две пуговицы покинули свои петли, открывая взгляду Гермионы вычурное бюстье на шнуровке. Даже скрывать не буду, что я купила его именно для своей девочки.

И не прогадала с выбором. Шумно втянув воздух, она прильнула к моей груди, выписывая языком сложные спирали, задевая губами мягкое кружево, сжимая мои бедра до ноющей боли. И, черт, как бы я хотела, чтобы сейчас в моей ванной комнате всеми правдами и неправдами оказался хоть какой-то маленький пуфик, чтобы я могла сесть на него, утягивая Гермиону на свои колени.

Но приходилось стоять и игнорировать распространяющуюся по телу слабость, поджимать пальцы на ногах и держаться за узкие плечи терзающей меня девчонки, что уже избавила меня от верха платья и ухватилась за шнуровку белья.

— И почему ты всегда надеваешь что-то настолько сложное? — в ее голосе проскальзывали рычащие нотки.

Просто восхитительно.

— Потому что тебе это нравится, — и я почти не солгала.

Укус чуть ниже ключицы, чтобы одежда смогла с легкостью спрятать красно-лиловый след, и Гермиона путается в лентах, недовольно постанывая.

— Давай помогу, — я отняла руки от ее плеч и потянулась себе за спину.

— Я сама, — о-о-о, как же по-детски это прозвучало!

И словно в доказательство своих слов Гермиона схватила меня за запястья и, несильно сжав, вновь положила мои ладони на своих плечах. Я подчинилась без лишних препирательств. Пусть это займет намного дольше времени, я не могу отказать себе в удовольствии утянуть эту взрослую девочку в по-настоящему взрослый поцелуй, все же перехватывая инициативу, поочередно кусая и облизывая ее губы, собирая с них приторную сладость белого шоколада. Легкие, казалось, вот-вот воспламенятся, когда с каким-то животным рыком, словно в ней проснулась дикая кошка, Гермиона дернула вниз бюстье, просто оставив его висеть на талии.

И, еще немного поборовшись со мной за ведущую роль, она разорвала поцелуй и без лишних прелюдий прильнула губами к моей груди, первым же делом оставляя несильный укус, чем вызвала у меня негромкий вскрик. И последующую череду похожих вскриков, когда повторяла эту безжалостную процедуру снова и снова: мягко поглаживала одну грудь и не больно покусывала вторую, игралась с сосками в точности как тот котенок играется с помпоном на шапке.

Я прогнулась в спине и, открыв глаза, встретилась со своим отражением. Так кто эта женщина, что так жадно глотает воздух припухшими губами со смазанной помадой? Никогда не думала, что позволю кому-то довести меня до подобного состояния почти полной потери контроля.

Почти, потому что Гермиона только начала свои ласки и даже отчасти не приблизилась к главной части. А я была уже готова умолять взять меня пусть даже на холодном кафельном полу.

Так неправдоподобно хорошо.

Я знаю Гермиону меньше двух месяцев, но уже не представляю своей жизни без этой, порой абсолютно несносной, девчонки. И как только так получилось? Мы в два голоса ответим, что это судьба. И если бы мы не встретились в день моего переезда, то это непременно произошло бы на следующий, или через неделю, или еще когда. Столкнулись бы на улице, в магазине, или же Гермиона с черничным пирогом пришла бы ко мне на порог — да черт его знает! Но мы в любой реальности погрязли бы в этих необъяснимых и абсолютно неописуемых чувствах.

В каждой альтернативной реальности мы бы обязательно пришли к тому, что я толкнула бы Гермиону к раковине, отрывая от своей груди. Прильнула бы к ее губам и замедлила поцелуй, разворачивая нас так, чтобы теперь я упиралась бедрами о край умывальника, а она все сильнее вжималась в меня, разводя мои ноги в стороны.

— Чем бы ты хотела заниматься? — совершенно внезапно спросила она, оставляя меж нашими губами расстояние в один чертов дюйм, если не меньше.

— Я… я не знаю, — я потерлась своим носом о ее и продолжила выдавливать из себя не совсем веселую и абсолютно неважную сейчас правду, — Я всегда следовала указаниям отца, а теперь…

— Я бы могла попробовать помочь тебе, — абсолютно серьезно, и оставила на моих губах легкий поцелуй.

— Хорошо, — тихо ответила я и нетерпеливо потерлась пахом об ее колено.

— Я серьезно, — меж бровей пролегла морщинка, а хватка на моей талии стала сильнее.

— Я тоже, — постаралась я выровнять голос, — Но сперва, — я облизнула губы и еще раз задела ее нос своим, как бы давая обещание, что мы обязательно вернемся к этому разговору, — помоги мне кончить.

И даже в запотевшем зеркале, лицом к которому парой быстрых движений развернула меня Гермиона, я отчетливо видела, как залились алой краской ее щеки. Как бы она не пыталась доказать мне, что уже взрослая, эта детская невинность, уверена, даже с возрастом никуда не денется.

— И почему ты такая? — словно сама себе прошептала Гермиона и рывком задрала мое платье.

Я призывно повертела бедрами и потерлась о ее джинсы. Пусть она и думает, что главная сейчас, меня не так уж и просто утихомирить, особенно когда в груди разгорается настолько сильное пламя из самых нежных чувств и самого первобытного вожделения, какое только можно представить. Убойная смесь, требующая пары ловких ручек будущей школьной учительницы физики.

И мое непроизнесенное вслух требование все же было услышано. Горячие ладони скользнули по моим бедрам, легонько царапнули, влажные губы опустились на мою спину. Я томилась в этом ожидании, неловко ерзая на месте, и, кажется, даже не дышала.

И задохнулась, когда ладонь наконец-то накрыла мое уже мокрое белье. Черт, с этой девчонкой, мне порой приходится менять его по несколько раз на день! Не то чтобы я возмущалась, просто…

Просто чувствую себя какой-то школьницей, у которой гормоны шалят на убой. И в который раз уже я не верю, что могу быть такой. Жадной, стонущей, раскрасневшейся. И, оказывается, мне не надо многого — мне нужна лишь она, лишь Гермиона, и плевать уже как. Я даже согласилась бы просто стоять рядом с ней, ведь сейчас… это настоящее сумасшествие. Ее быстрые и отнюдь не ласковые движения, металл колец, что вновь и вновь задевает пульсирующий клитор, мои дрожащие ноги, наше смытое отражение. Все это слишком.

И как же, черт возьми, правильно!

Эта забота, переполняющие сердце чувства, страсть. Словно первая любовь. Словно единственная. Словно…

Я люблю ее.

Люблю. И дрожь бьет все тело разом, отдает тягучей, как тот горячий шоколад, судорогой и затихает на миг, лишь чтобы вспыхнуть вновь. Наверное, так и чувствует себя феникс, сгорая и возрождаясь заново.

Я люблю ее.

С пылающими щеками, разметавшимися во все стороны волосами, чертовыми кулонами, браслетами и кольцами, цветными носками и вязаными сумками. Я люблю ее тяжелое дыхание, скользящее по моей спине и тихое «я сейчас, Белла». Люблю, как она задыхается и чертыхается, ведь снова не может справиться с ремнем собственных джинсов. Люблю наблюдать за этими неловкими попытками догнать меня, как она падает на меня, содрогаясь лишь от нескольких прикосновений к себе. Как снова и снова повторяет мое имя и что она обязательно поможет мне найти себя.

Я люблю ее.

И будто бы я знала это всегда.

Разворачиваюсь медленно, кладу руку на пылающее лицо и целую, как никогда прежде. Тягуче, вкладывая всю душу в этот поцелуй, лишь слегка задеваю языком эти глупые стразы на брекетах и снова возвращаюсь к губам.

И я точно знаю, что она поняла. Вижу это по глазам. Она поняла. И она счастлива.

Я тоже. Я тоже счастлива.

— Будешь кофе? — тихо спрашиваю. — Или сначала душ?

— Сначала душ, — улыбается.

И мы еще обязательно скажем эти слова друг другу, но не сегодня. Сегодня просто ее не время. А оно у нас обязательно будет.

* Лондонский мост был единственным в Лондоне до 1750 года, построенным через Темзу. Самый первый Лондонский мост соорудили римляне еще в I веке, и был он деревянным. С того времени мосты с определенной периодичностью меняли друг друга, но всегда имели одно общее название — Лондон Бридж. Современный мост открыт 16 марта 1973 года. Он является самой оживленной городской магистралью.