У Хосока всё схвачено. Он быстро впивается губами в самокрутку, вдыхает табачную горечь и выдыхает матовый туман. Слишком расслабленный с виду — он часто производит впечатление обыкновенного любителя побаловаться травкой, но за притворно-приторным взглядом скрываются постоянная сосредоточенность и непрерывно работающий на грани износа мозг. Два года на посту лидера — два года день изо дня наступать самому себе на глотку и идти вперёд, к цели. 

Пока хренова цель изо всех сил стремится свалить подальше.

— О чём задумался? — Джихо, как всегда хмельной и беспечный, путаным шагом подходит к Дракону. Дети его терпеть не могут, считая скользким типом, но Чону прекрасно известны те качества мужчины, за которые прошлый лидер назначил его своей правой рукой. — Эй, у тебя ещё не найдётся?

Хосок достаёт из кармана старый металлический портсигар и открывает. Кан воодушевлённо тянет криво сшитые пальцы к тонким плотно набитым трубочкам.

— Думаешь, будь ты здесь, этой херни бы не произошло? — удивительно проницательно тычет в самое мягкое.

Хосок беспечно фыркает в ответ:

— Один труп за три дня моего отсутствия? Я ждал как минимум пять.

В целом, даже не врёт. Разве что о том, что независимо от количества — он бы предпочёл обойтись вовсе без трупов. Предпочёл бы, чтоб ничего этого не было.

— Ну и отлично. — Джихо хлопает лидера по плечу и врубает заднюю, неспешно двигаясь к двери. — А то смотри, пацанята и так нервничают. У нас давно хороших драк не было.

Хосок знает, к чему Кан клонит. Этот разговор у них не в первый и вряд ли в последний раз. Оглядывается через плечо на уже держащегося за ручку мужчину и ухмыляется:

— Хрен с тобой. Открывай.

— И да хранит тебя Бог.

Если кто и хранит Чона — то это не Бог. 

Клуб нужен им. Это Хосок как никто понимает. Проблема в том, что проконтролировать сборище неуравновешенных идиотов, в башке которых уже мозга-то не шибко осталось — та ещё задачка. 

— Эй, Кан. 

Мужчина замирает в секунде от того, как бы полностью скрылся из виду.

— Что, босс?

— На этот раз проследи, чтоб никакой малышни на ринге.

— Сделаем.

Закрыть подпольные бои было одним из первых решений, принятых Хосоком с начала правления. Клуб был неплохим источником дохода, но привлекал к себе слишком много внимания, потому что дресс-код для участия не предусматривался, и на ринг выходили буквально любые желающие: копы в отставке, решившие подзаработать; безымянные бродяги, среди которых вполне мог затесаться крысёныш из западных, подростки… как ни парадоксально, они были главно проблемой. Им казалось чертовски крутым мотаться по улицам с заплывшей после побоев мордой. Их матерям, разумеется, — нет. В сухом остатке проблем от боёв было больше, чем прибыли, так что, если и возобновлять практику — то в этот раз точно с умом. 

«Включи мозг, Чон. Что ты вечно как маленький?»

О, этот голос в больной голове… Всегда один и тот же — грудной, приглушённый даже в простом разговоре и такой невыносимо родной, что до дрожи на кончиках пальцев. До боли в переломах меж рёбрами.

Шатен прячет беззвучно мелькнувшую по краю губ улыбку и выбрасывает дошедший до фильтра окурок. Облизывает обожжённые губы, выуживает телефон из кармана, но не дозвонившись до Пака опять убирает. Паршивец опять таскается хрен знает где, и раз уж они с Ви даже после собрания улизнули первыми — значит Хосоку действительно есть, за что выдрать обоих.

Наплевать. Он уже выдал всем своим указания, а об остальном будет думать завтра. Дела идут на удивление хорошо, а новая информация по точкам поставок Вест-сайда совсем скоро сыграет им на руку.

Чон отталкивается от перил и уходит прочь.

Ночь накрывает гетто. 

∘∘∘

У Чимина много дел. У него всегда много дел. Он спускается по узкой лестнице в подвальный клуб, где диджей мешает микс, от которого рябит в глазах и сразу подташнивает, словно на взлёте, и кивает знакомому бармену. Холодное стекло стакана и плещущийся на дне хмель — его лучший помощник сегодня. Нужно как-то собрать мозги в кучу, но в тот же момент не сойти с ума от реальности, потому что она в этот вечер поблажек не сделает.

Хосок наверняка не одобрил бы. Хосок отвесил бы Паку хороший пинок под зад и велел не творить хрени, имея в виду что-нибудь вроде: «используй башку, а не головку члена, болван малолетний».

Но Хосок не в курсе. Папочку не посвятили.

Мужчина ждёт за дальним столиком, будто какой-нибудь сраный таинственный странник из сказок. Чимин подходит, попутно успев осушить свой стакан, и садится напротив.

— Что нового? — так беззаботно, как будто они — давние друзья. Как будто ему совершенно не страшно и наплевать на рукоять пистолета, торчащую из под полы куртки его собеседника.

— Не строй из себя мою жёнушку. Этого говна мне и дома хватает.

— О, так ты женат?

Взгляд мужчины предупреждает грозу, и Пак понятливо прикусывает язык.

Всегда находятся недовольные нынешней властью. Всегда есть кто-то, готовый за скромную плату узнать и передать данные, которые, в руках правильного человека обретут невероятную ценность. Всегда есть ненадёжный солдатик в строю. А если знать, где искать — можно найти очень ценного выродка своей системы.

Чимин точно знал, где искать. Полиция гетто уже не первый год пыталась наладить порядок и уже не первый год терпела полнейший провал. Многие из надевавших днём форму ночами шли покупать дурь у поставщиков банд. Многие давно сотрудничали с лидерами того или другого берега, тем самым обеспечивая безопасность и выгоду себе и своим, живущим в ближайших районах родным. Но напрямую в разборки, конечно, никто не совался. Одно дело — прикинуться слепым, когда это нужно, и совсем другое — стать главным действующим лицом в целой войне.

Мужчину напротив Чимина отличали полнейшее равнодушие и к своей работе и ко всем делам побережья. Возможно, когда-то он был из тех звёздных выпускников академии, которые думают, что будут бороться за правое дело, вершить честный суд и нести свет в гнилые районы любимого города. Но, увы, как и другие добрые звёздочки, столкнулся с тем, что нельзя исправить систему, которая вовсе не сломана, и разочаровался в жизни. Гетто живёт своим порядком с тех пор, как у моря вознёсся сам Вайсо, и его точно не нужно лечить.

— Ладно, — бросает мужчина, поднимаясь с места с непропорциональной атлетическому телосложению тяжестью, — давай к делу. Я всю ночь в этом гадюшнике не собираюсь торчать.

Конечно, не собирается. Как будто Чимин горит желанием. Мальчишка быстро оглядывается, на всякий случай удостоверившись, что за ними не наблюдают, и, подбодрив себя мыслью о необходимости происходящего, встаёт следом за своим не-приятелем.

∘∘∘

Тэхён заебался. Так сильно, что уже не помнит, как давно в последний раз чувствовал себя настолько никчёмно. Ебучая жизнь посыпает едва затянувшиеся ссадины солью и паршиво хихикает: «как тебе? хорошо? может, ещё немного добавим?»

Под глазами — тёмные пятна, уже ставшие неотъемлемой частью организма. В наушниках не музыка — фоновый шум, который Ким еле различает (всё лучше, чем льющими в уши помои чужих голосов), в голове — блок на мысли. О проблемах проще не думать, потому что, дай только шанс, — и они продавят черепушку изнутри, бесконечно множась фрактальными щупальцами.

Когда всё пошло по пизде? Когда всё не шло по пизде?

В детстве, наверное. Когда грань между плохим и хорошим была невинно-проста, а наличие двух отцов вместо одного не казалось чем-то постыдным. (Чем-то, из-за чего каждый ебучий день превращался в непрекращаемое месиво ненависти к себе, к ним, к самому факту своего существования…)

Тэхён брезгливо кривится при первой же мысли о доме и ниже натягивает капюшон: как будто кто-то может подглядеть его прошлое через глаза. Как будто папаши-педики даже здесь, в гетто, способны подгадить его и без того дерьмовую жизнь.

Ебучие ошибки природы. Ким всю жизнь словно притягивает этих уродцев, как будто его с рожденья клеймили (отчасти оно так и есть). Нет, конечно, он ненавидит не всех заднеприводных. Чимин, например, никогда не скрывал своего отклонения, но и границ Тэ не нарушал, в отличии от того пьяного придурка в клубе. Как там его? Седжин? Суджин? Впрочем, не важно. Тэхён надеется, что больше никогда не встретит этого извращенца, а тот в свою очередь никогда не забудет вкус врезающихся в морду костяшек… 

(И как этой суке хватило мозгов лезть к нему целоваться?)

Увы, злости, вскипевшей в первое мгновение ещё слишком свежего воспоминания, надолго не хватает. То ли потому что Ким тогда сполна отплатил пидору за выпивку и всё, что произошло после, то ли просто потому что башка и без того раскалывается… гнев утихает, сменяясь всё той же ебучей усталостью. Безграничной, как чёртово море, к кромке которого Тэхён так любит ходить в минуты особенного одиночества. В такие минуты мир кажется диким, холодным и пугающе огромным, но, что самое страшное, — ни на одном уголке нет ни кусочка земли, где он чувствовал бы себя на своём месте.

До работы всего пара кварталов. Тэхён сверяет часы и прибавляет шагу, что отзывчиво бьёт по запаянным в гематомы ногам. За опоздание ему снова придётся платить унизительно-долгим смиренным молчанием, пока старший не наиграется в мудрого ментора (а потом, возможно, — доп-часы или, не дай бог, уборка, ведь у Нэнси сиськи, в отличии от Кима, круглые, тяжёлые, а значит, она заслужила отгул, хотя не приходит ко времени с тех пор как только устроилась).

Тэ не считает, что это не честно. Тэ не привык мерить жизнь по принципам справедливости, ведь точно знает, что эту волшебную зверушку придумали люди. В реальности нет ничего честного, нет ничего справедливого, как и несправедливого. Есть только потребности, и их нужно выполнять, если не хочешь закрыть за собой дверцу гроба.

Шатен сворачивает на Грин-роуд, где из зелёного — только название, и, прихрамывая на левую ногу, тащит себя через перекрёсток. 

Работа встречает парня запахом бензина, бьющего, кажется, сразу в мозг, не потрудившись преодолеть нос, улыбкой только закончившей смену девчонки-кассирши с короткой стрижкой и плоской задницей и хмурым взглядом старшего (ведь Ким всё же успел, а значит прикопаться не к чему).

— Привет, — равняясь с шатеном, здоровается девочка-кассирша, и её коротко обрезанные каштановые кудряшки весело прыгают в такт беспечной походке. 

— Ага. — глухо соглашается Тэ, не выражая ни капли приветливости и только продолжая брести в сторону кладовой.

— Какой-то ты сегодня даже более хмурый, чем обычно. Опять подрался?

— Ага. — отзывается уже чуть мягче. Не то чтоб ему не хотелось её прогонять, просто…

— Ого! Ну ты же победил?

Взгляд против воли скользит вбок — к улыбчивому личику, и броня молчаливой неприязни ко всему живому даёт тонкую трещину:

— Ага. 

Макс на самом деле замечательная. У неё большие честные глаза и певучий голос, а ещё она всегда так искренне рада Киму, что тому немножко хочется провалиться под землю, потому что для него тот перепихон в туалете был только способом разрядки после долгого недотраха, а для неё… фиг знает, на самом деле, что там для неё. Наверное, будь это для неё важно, Макс бы обиделась и попыталась устроить хоть один «серьёзный разговор», но вместо этого девчонка продолжала общение с той всеобъемлющей непосредственностью, какую до этого Ким встречал только единожды, и, в дополнение, на корню игнорировала вечно мрачный вид и немногословность своего коллеги, как и тот самый «единственный».

Вообще, Тэ давно заметил, что Макс во многом похожа с Чимином. Тот же громкий заразительный смех, те же всеподавляющие оптимизм и упёртость. Одно удивительно — несмотря на наличие первичных половых признаков, Макс безнадёжно проигрывала лучшему другу Кима в умении соблазнять мужчин. 

— Сегодня опять допоздна?

— Не знаю.

Но, как бы там ни было, это не значит, что он горит жаждой общаться. Как бы там ни было, ни её ясный взгляд, ни яркая улыбка не исцелят его головы и не спасут от усталости.

— Ну ладно. Тогда до встречи! — всё же сдаётся Макс, поняв, похоже, что сегодня Тэхёна действительно лучше оставить в покое.

— До встречи. — эхом отзывается Ким и искренне надеется, что не обидел девчонку.

Наверное, ему нравятся люди, которые, вопреки всему, не замечают его неуместности. Люди, слишком лёгкие для того, чтобы заботиться о чьём-то уродстве, читать морали и учить окружающих «правильно жить». Тэхёну нравятся такие как Макс и Чимин. Свободные, лишённые предрассудков и комплексов. Может, однажды и он сможет стать таким.

Хлопает шкафчик. Ким стряхивает ненужную лирику, смотрит вслед удаляющейся фигурке (издалека Макс ещё больше похожа на мальчишку) и, выдохнув, принимается за работу.

∘∘∘

Когда мобильник взрывается какой-то около-попсовой песней, Джин уже крутит руль в направлении моря. Конечно, его не упрекнуть (как-никак, зам директора), но глядя на всё с человеческой точки зрения, свалить на свою виллу почти в середине недели — форменное свинство. Намджун наверняка недоволен. Весьма недоволен…

— Алло?

— Можно поинтересоваться, где ты?

Шатен перехватывает телефон левой рукой, чтобы удобней вести, и отвечает с притворной серьёзностью:

— За водичкой выехал. В офисе душно, надо бы вызвать ремонтника — проверить кондеи.

Пару секунд с другого конца слышится только тишина, и Джин почти физически чувствует взгляд друга, говорящий ему больше, чем когда-либо выдаст язык. У них это ещё с колледжа заведено: старший Ким своевольничает, а младший не одобряет. И ладно бы, — обычно старшему наплевать — но сегодня… сегодня особенный день.

— И когда вернёшься?

— Да полчаса буквально… — усмехается рассеянно, прекрасно понимая, что смысла обманывать друга нет, и, объехав какого-то сверх меры аккуратного идиота на пикапе, вздыхает: — слушай, мне нужен был отдых. Я хреново себя чувствую, а работать могу и дистанционно, ты ж знаешь.

— Я знаю, что там ты никогда не читаешь почту и не берёшь трубку, ссылаясь на плохую связь у моря. — резонно возражает Намджун, но без упрёка, что почему-то угнетает Сокджина гораздо больше, чем если бы младший грозился ему увольнением.

Намджун? Грозился бы? Это смешно.

— А ты часто встречаешь людей, у которых на море ловит рабочий телефон? — невесело шутит в ответ, и вдруг замечает критически съехавшую в минимум стрелку бензина. — Блять. Забыл заправиться.

— Далеко уехал от города?

— Уже за третьим кольцом. — на всякий случай сверяется с дисплеем. — Еду по двадцать восьмому.

— В гетто тоже есть заправки. — доносится с другой стороны небезразлично-спокойное.

— Да что уж там, можно тогда сразу машину в металлолом сдать. — опять усмехается Джин, и опять Намджун, слышащий это, чувствует, что с другом что-то серьёзно не так. — Всё равно после такого бензина ей недолго останется.

Это случается редко. Если и есть слово, способное охарактеризовать Ким Сокджина, то это слово «лёгкость». Он лёгкий. Всегда сам себе на уме, всегда на виду, в окружении роскошных интерьеров и роскошных людей… Но Намджун знает и другую сторону. Знает так, будто бы сам собирал подетально. И о первой любви, и о скрытой депрессии, и о периодических приступах невыносимой апатии…

Это случается. Иногда что-то не видимое простому глазу прокрадывается и занимает место в чернильном зрачке. Оно медленно ширится, топит в своих блёклых красках и радужку и белки, расползается по всему безупречно счастливому лицу, въедаясь в улыбку и делая её почти незаметно неискренней. Искажает черты и даже голос.

— Сделай одолжение, — тон Намджуна не приказной, но такой убедительно вкрадчивый, что одновременно и успокаивает и направляет: — езжай в гетто. Найди там любую ближайшую заправку и пополни бак. Не нужно создавать самому себе трудности. От одного раза ничего с твоим автомобилем не будет.

Пару секунд на линии слышна только тихая музыка, льющаяся из колонок в машине, и шум города с противоположного края.

— А ты? — интересуется Джин, различив нехарактерный для офиса звук. — Вышел прогуляться? Обед, вроде, уже давно кончился.

— У меня появилось дело. — улыбается голос с другой стороны. 

— Ого. Наш директор покинул любимое кресло?

— Джин, не переводи тему.

Мужчина вздыхает и без энтузиазма сверяется с навигатором.

— Да. Ладно. Я вижу съезд.

— Отлично. И давай без импульсивных решений.

— Да, мамочка.

Абонент вешает трубку и нехотя ведёт машину левее. Через три сотни метров дорога берёт ответвление, и Джин покорно съезжает с шоссе.

∘∘∘

Тэхён молча пялится в кофейную гущу чужих глаз, а затем, покрепче перехватив ручку, безэмоционально запихивает трубку в отверстие бака.

Ему, в принципе, как и раньше, похуй. И на шедевр пластической хирургии, который он правил каких-то два дня назад, и на белую (в этот раз полностью) рубашку, и на наверняка дорогие часы… и в целом на эту идиотскую случайность, пованивающую неслучайным преследованием или, как минимум, хуёвой шуткой судьбы.

Нет. Он слишком устал, чтобы думать об этом. Он слишком мало спал, слишком много работал и вообще… как-то всего в последнее время ему слишком.

Он зависает всего на секунду — когда на их третьесортной обшарпанной заправке появляется сияющий новенький Porsche, и ещё на одну — когда из салона выходит водитель, лицо которого только вчера красовалось в мозгу парня, под меткой «убить, если встречу», а уже сегодня мелькнуло всего лишь досадной случайностью. (Да наплевать). Теперь, погружённый в мысли о долгах и минувшем собрании, где Хосок изложил новый план, Тэхён не находит ни сил, ни желания выполнять свой инквизиторский замысел и равнодушно ждёт, когда бак будет полон, игнорируя изучающий его, какой-то рассеянно-любопытный взгляд.

— Постой! — наконец зовёт мужчина, когда юноша, закончив, возвращает кран в держатель. Сомнения всё ещё плещутся в карих глазах, но уже сдают узнаванию и приходящему вместе с ним веселью. — Это же ты?

Похуй. Полностью похуй. Ему бы дойти до автомата и выпить полчашки раскалённого, как лава, кофе для бодрости. Тэхён терпеть не может горячий кофе, но ничего другого, чтоб заставить организм переварить смену после побоев и вынужденной бессонницы, у него нет. В голове — мутное марево, а тело ломает и вязнет, как от седативных. 

Мир слишком торопится. Поставьте на паузу.

— Да погоди, — мужчина подстраивает шаг под туманную походку парня и продолжает с назойливым воодушевлением: — Мы же пили тогда, помнишь? Swallow, твой друг с моим другом…

У Тэхёна слабо болит голова и неслабо — всё остальное. После стычки на теле нет ни одного живого места, и кажется, будто каждая мышца вывернута, выжата и возвращена под неверным углом. Безумно хочется спать. Будь его воля — сто раз бы послал и работу и каждого блядского говнюка, лезущего к нему сегодня. Но в колледже прошёл слух, что цену на общежитие в следующем семестре повысят, да и жрать Киму на что-то нужно…

— Ты заказал пиво, в заход осушил и ушёл. Честно сказать, будь я сам тогда чуть потрезвее… — доносится как через вакуум, и Тэхён упрямо продолжает идти вперёд.

В принципе, можно просто послать его. Можно сказать, что кретин обознался или вообще проигнорировать. Можно притвориться, что не помнит ни пива, ни пьяного «эй, ты куда?» в спину… 

…что не помнит привкуса какой-то сладковатой дряни на губах…

Кончик языка вновь скользит вдоль ранки, ставшей в разы больше с тех пор, как накануне по ней проехался чей-то кулак. Почему-то на этот раз воспоминание и вовсе не вызывает злости (наверное, он просто перегорел), а только бесконечную надежду на то, что этот его не-знакомый был слишком пьян, чтобы запомнить финал встречи.

«Если он скажет про ту срань…» — решает про себя Тэхён, когда они почти доходят до входа в помещение заправки, но без особого энтузиазма. Руки и без того болят, и поднимать их чтобы в очередной раз размять чьё-то лицо нет никакого желания.

Юноша уже хочет толкнуть дверь, когда слышит тяжёлый вздох за спиной:

— Хорошо, я понимаю. Но ты мне чуть нос не сломал в тот вечер.

Прозвучавший упрёк заставляет Тэхёна остановиться и в первый раз оглянуться на собеседника. Тот — расслабленная поза, руки в карманах брюк и плохо скрываемое веселье на губах — слабо пожимает плечами:

— Хоть это ты должен помнить.

Шатен. На вид — лет тридцать. Ростом едва ли выше парня, зато явно шире в плечах и куда толще в кошельке. Тёмно-карие глаза отталкивающе блестят неподдельным интересом, но в остальном незнакомец почти не раздражает.

— М… — задумчиво тянет Тэхён, всё же хватаясь за ручку двери, и выдаёт узнавание. — И что? За добавкой пришёл?

Он заходит в помещение и сразу сворачивает к кассе, в надежде, что хоть там назойливый бонза отстанет, переключившись на платёж и бесспорно красивую кассиршу Джесс, с которой флиртует едва ли не каждый второй заезжающий.

— Да нет. — для чего-то всерьёз отвечает мужчина. — Я, в общем, случайно сюда завернул. Бензин почти кончился, так что… А ты здесь работаешь?

— Полный бак. Третья. — отчитывается вместо клиента Тэхён, и блондинка с готовностью называет стоимость.

— По карте?

— Да, будьте добры.

Банкомат считывает карту неожиданно быстро, хотя временами зависает на несколько минут, а Джесс не успевает и поблагодарить клиента, как тот уже шагает за вновь ускользающим юношей.

— Какой ты общительный… — беззлобно усмехается мужчина, ничуть не смущённый тем, что его собеседник вполне недвусмысленно дал понять свою нерасположенность.

Тэхён благосклонно поддерживает реплику мёртвым молчанием.

— И как парня вроде тебя занесло в мой клуб? По тебе не скажешь, что ты любитель потанцевать, хотя…

Юноша тормозит так резко, что шатен чуть не влетает ему в спину, и, развернувшись, собирает в кулак всё то малое, что могло бы сойти за воспитанность.

— Слушай, мужик…

— Просто Джин. — радостно правит мужчина.

— Да хоть королева Виктория. — в голосе Тэхёна — ни намёка на раздражение. Только бесконечная усталость и желание покончить с бессмысленной болтовнёй и прилипчивым бонзой. — Я на работе, а ты меня бесишь. — разъясняет как будто ребёнку. — Давай-ка ты сядешь в свой Порш и по-быстрому свалишь отсюда, пока мне не пришлось самому тебя в него запихнуть.

— Окей, — соглашается мужчина, но с места не двигается. — Только сперва назови своё имя.

— Да ёб твою мать… — только и выдыхает Тэхён, прежде чем развернуться и ускорить шаг, закрыв уши руками. 

Больше он этого точно не выдержит.

Джин ненавидит гетто. Джин ненавидит грязь, невежество, дрянную еду и запах трущоб. Запах нищеты и упадничества. Джин ненавидит паршивый бензин и страшных провинциальных девиц, пялящихся на него и его машину.

Джин смотрит в тяжело ссутуленную спину совсем юного пацана и не может сдержать однобокой улыбки. Джин точно знает, что вернётся в ненавистное ему место ради ненавидящего его паренька. «Пока ненавидящего» — выделяет ярким маркером самому себе в голове и ставит точку.

Он и не рассчитывал встретить этого дикого зверька снова, но только увидев, понял, что на этот раз стоит действовать в разы осторожнее. Тогда в клубе пацан казался просто строптивым, играющим неприступность (до крайности вжившись в роль, но тем не менее). Поцелуй в тёмном пустом коридоре доказал совершенно обратное.

Мужчина садится в машину и, как завещал ему лучший друг, избегает импульсивных поступков. Спустя час он уже будет отдыхать на балконе своей виллы, смотреть на море и, наконец-то, дышать полной грудью. Ему хватит суток. Потом нужно будет вернуться в город, и снова — ритм центра, с его броской красотой, искусной любовью, шумом и ослепительным блеском.

Автомобиль тихо утробно рычит вновь заведённым двигателем и выезжает с заправки.

Джин ненавидит гетто. Джин ненавидит пропитанный табачными смолами воздух, пыльные улицы и грубость местных. Джин ненавидит унылую затхлость здешних двухэтажек и грязно-жёлтые цвета, захватившие всё это место от травы до неба.

И всё же он вернётся совсем скоро. Ведь в конце концов, какого бы цвета ни была трава, у того мальчишки охренительно мягкие губы.

∘∘∘

Наверное, стоило выдержать паузу, дать ожиданию приобрести томительный розово-алый оттенок, придающий ему вкус вдоволь настоявшегося вина… но Чимин всегда был слишком нетерпелив. Чимин позвонил Намджуну со скрытого номера и, сразу назначив время и место, повесил трубку, не потрудившись даже дождаться согласия. 

Просто прошлая ночь была слишком выматывающей, а он сам был слишком потерян и всё никак не мог выбраться из темноты собственных мыслей. 

Он крутит в руке мобильник, поглядывает на часы и почти сходит с ума от бездействия. До встречи пятнадцать минут. Его сегодняшняя смена начнётся в девять. У них будет два часа на всё про всё, и этого вполне достаточно, чтобы стереть холодное липкое нечто, покрывшее всё тело ещё там, в подвальном клубе и позже на пристани.

(Но почему так омерзительно тошно внутри?)

Он не сделал ничего плохого и даже наоборот — добыл важные сведения, которыми непременно воспользуется. Он сделал то, что должно, чтобы заполучить то, что необходимо. Равноценный обмен. Так почему, почему…?! 

— Ты уже здесь, — доносится откуда-то сверху, и Чимин не успевает до конца спрятать потерянность, прежде чем его взгляд сталкивается с глубиной чужих глаз. — А я думал, что сам слишком рано…

Он не успевает закончить. Не успевает среагировать. Вообще ничего не успевает. Губы Чимина, лихорадочно горячие и настойчивые, впиваются в его губы и требуют, требуют, требуют… а Намджун только и может, что сдаться им и обнять жмущегося катастрофически близко, какого-то болезненно-нетерпеливого юношу. 

— Ты в порядке? — наконец ухватывает мгновение в перерыве на вдох.

— Да. — слишком быстро и часто кивает Чимин и снова раздавливает всю волю мужчины одними губами. 

Он тянет Намджуна сразу в клуб, а на замечание о том, что заведение ещё закрыто, только отмахивается: «Работникам можно». 

Наверное, это неправильно. По отношению к Намджуну, которого Пак использует как высококачественный инструмент утоления своих потребностей, по отношению к самому себе, потому что можно сколько угодно обманываться праведностью своих намерений, но нельзя обмануть факта произошедшего. Это нечестно, но Чимин не виноват. Не виноват, что закравшееся внутрь омерзение разрастается с каждой секундой, что его прутья уже вплелись в рёбра и пытаются раздавить лёгкие, что в голове мысли только о том, как бы вытравить из мозга воспоминание чужого охрипшего голоса и переливающихся под кожей змееподобных вен.

«Ну же, стреляй»

Они долго целуются в пустом, безлюдном коридоре, и Чимин с силой наваливается на мужчину, припирая того к стене, шарит руками по ремню и, шипя, вырывает руки, когда Намджун перехватывает его запястья.

— Ты не в порядке. — на этот раз утверждает Ким и смотрит мимо зрачка — сразу в душу.

— Забей. — снова тянется к губам, но чувствует чужую ладонь на груди, и чуть не скулит: — Ну что ещё?

— Я просто хочу понять, что ты делаешь.

— Да блять, слушай… — резче, чем хотел бы. Запинается о чужой внимательный взгляд и, вытолкнув из сжатых лёгких тяжёлый вздох, всё-таки отвечает: — Это неважно, ясно? Мне не нужна помощь психолога. Мне нужен качественный мозговыёбывающий секс. — уже спокойнее приближается к чужому лицу и, мазнув губами по гладковыбритой щеке, шепчет: — Если захочешь поговорить по душам, мы поговорим. Но сперва, сделай одолжение…

Намджун медленно склоняет голову вбок, в сторону опасно загустевших глаз и прошитых сладкой отравой губ, и больше не спорит. Только проводит взглядом по красивому злому лицу и думает, что даже представить не может, с чем связался, и кто этот юноша перед ним. 

До уже опробованной випки так и не доходят — Намджун утоляет похоть Чимина здесь же, в узком чёрном коридоре, не обращая внимания на мешающую полусброшенную одежду и впивающиеся в шею короткие ногти. Дыхание сбоит, пот течёт по вискам, и, пока Ким ебёт пацана на весу, удерживая за загорелые бёдра и ягодицы, тот чувствует, как на спине проступают жгучие розовые полосы-пятна там, где кожу сдирает о стену. Внутри надсадно скребёт, но уже наплевать, потому что внизу живота сгущается горячее полусладкое. Стоны Чимина тонут между закусанных губ, а глаза нездорово блестят в слабом освещении.

Пускай. Намджун даёт ему то, в чём мальчишка нуждается сейчас больше всего, и намеренно отбрасывает осознанность и осторожность. Толкается глубоко, грубо, полностью отдаётся первобытному, жадному… 

— Блять, как же… — выстанывает Чимин, запрокидывая голову, и, зажмурившись, кончает, отпуская всего себя брызгами на чужую грудь. 

Намджун делает ещё несколько несдержанных толчков и, глухо выдохнув, завершает раунд. Они почти одновременно опускают головы, пряча измотанность в чужом запахе, секунд десять молчат, тяжело дыша, словно единое целое, и Чимин чувствует, как в нём пульсирует чужое горячее.

— …хорошо. — наконец бормочет в мокрое плечо и поднимает взгляд.

Намджун не отвечает. Стоит, всё ещё крепко удерживая юношу у стены, сорвано дышит ему в шею и как будто даже не слышит.

Чимин отчего-то улыбается. Прислушивается к самому себе: пусто. Ни звука о прошедшем, ни единой вспышки пугающей темноты. Короткие пальцы проводят внезапной нежностью по затылку мужчины и останавливаются на загривке:

— Отпустишь меня?

Мир кружится. Пол под ногами — лунный песок. У них остаётся ещё полтора часа, и, не желая терять ни минуты из них, мальчишка увлекает Кима за собой на второй этаж. Снова сплетутся руки, снова ускорит удары сердце, снова мысли затянет дурной поволокой. На этот раз они не будут торопиться, исследуя друг-друга каждым касанием, вдыхая до самых вершин и рассыпаясь в ладонях космической пылью. Расстояние в ноль, и в какой-то момент вдруг покажется, что никого ближе во всём мире нет.

А солнце уже будет скатываться в горизонт, ослепляя окна домов и машин. А солнце раскрасит жёлтое гетто оранжево-алым. А солнце заглянет на западный порт, вложит последний луч в чей-то мёртвый взгляд и скроется до завтра. 

Щёлкнет зажигалка. Тусклые от застарелой усталости глаза поймают оранжевый блик и снова заполнятся непоколебимым спокойствием. Дымный выдох закружит и растает в воздухе. 

Юнги взглянет на тело убитого. Ему будет плевать на прекрасный закат, на мозги, неровно разбрызганные по причалу, и на то, что сигарета почти истлела и жжёт губы. Юнги не просто не чувствует, — он уже даже не видит. У Юнги патологическое обесценивание своего существования, прогнившее насквозь нутро и безразличие к образу смерти. Но самое главное — Юнги хочет знать, кто рискнул влезть на его территорию и убить его человека. И он выяснит это. Чуть позже, чуть раньше — неважно. Кем бы ни был убийца — у него не будет шанса.