Чимин всё-таки пьяный. Чимин пьяный, на что-то ужасно злой и пиздецки красивый. У него растрёпанные, пока ещё немного влажные после душа волосы, по губам чаще приличного мелькает кончик языка, а искры хмельной радости пляшут в глазах, как блики на растресканном лобовом стекле побитой тачки.

Наверное, его кожа пахнет чем-нибудь сладким, вроде персиков или ванили, но их дистанция — минимум метр, поэтому Ким может только догадываться. На самом деле Намджун никогда не был падок на малолеток и всегда считал все эти игры в «папочку и его детку» извращением, но Чимин, во-первых, — нихрена не невинный малыш, а во-вторых, уже через пару месяцев достигнет совершеннолетия, и это как-никак смягчает обстоятельства, в которых у Кима стоит на него.

Возле искусственного камина — расхлёстанные об пол осколки дорогой (в этом доме другого не водится) вазы, как подтверждение того, что мальчишка не в настроении. Чимин танцует как в полусне, скользя по телу ладонями, подпевает, закрыв глаза, ведёт бёдрами в ритме мелодии и будто специально задевает пальцами футболку, то там то тут открывая взору тонкую полоску талии и живота. 

Порнографическое искусство.

Намджун мог бы залипать на длинные, почти неприкрытые короткими пижамными шортами ноги вечность, если бы подросток не решил вдруг бросить испепеляющий взгляд в его сторону. 

«На меня что ли бесится?» — предполагает блондин и салютует мальчишке бокалом. 

Тот поднимает в ответ средний палец и возвращается к своему сомнамбулическому танцу, прибавляя громкости на колонках. 

Блестяще. Его бы за это в наручники и на кровать. Содрать призывно открытые шмотки, развернуть и надавать хорошенько по заднице... в профилактических целях, конечно же, а не потому что ладони зудят от нестерпимого желания дотронуться до нежной кожи (интересно, на ощупь она такая же мягкая, как кажется с виду?). Жаль, дядюшка Пака такого обращения со своим самым-драгоценным-на-всём-белом-свете племянником не оценит. Да и не для того он нанял Намджуна.

Охранять детей сильных мира сего Ким, пожалуй, не любит больше всего, пусть даже за самые огромные бабки, но Чимин стоит того гемора, с которым идёт в комплекте. Каждого капризного «не хочу домой», каждой попытки сбежать из под чуткого надзора чересчур опекающего дядюшки и каждой затяжной истерики после провала, когда он запирается в спальне и кроет отборнейшим матом и дядю, и старших братьев, давно переехавших и совершенно о нём позабывших, и «...тебя, Ким! Я знаю, что ты за дверью!»

Чимин стоит того. И дело не только в возможности любоваться красивой фигурой и танцами по вечерам. Намджуна вообще с первого дня забавляет этот мальчишка с его нелепыми протестными акциями в форме покраски волос и погрома своей спальни. К тому же, мужчина вполне справедливо считает, что не выпускать семнадцатилетнего пацана никуда кроме локаций «дом»-«колледж» — это перебор, поэтому ничуть не злится на паршивое поведение своего протеже. В таких условиях кто угодно свихнётся. На самом деле, попытайся мальчишка вскрыть ночью глотку своему «заботливому дядюшке» (искренние и весьма аморальные мотивы которого Намджун недвусмысленно разглядел ещё при первой встрече) тупым столовым ножом, — Ким не стал бы его останавливать. Пак Дэсон, при всей своей видимой доброжелательности и порядочности, был тем ещё скользким гадом, подобных которому Намджун знал как самых расточительных на его услуги клиентов, ведь именно им было что скрывать, и секреты эти зачастую могли оказаться такими мерзотными, что даже Ким, повидавший за красочную историю своей десятилетней карьеры немало дерьма, содрогался. По этой и многим другим причинам, он никогда не лез в дела нанимателей и только с механической точностью выполнял свою работу. 

История Паков банальна как мир: мать ушла, отец скончался, а трое наследников немалого родительского состояния попали под опеку любящего дядюшки, который до достижения юношами совершеннолетия брал на себя все расходы и заботу об их финансах. Неизвестно, сколько он успел отскрести себе путём умелых махинаций, однако как старший, так и средний братья сбежали, поспешив забрать всё оставшееся, как только им стукнуло по восемнадцать, и больше на горизонте не появлялись. Что же касается Чимина — Намджун ещё сомневался в том, до чего больше был жаден Дэсон — до денег или до самого мальчика, но отвращения, которому было место в обоих случаях, не выдавал.

Чимин плавным движением оборачивается вокруг своей оси и, качнув бёдрами, останавливается напротив мужчины, сидящего в кресле.

— Тебе разве можно пить на работе? — хмыкает Пак, наблюдая за старшим совершенно скучающим взглядом. На его щеках лёгкий румянец (пускай даже от алкоголя, он всё равно выглядит невинно), ресницы слабо подрагивают, и всё это так невыносимо очаровательно и так не вяжется с едкой иронией, сочащейся из почти по-девчачьи высокого голоса...

Намджун улыбается уголком губ, думая, что мальчишка бы кинулся на него с кулаками, узнай только, что старший считает его голос девчачьим и, сделав ещё один небольшой глоток вина, наклоняет бокал в сторону юноши.

— Хочешь тоже?

Ещё б не хотел. Первое, о чём Кима предупредили — мальчишка ещё в шестнадцать впервые попробовал алкоголь и с тех пор постоянно ищет возможности где-то его протащить. «С учётом того, что его держат взаперти половину сознательной жизни, это и неудивительно» — подумал тогда Намджун, но промолчал.

— Мне ещё нет восемнадцати, — фыркает младший, хотя глаза жадно блестят, а язык несдержанно проходится по нижней губе. — И это не педагогично.

— А я и не твой педагог. — дёрнув правой бровью, наклоняется ближе к мальчишке Намджун. — Более того. Я не твоя нянечка, как ты любишь выражаться, и точно не твой опекун. Я только слежу за тем, чтобы твоя очаровательная задница не влезала в неприятности. — Ким снова откидывается в кресле, продолжая любоваться стоящим в полуметре от него юношей. 

Всегда стройно расправленные плечи и горделиво вздёрнутый подбородок, всегда манящий блеск золота на радужке глаз и вызов во вздёрнутых уголках губ... Он красивый вопреки всякому здравому смыслу, словно в одном человеке соединилось всё самое лучшее и несовместимое. Сталь и нежность, порочность и трепетность, чувственность и отстранённость... 

И этот чёртов ебучий румянец...

Намджун не понимает, когда парень успел умыкнуть что-то из дядиной коллекции и нахлестаться, но упрекать и допытываться не собирается. У мальчишки есть поводы пить, а Намджун, как он сам сказал раньше, ему не сиделка. Тем более, если только алкоголь и позволяет Чимину стоять так близко, что Ким при желании может коснуться его, то пусть не просыхает хоть сутками.

— Вот, — вырывая мужчину из мыслей, внезапно говорит Пак. В его руке — взятая со стола салфетка, а на лице и в голосе отражается что-то подозрительно напоминающее заботу (что, разумеется, совершенно немыслимо, ведь полностью противоречит пассивно-агрессивной манере общения, избранной Чимином в качестве фундамента их отношений).

Намджун на секунду зависает, глядя на протянутый ему прямоугольник бумажной ткани, затем принимает его, смотрит на юношу с немым вопросом, и тот, не снимая с лица ласковой (просто безумие) улыбки, кивает:

— Подумал, тебе пригодиться, чтоб слюни утереть. — а потом просто берёт со столика рядом бутылку вина, которое пил Ким, и, беззаботно напевая себе что-то под нос, удаляется в спальню. — Сладких снов, нянечка.

И всё-таки что-то помимо обворожительно яркой обёртки безмерно нравится Намджуну в этом взбалмошном, наглом мальчишке с его неизменной язвительностью и неугасаемой жаждой свободы в живых светлых глазах...

Мужчина допивает вино из своего бокала и поднимается, чтобы уйти, но замирает на месте, уловив глухой, почти неслышный звук из-за двери чиминовой спальни. Всего на секунду — дрожащий вздох и шорох сползающего по стене тела. Намджун бесшумно подходит, чтобы прислушаться, но там только пустота и тихий перестук стрелок часов...

∘∘∘

Юноша несколько минут сидит на полу у двери, таращится на прижатое к груди вино как на неведомую зверушку и не понимает, что теперь должен испытывать. 

Раньше такого не происходило.

Его прошлый надсмотрщик был чудовищно дотошен. Он буквально стоял за спиной и постоянно твердил о правилах («это вредно», «это опасно»...), за что в конце концов Чимин и потребовал его заменить. Дядя, потакавший племяннику во всех желаниях кроме тех, что, как он сам считал, «отдаляли» его от мальчишки, мгновенно нашёл новую кандидатуру. Так и появился непривычно задумчивый для телохранителя и неизменно спокойный Намджун. 

В соответствии с непреложной традицией ненавидеть любого, кто ограничивает его свободу тем или иным способом, Чимин возненавидел мужчину ещё до того, как увидел. 

Вот только долго ненавидеть почему-то не удалось. 

То ли из-за того, что Намджуну было в общем плевать, чем занят Пак, пока это не нарушало пределов дозволенного, то ли из-за того, что он оказался моложе и в разы проще в общении, чем все предыдущие «няньки», то ли просто потому что никогда не пытался упрекать Пака в его поведении...

Последнее было особенно важно. В частности, если речь шла о редком, но регулярном обряде, свидетелем которого можно было стать в среднем два-три раза за месяц. Это случалось, когда Дэсон, вырвавшись с работы, навещал любимого племянника в особняке, где сам не жил из-за далёкого расположения от своих офисов. Тогда Чимин, сцепив зубы, ужинал с ним, а затем шёл в кабинет, куда дядя неизменно звал его для разговора. Мальчишка всегда выходил оттуда позже, чуть побледневший и тихий, молча ждал, когда автомобиль Дэсона покинет двор, а затем выгонял прочь персонал, чтобы выкричать, всё, что скопилось внутри в затяжной гневной истерике.

Обычно в такие моменты его предыдущие надсмотрщики (выгнать которых с прочей прислугой, разумеется, не представлялось возможным) либо стояли истуканами, либо пытались его приструнить словами о том, что ему «...радоваться бы, в такой невероятной заботе живёшь, окружён всем, чего только можно хотеть, а ведёшь себя как избалованный, неблагодарный ребёнок...» (на фразе о неблагодарности, Чимину особенно сильно хотелось схватиться за нож).

Но Намджун...

Он приступил к службе всего за неделю до этого. В тот день Чимин традиционно дождался отъезда «родителя» и выкатил сцену, на что Ким только невозмутимо достал с полки книгу и сел читать, словно ничего не случилось, и, пока мальчик, выдохшись, не ушёл спать в свою комнату, так и не встал с кресла. 

Это было странно. 

Это было неправильно.

Это было любопытно.

Чимин с тех пор всерьёз стал присматриваться к новому телохранителю, а потом понял вдруг, что не ему одному любопытно. Намджун изучал его. Рассматривал. Долго, наощупь блуждал взглядом по ногам, по покатым плечам и лицу, иногда задерживаясь на одной детали — губах или впадинке между ключиц. 

Чимин всегда знал, что красивый. Как минимум, от одногруппников и одногруппниц, людей, что смотрели ему вслед на улицах и... от милого опекуна. Да. Внимание не всегда было желанным, и по этой причине Чимин ненавидел визиты Дэсона. Его взгляд — омерзительно скользкий, маслянисто-заботливый; беглый, как у извращенца, быстро двигающего рукой под столом и озирающегося, не заметил ли кто. По вечерам, после каждой их встречи мальчишка идёт в ванную и яростно трёт кожу, пытаясь содрать с себя склизское чувство. Наверное, поэтому он ненавидит такое внимание.

Но с Намджуном всё как-то иначе. 

От его взгляда не хочется спрятаться. Этот мужчина другой. Честный? Бесцеремонный? Наверное, это неважно. Ким смотрит в открытую, спокойно, внимательно, и никогда не отводит глаз, даже если Чимин замечает его. Как будто это нормально. Как будто у него есть все права, и скрывать ему нечего. 

А ещё ему хочется верить. Ужасная роскошь в ситуации Пака.

Юноша думает обо всём этом, продолжая тщетно пытаться понять, что творится в голове его телохранителя. До последней секунды, шагая к своей спальне, Чимин был уверен, что Ким неудачно пошутил, что вот-вот он рассердится и заберёт свои слова про «я не твоя нянечка» вместе с бутылкой. Но он не забрал, и Чимину впервые почудилось, что в этом доме появился человек, которому... не наплевать(?) наплевать(?) Как вообще, чёрт возьми, это расценивать? Небывалое сочувствие или абсолютное пренебрежение? Вопреки здравому смыслу, верить хочется в первое. 

Чимин наконец выдыхает, встаёт, перебирается на кровать и, отставив вино на тумбочку, кутается вглубь одеял. Почему-то от мысли, что Ким может вести себя так именно из благих побуждений, внутри поднимается странное чувство волнения. Не такое, которое тревожно стучит в затылок и требует быть начеку, но такое, какое бывает, когда видишь огромный подарок под ёлкой и тайно надеешься, что он предназначен тебе. 

Чимин зарывается носом в подушку, непонятно от кого пряча улыбку и, возможно первый раз за последние несколько лет, забывает о жажде сбежать от реальности.

∘∘∘

— Как спалось? — мило интересуется Пак следующим утром, приземляясь на заднее сидение Bentley, и сразу тянется вперёд, чтобы протянуть Киму конфету. — Будешь?

Намджун удивлённо смотрит на маленький леденец, затем в зеркало заднего вида, где хитро блестит отражение глаз юноши.

— Она отравлена? — всё же берёт конфету и даже шуршит фантиком, разворачивая липкую сладость.

— Не-а, — мотнув головой, улыбается Чимин, кидает в рот свой леденец, а потом отворачивается к окну. У него привычно вяло побаливает голова, и на удивление легко на душе. — Я вчера вечером злился и к тому же выпил... Не то, что ты предложил, а до этого. Уверен, ты это понял, но не рассердился и не попытался промыть мне мозги... — благодарность выходит нескладной и жутко неловкой, но Пак честно старается. — Ну и потом тоже. Я думал, это была шутка, а ты... — каждая фраза даётся трудней предыдущей, мальчишка теряется и, в конце концов, просто стихает, как будто бы громкость скрутили на минимум. 

Машина мягко выезжает со двора, и пейзаж за окном начинает набирать скорость. Намджун на секунду отрывается от дороги, чтобы мельком взглянуть в зеркало на внезапно кажущийся ещё более маленьким силуэт юноши на заднем сидении. Тот потерянно смотрит в окно и мнёт куртку по-детски короткими пальчиками...

— Спасибо. — наконец еле слышно скользит с губ Чимина, спустя несколько долгих секунд, и Киму кажется — оглянись он теперь, и увидел бы трещины на златокарей радужке. 

Мальчишка как никогда искренен и потому уязвим. Намджун слышит это в глухом голосе и намеренно больше не смотрит назад. Демонстрация чужой распахнутой души редко цепляет его, но в этот раз чувство самосохранения бьёт тревогу: лучше держаться подальше. 

Остаток пути мужчина молча следит за дорогой, Чимин слушает музыку и что-то печатает в телефоне. Всё как всегда и, кажется, ничего не произошло. Намджун довезёт Пака до колледжа, дождётся, пока тот покинет салон, и задумчиво взглянет вслед, на изящную линию узких плечей. 

Вот только, хотя он будет честно стараться не думать об этом, в память намертво въестся глухое «спасибо». 

∘∘∘

— Почему ты выбрал эту профессию? 

Чимин выглядит разомлевшей на солнце пантерой. Он лежит на животе на широком диване, опустив голову на согнутую руку пока пальцы другой руки лениво рисуют узоры по белой обивке. В каждом движении — сонливая нерасторопность, медлительная грация, которыми Намджун любуется как зацикленным на репите любимым отрывком кино. 

Почти месяц прошёл с тех пор, как Ким первый раз вошёл в эту гостиную, и только неделя с того вечера, как в их отношениях с Паком что-то значительно переменилось. Чимин больше не игнорировал его присутствие и, кажется, даже был рад посидеть рядом у искусственного огня, наблюдая за медленно перебирающими страницы пальцами. Намджун всё это видит и понимает, что причина скрывается в той злополучной бутылке, в которой мальчишка разглядел куда больше значения, чем было вложено, но разубеждать ставшего теперь ещё более очаровательным юношу Ким не торопится.

— Звучит так, будто я в первом классе, и это опрос по теме «кем вы хотите стать, когда вырастете», — не переставая скользить мягким взглядом по расслабленным чертам, улыбается мужчина.

— Отвечайте, ученик Ким. — приподнимает левую бровь Пак, и его голос искрится смешинками.

Намджун улыбается чуть шире, откидывает голову на спинку кресла, наконец отрываясь от любования мальчишкой, и, задумчиво глядя в прошлое, вспоминает себя десять лет назад, когда ему самому только исполнилось восемнадцать, а мир казался маленьким и простым как коробок спичек в ладони. 

— Когда я был ребёнком, то часто ломал вещи. — наконец произносит он, — Наверное, с возрастом мне захотелось научиться хоть что-то беречь.

— Как поэтично, — фыркает Чимин и, соскользнув с дивана, подходит к журнальному столику, где сегодня, на удивление, вместо бутылки — графин чистой воды. — Может, тебе нужно было быть поэтом?

— Язва, — беззлобно ухмыляется Ким.

Чимин прячет улыбку в уголках губ и наполняет свой стакан. Делает глоток, зная, что Намджун наблюдает за тем, как его губы прижались к стеклу, как мягко дёрнулся кадык — вверх и обратно... Допивает почти до конца и замирает, глядя в остатки плещущейся на дне стакана воды. На самом деле, слова мужчины сильно задели его, а теперь повисли в воздухе над головой, не желая выветриваться.

— Слово «беречь» неподходящее. — наконец произносит мальчишка, по прежнему пряча взгляд. — Берегут то, что сами боятся потерять. А ты скорей стережёшь. 

Тишина, окружившая эти слова вдруг становится вязкой, и, желая нарушить её, Чимин громко ставит стакан на столик. Затем оборачивается... И сталкивается с матовой чернотой чужих глаз, к которой не был готов. 

Почему вдруг так тревожно колотится сердце?

Он сказал что-то не то?

Почему так заострились черты лица мужчины, а воздух как будто на раз загустел?

— Стерегут тюремно-заключённых или сокровища. К какой категории ты относишь себя? — склоняет голову чуть набок Ким. Его глаза странно блестят, и у Чимина от этого почему-то сжимается глотка. 

— Ну, я же заперт тут, — пожимает плечами мальчишка, стараясь держаться как можно расслабленнее. — Значит, скорее к заключённым. 

Намджун молчит. Смотрит так внимательно, что Чимину вдруг кажется, будто его препарируют. Медленно, по капле, выуживают тонкую ниточку правды через предательски расширившийся в страхе зрачок. По коже скользит, поднимая мурашки, озноб, но Намджун вдруг выдыхает и, став привычно расслабленным, словно не он миг назад понизил температуру воздуха в минус, откидывается на спинку кресла.

— Жаль. А я почти ощутил себя драконом.

Вот так просто. Двумя фразами под дых, и как ни в чём не бывало.

У Чимина слишком сухо в горле, и почему-то покалывает кончики пальцев. У Чимина сердце вдруг бьётся о рёбра с какой-то немыслимой скоростью. Чимин растерянно смотрит на берущего со столика книгу мужчину, смотрит, как он листает страницы, ища ту, на которой прервался, и как, погрузившись в чтение, чуть сводит брови. Чимин думает, что он свихнулся. Смотрит на графин. Опять на Намджуна. Думает: «То ли в воду подсыпали дряни какой, то ли я вообще сплю или двинулся. Иначе что это было?»

«Нужно просто пойти спать»

Чимин молча уходит к себе, прикрывает дверь и забирается под одеяло. Он беспрестанно ворочается битые два или три часа, ищет сна, но тот не приходит. А из соседней комнаты не уходит Намджун. Пак прислушивается и через пару секунд слышит в тишине погружённого в ночь особняка шорох перелистываемой страницы. 

Всё ещё на стороже.

«Почти ощутил себя...»

Нет. 

Чимин точно свихнулся. 

Драконом? Серьезно? Либо это какая-то глупая издёвка, либо Намджун действительно подразумевал, что считает Чимина... сокровищем?

«И чего это он...?» 

Чимин переворачивается на другой бок, усиленно стараясь не улыбаться, но в груди так тепло и так непривычно пульсирует нечто пока непонятное, но безусловно прекрасное, что не думать, не придавать смысла и не повторять снова и снова слова, произнесённые Кимом, совсем не выходит.

Спустя ещё пятнадцать минут безуспешных попыток отвлечься, Чимин наконец погружается в сон. Ему снится бескрайнее синее небо, прозрачная мякоть облаков под ногами и драгоценные камушки звёзд, которые он горстями срывает чтобы затем отнести их дракону, сидящему неподалёку, и украсить огромные чёрные крылья...