Человек Джисона

Пока Чэнлэ находит куртку и кроссовки, с неба снова начинает капать — мерзкие и холодные, они попадают на мокрую, вот уже как два дня подряд, тротуарную плитку. Выходит на крыльцо, оставляя входную дверь приоткрытой: всё же пойти или остаться? Темно-коричневые слизняки впитывают влагу, пересекая  дорожку. «Дураки», — хмыкает и присаживается на корточки, — «Сколько ваших поджарилось в солнечные дни, пытаясь сбежать из ниоткуда в никуда?». Натягивает капюшон худи пониже, пряча отросшие волосы от дождя, звенит ключами и спрыгивает со ступеньки. Деревянные стулья угрюмо темнеют, стоя на переднем дворе без навеса, цветы склонили головки от безысходности и тяжести непогоды, августовский ветер шевелит выбившуюся прядь и полы расстёгнутой серой куртки.

Парень подключает наушники к телефону и нажимает на плей, в ушах раздаётся «Die for you» — The Weeknd, пока перед глазами вязкий туман.  Уверенно ступает, вдыхая запахи травы, леса, и влажной шерсти лошадей на ферме, которая встречается на пути. Животные лениво машут хвостами, переступают копытами, заглядываются на движущееся пятно. Протягивает руку через деревянное заграждение, ощущает пальцами тепло, слышит тихое пофыркивание.

— Зайду к тебе завтра, — улыбается, мягкие щеки прячут глаза, зажмуривается.

Мимо проносится автомобиль, заставляет прижаться ближе к обочине. Возле уха горячее дыхание — пытается залезть мордой в одежду.

— Дурак, — насмешливо, но по-доброму.

Мелодия в наушниках сменяется и парень двигается дальше. Низко над полем летают птицы, деревья молчаливо скрывают жизнь леса от посторонних глаз. Зайти туда — оказаться на запретной территории. Дикие животные обитают там, за чертой, не нападая на скот и проезжающих велосипедистов, пока люди не нарушают границы.

Позади три лавки для отдыха, а впереди тропинка под самыми деревьями, ведущая к следующему поселению. До дома минут двадцать простым шагом, но настроение ещё прогуляться, до следующего завитка дороги. Делает два шага и останавливается, замирает, опасливо разглядывая двух белых в трёхстах метрах справа. Резко разворачивается и пытается медленным, но выходит рвано, задушено. Чэнлэ не боится волков, когда выходит с отцом, потому что тот знает, как себя с ними вести. Когда же один — опасается навредить, сделать неправильно. Идёт, не оборачиваясь, сжимая до белеющих пальцев телефон, пока из наушников давит тишина. Побегут за ним? Вряд ли. Но почему позволили себя увидеть? Кровь стучит в голове, худи прилипает к телу. Стягивает куртку, зарывается в неё носом, чтобы чувствовать запах дома, безопасности. Опасается смотреть назад, чтобы не встретиться с горящим взглядом желтых глаз. Лошади не тревожатся, значит всё в порядке. Окончательно приходит в себя на главной дороге, когда встречает родителей.

— Белые? — отец хмурится, вглядывается в том направление, откуда пришёл сын. Кто-то выгуливает пса, проезжает компания на велосипедах. — Я зайду позже, — бросает матери, кивая на сына. — Идите вместе.

Парень слушается, мысленно спрашивает себя, не были ли это вовсе, к примеру, самоеды, такие же пушистые и большие, как у Ренджуна, школьного друга.

Дождь усиливается к ночи, барабанит по стеклу, грозится пробить крышу. Ветер завывает, распугивает потерявшихся в кромешной темноте, подгоняет забиться в укромный угол и переждать до утра.

В спальне полумрак — горит лишь ночник в виде фонаря, бросает тени на спящего, облизывает торчащий из-под одеяла нос. Парень морщится, переворачивается на бок, прячась с головой в кокон, будто подсознательно защищаясь.

Потому что есть от кого.

Мощные лапы ступают по лужам, окрашиваются в грязный серый, хвост нервно бьёт по задним конечностям. Волк принюхивается, кружит возле дома, ищет нужное окно — окно Чэнлэ. Негромко раздраженно рычит, когда видит ещё одного, немного больше размерами, прямо перед собой. Незваных гостей во дворе семьи Чжон двое, и никто не намерен уходить без исполнения задуманного. Второй подходит ближе, лижет ухо и заглядывает в глаза, ищет понимания. Сложно не повиноваться, когда и сам знает, что поступает опрометчиво, глупо, опасно. Рычит снова, разрывает когтями землю на клумбе, вертит головой, но сдаётся, позволяет себя увести в логово, прячась в ночи.

— Совсем дурак, Джисон? — старший злится, имеет право. Увидели бы люди вне леса  — начались проблемы.

— Хотел убедиться, что он в порядке, — впервые не сдержался, забежал так далеко. Потому что унюхал испуг, услышал отбивающее изнутри рёбра сердцебиение. Тогда, днём, почти рванул, если бы Джено не схватил за холку, прижимая к земле, успокаивая, отговаривая от действий, которые оттолкнут ещё дальше. Заскулил раненным зверем, но остался.

— Его отец был у нас сегодня.

Подросток подрывается с места, хватает за предплечья, сжимает мертвой хваткой.

— Спрашивал, почему так рано.

— Рано? — у Джисона зубы сводит от злости и безысходности. — Я ждал десять лет.

— И ещё три месяца подождёшь.

Знает, что подождёт. Всего, чего угодно, пока его пара не позволит быть рядом, не признает своим тоже. Но чем ближе к желаемому, тем сложнее. Перекидывается в волка, скручивается на подстилке из сосновых иголок и опавших листьев, тяжело дышит. Но пролежит тут всю ночь — Джено чувствует, поэтому входит в дом, не опасаясь.

***

Сентябрь серый и пасмурный, давящий. Школа на другой стороне от дома. Чэнлэ больше не появляется на прогулках, лишь изредка приходит к лошадям, гладит, разговаривает, катается верхом. Но никогда дальше фермы. Смотрит во все глаза, но не решается и на шаг. Отец в лес не ходит — работает целыми днями в мастерской, а самому боязно, опасно. И страх этот оседает на кустах, асфальте, в лёгких Джисона. Волк бесится, носится бездумно кругами, срывая ветвями куски шерсти, рычит, но за пределы территории не выходит.

У Ренджуна двухэтажный дом и до смерти раздражающий запах, который постоянно тянется за младшим Чжоном. Накинуться бы сверху, облизать лицо, пальцы, шею, ключицы, постоянно выглядывающие из-под тёплых свитеров, широким шершавым языком, придавить к земле огромным телом с мягкой шерстью, чтобы даже одежда пропиталась, ни миллиметра не оставить ни для кого другого. Запрещено, помнит. Но желание это кроет с головой, разрушает изнутри, шепчет противно в ухо: «Давай, сделай», пока вороны издеваются с верхушек отвратительным смехом, ожидая праздничный ужин освежеванной тушкой за прикосновение к человеческому ребёнку без разрешения.

«Джемин пришёл», — тычется носом в бок старший из братьев и младший тут же срывается с места. Пару километров проносятся перед глазами меньше чем за минуту.

— Привет, собачёнок, — низкий голос и нежные поглаживания по голове и животу. В комнате пахнет травами с дальних полей, вкусной едой и спокойствием.

Джемин — человек Джено, ему позволено приходить в любое время, за него вступится в случае опасности каждый из стаи, и Джисон будет вторым только лишь потому, что брат будет первым.

— Осторожнее, ты же огромный, — Джемин сердится, но садится удобнее. Голова волка на коленях, взгляд преданный и надеющийся. Джено улыбается понимающе, поправляет растрепавшиеся волосы своей пары, целует в макушку. Превращаться в человека — удовольствие, когда есть рядом тот, кого можно касаться. Потому что у людей есть рецепторы на коже, люди могут чувствовать. Джисон ненавидит свои руки — ими никого не обнять.

День тянется как год. За окном одна и та же картинка: непрекращающийся дождь, белая пелена тумана прячет знакомое поселение всё чаще, лошади выходит из стойла все реже, Чэнлэ почти не появляется в поле зрения. И от этого тоска сьедает изнутри. Когда родной запах пропадает из школьного парка, не ощущается во дворе Ренджуна, слабо отдаётся только со стороны дома, Джисон совсем сникает, перестаёт есть, не понимает, в чём дело.

Джемин приходит снова в конце месяца. Мёрзнет из-за климата, поэтому осенью и зимой живёт между людей, иногда навещая оборотней. Джено каждые появления вертится собакой в ногах, счастливо машет хвостом, лижет, где достаёт. Радостно за старшего брата, но, в тоже время, завидно. Собирается убежать куда подальше, чтобы не разгрызать себе сердце, как человек наваливается сверху, запускает пальцы в шерсть, давит своей теплотой.

— Люди болеют в такое время, собачёнок. Не переживай, с ним все в порядке. Если бы нет, то его отец уже пришёл к вам за помощью. Скоро объявится.

***

Впервые за несколько недель затяжного дождя показывается солнце. Возле костра собираются в пять, всей стаей, даже приблудыш Хэчан, шатающийся и собирающий всю грязь по болотам целыми днями, лежит чистый под боком у Марка. Октябрьские встречи — не редкость. Вожак Доён предупреждал, что сегодня придут гости — люди. Джисон ложится ближе к костру, хоть и ненавидит это, потому что Джемину нужно тепло, а ластиться к нему возможно только так. Остальные натягивают штаны и куртки, хотя обычно достаточно и шорт. Заставляют нервничать: придёт кто-то, кто незнаком с оборотнями. Не Джемин, и не старший Чжон, и не Юта, и не Тэён. Невдалеке слышится хруст и топот двух пар ног, Джисон напрягается, поднимается на лапы, чувствует руку Джено на спине.

— Всё в порядке, — улыбается. — Ты справишься.

«С чем?», — вертится в голове. И задыхается, когда на поляне появляются Чэнлэ с отцом. Парень стоит чуть позади мужчины, восхищено осматривается по сторонам. Джисона прошивает разрядом тока, когда их взгляды встречаются. Как в тот первый раз, когда волк увидел своего человека, десять лет назад. Топчется на месте, но не может отвернуться. Остальные, кто обратились до встречи, аккуратно приближаются, обнюхивают незнакомца, а после возвращаются на свои места, не забывая одобрительно рыкнуть, выразительно косясь в сторону самого младшего.

Джено наблюдает, как и Доён, как и старший Чжон. Человеческая семья здесь для того, чтобы увидеть его реакцию, решить, позволено ли будет находиться рядом уже через месяц, после шестнадцатого дня рождения. Если Джисон провалится, то получит запрет ещё на несколько лет появляться в радиусе десятков километров. Подходит самым последним, ложится в трёх шагах, заглядывает в глаза, ждёт. Он не может тронуть этого ребёнка, пока тот сам не сделает первый шаг.

Чэнлэ смотрит растерянно, слушает в пол уха, как взрослые разговаривают о «собаках, мире между животными и людьми, правилах и традициях». Осеннее закатное солнце слабо греет щеки, но недостаточно. Подходит к костру, присаживается. Языки пламени покалывают пальцы. Огромный белый волк так и лежит слева, не двигается. Похож на собак Ренджуна, но в несколько раз больше. Чэнлэ оборачивается на отца, спрашивая разрешения. Тот кивает.

У Джисона хвост живёт своей жизнью, не слушается, когда всё ещё холодные пальцы чешут за ухом, а морды касается тёплое дыхание.

— Такой мягкий, — шепчет радостно, впервые гладит такого зверя. А потом наваливается сверху, прячется носом в тёплом покрове, обнимает за шею. Греется.

Волк скулит счастливо. Чэнлэ теперь пахнет ним: его одежда, руки, лицо. Им, не ненавистным Ренджуном, с которым проводит так много времени. Хочет подмять под себя и лизнуть, прикусить легонько, но сдерживается. Сегодня все ещё запрещено.

Джено ненавязчиво гладит по голове, когда Джисон порывается прикусить, потянуть на себя серую, знакомую до боли, куртку — не хочет отпускать от себя своего человека. Они стоят на выходе из леса, откуда животным дорога запрещена. Закат окрашивает в кроваво-красный идущих по тропинке к поселению. Чэнлэ оборачивается, как в тот раз, но шаг не сбивает, когда видит двух волков на том самом месте. Задаёт вопрос отцу, но в ответ получает лишь молчание, как и всегда.

***

Парень закрывается в своей спальне, оставляя родителей за праздничным столом, не верит в рассказанное. Торт остаётся нетронутым. Нервно ходит по комнате, злится. Натягивает худи, куртку, вылазит на улицу через окно. Колючий ноябрьский дождь затекает за шиворот — даже не пытается закрыться, спрятаться, всё равно, что сляжет с температурой и даже, может, воспалением лёгких. Даже, может, умрёт. Бежит так, будто за ним гонится стая озверевших собак. Не обращает внимание на испуганно ржущих лошадей, проезжающие сигналящие машины. Останавливается только на входе в лес.

— Эй! — кричит что есть силы. — Я знаю, что ты меня слышишь!

Слова эхом отбиваются от гор, окружающих поселение и поле, вороны слетаются на ближайшие сосны, с интересом наблюдают за происходящим, злостно смеются. Чэнлэ продвигается вглубь, к тому месту, где живут оборотни. Грязь хлюпает под кроссовками, ноги скользят, мокрые ветки тычутся в лицо.

Волк появляется через минуту, тяжело дышит, белоснежная шерсть перемазана и прилипла.

— Как ты мог? Думал, что со мной можно так поступать?! — человек подходит впритык, с презрением смотрит прямо в глаза, сжимает кулаки. Его человек в бешенстве, но Джисон не понимает почему. Чувствует напряжение в воздухе, но не понимает причины. Опускает голову и гладит носом сжатые, до следов на ладонях, пальцы. Скулит, тянет куртку, чтобы застегнул. Просит пойти в сторону логова, к теплу. Свернулся бы вокруг него прямо здесь, согрел, если бы не дождь. Волку всё равно, но людям нужно укрытие от воды.

Чэнлэ не слушается, отталкивает морду от себя, избегает прикосновений.

— Раньше ты был маленьким миленьким мальчиком, с которым мы часто играли, — слова прорываются сквозь слёзы. — На детской площадке, возле школы, возле дома Ренджуна. А когда приходило время прощаться, то я часто видел белую собаку, в том направлении, куда ты уходил. Мне казалось, что это ты. У детей бывают фантазии. Мне было комфортно рядом с тобой, потому что я знал, что ты смог бы меня защитить. Я наблюдал за щенятами, живущими у Ренджуна, но с ними такого не происходило. Я спросил у папы, что с ними не так, почему они не умеют превращаться в людей, почему я не могу так же, как ты. Он лишь разозлился и не ответил. После этого ты исчез. И все эти годы я думал, что обидел тебя чем-то в детстве. А ты, оказывается, жил свою прекрасную жизнь в лесу под носом, как ни в чём не бывало, пока я собирал детские травмы. Я знаю, что это ты был тогда, летом, ты ещё и припёрся ночью к моему дому и оставил следы, как в детстве, тупая ты псина. Ненавижу тебя! — вываливает всё, что накопилось, дрожит от холода, стучит зубами, разворачивается, чтобы сбежать куда-угодно, подальше от всех.

— Чэнлэ, — низкий голос заставляет вздрогнуть. — Прошу, давай зайдём в дом.

Парень сомневается, злится, но в итоге соглашается.

Свитер слегка великоват, как и штаны, тёплые носки, к счастью, по размеру, а в чашке горячий чай.

— Давай я помогу, — Джисон тянется, пытается перехватить полотенце, чтобы выжать волосы, но лишь мажет по воздуху. Его человек такой маленький. И всё ещё не его, отталкивает. Джисон хочет зарычать от заложенного природой желания оберегать, хочет прикасаться, но не имеет права, всё ещё. — Твой отец запретил с тобой видеться, подходить, разговаривать. Чтобы ты не привязывался ко мне с детства, принял решение, когда станешь взрослым и обо всем узнаешь. Прости, я не мог его ослушаться. Оборотни в разы сильнее людей, но, как иронично, люди — наше самое уязвимое место. Если ты будешь в опасности, я сделаю всё, что угодно, потому что моё слабое место — ты. Я хочу заботиться о тебе. Но, если ты запретишь быть рядом, то мне не позволено сделать иначе.

— Что я должен сделать, чтобы ты, наконец-то, отвалил от меня?

Джисон напрягается всем телом, сжимает зубы, тяжело дышит. Вся жизнь перед глазами проносится в один миг. Запрещает себе перекидываться волком и бежать, не оглядываясь, снося всё на своём пути, душераздирающе выть. Чэнлэ всё ещё перед ним, посреди леса, полного диких животных. Его, как минимум, нужно вернуть домой, здоровым и невредимым.

— Сказать. Словами.

Чэнлэ поднимает голову, тянется к светлым волосам, не получает отказа — Джисон опускается на колени, льнет к холодным ладоням. Его запах впитывается в чужую кожу, потому что его человек в его одежде, в его комнате, на его кровати.

— Такой мягкий.

Внутри всё сводит. Чёрт бы побрал эти руки, которые хотят притянуть ближе к себе. С силой сжимает покрывало по обе стороны от чужих бёдер, зажмуривается.

— Джисон, — чужое дыхание на собственном лице, — отпусти.

Пропускает, садится полностью на пол, прячет взгляд в коленях.

— Батареи что, просто для вида? Холодные. Где вы сушите вещи? — Чэнлэ машет перед собой мокрым полотенцем.

— В сушилке. Брось на стул. Я разберусь. Тебе пора домой, — нехотя поднимается, плечи опущены, смотрит в сторону.

— Я уже дома.

— Что? — Джисон каменеет, тело словно не его. Если послышалось, то рассыпется на мелкие осколки прямо здесь. — Что ты сказал?

— Для закрепления «договора», — делает кавычки руками, — нужно два раза повторить? Может ещё кровью заверить? — ищет куда приткнуть это дурацкое полотенце, потому что оно сейчас ну вот никак не к месту. Запястья оказываются крепко захвачены широкими ладонями, большие пальцы нежно (старается, но безрезультатно) поглаживают, спина прижата к крепкой груди. — Я верю, что ты сильный, мне и твоего вида достаточно. Когда ты успел меня перегнать? Был таким мелким тогда. — Прости, — Джисон ослабляет хватку, — прости, мне тяжело себя контролировать рядом с тобой, — руки подрагивают, зарывается носом в волосы, проводит кончиком по шее, облизывает языком.

— Ты и человеком слюнявить меня будешь? — Чэнлэ сжимается от холода, пробирающего после мокрых объятий.

— Прости. Я включу отопление. А пока могу греть тебя собой. Если ты не против меня, такого, — скрывается за дверью, тяжелые быстрые шаги, возвращается.

— Дурак, — парень запрыгивает на кровать и хлопает по месту рядом.

Волк осторожно наваливается на матрас передними лапами, забирается всем телом.

— Ближе, — человек оказывается под тяжестью пушистых мощных лап, трётся о мягкую белоснежную шерсть, улыбается. Джисон лижет лицо, всё ещё замёрзшие пальцы, шею, слегка прикусывает, счастливо рычит, пытается к ключицам, но останавливается, когда Чэнлэ зажимается: — Позже, ладно?

Это позже греет душу. Потому что в объятиях человек. Его человек.