Почему сегодня не коротким путём? Санс понятия не имел. Задумался или не подумал — неважно: очнулся всё равно только у самого входа в знакомый зал, залитый неизвестно откуда идущим золотым светом. Поздно было сворачивать, поздно было телепортироваться прямо в лабораторию — какой смысл? Он уже здесь. И он не убежит. Не сможет. Разве убежишь от себя? На какие-то несколько мгновений Санс в чёрт знает какой раз потерялся в себе. А что такое это «себя»? Есть ли оно у него? Часть ли «себя» ночные эксперименты, часть ли «себя» — суды в золотом зале?
Выдыхай, Санс. Выдыхай. Шагай вперёд. Больше… Не должно быть перезапусков. Это — настоящий таймлайн. Это настоящий ты.
Темная низкорослая фигура посреди зала заставила скелета остановиться. Сжать кулаки. Сознанием дотянуться до [удалено]-бластеров, разбудить их. Приказать приготовиться.
И громко-громко выдохнуть.
— Фриск? Что ты тут делаешь?
Это были настоящие Фриск. Местные. Здешние. Теперешние. Они даже не стояли, а сидели — и Санс наконец расслабился. Фриск обняли колени и просто сидели. Как сидят дети, которым больно, грустно или страшно. Как сидят дети, которым нужна помощь.
Опустившись рядом, Санс осторожно положил ладонь человеку на плечо.
— Не слишком ты хорошее местечко подобрали, чтобы побыть в одиночестве.
— Знаю, — тихо-тихо отозвались Фриск, ещё больше зарываясь лицом в рукава своего свитера.
— Ну эй, человек, ещё немного — и я вызываю полицию жизнерадостности. Уж поверь, офицер Папайрус знает, как поднять тебе настроение.
Фриск тяжело вздохнули, не отвечая, и Санс тоже замолчал в ответ, не зная, что сказать. Ему больно было смотреть, как маленькая фигурка Фриск, к которым он так привык, старается как будто стать ещё меньше, съёжиться, практически исчезнуть. Это казалось неправильным. Не стоило этим посиделкам начинаться здесь — Санс еле успевал отгонять видения о множестве костей и известно, каких лучей, пронзающих насквозь это хрупкое тело, кажущееся таким беззащитным. По правде сказать, здесь ему действительно было некомфортно — но не так, как на поверхности или в старом доме. Здесь начиналось, заканчивалось и зацикливалось явление, которое его отец действительно изучал, но памяти о нём самом, да и ему самому, этой мятежной тени из пустоты, как будто не было сюда хода.
Здесь орудовали демоны другого рода.
Санс отвёл взгляд в сторону, в самое начало коридора. Застыл, чувствуя, как от предчувствия потухли глазницы. Там стояла тень… Маленькая тень. Ребенок, короткая стрижка, шорты, свитер. Очень знакомая, до боли знакомая — душу сводило: он знал, что сейчас будет.
Маленькая ладошка накрыла костяную ладонь Санса. Тень исчезла. Фриск вздохнули.
— Всё хорошо, — едва слышно прошелестели они. — Я тоже иногда… Вижу такое.
Санс шумно выдохнул и покачал головой, прикрывая глазницы.
— Всё-таки надо уйти отсюда.
— Нет.
— Неужели тебе это нравится? — хмыкнул Санс, всё еще не глядя на дитя. Фриск убрали руку с его руки и вздохнули.
— Нет. Но тут… Очевиднее.
— Что очевиднее? — скелет взглянул на человека. Фриск сжимали кулачки — со всей РЕШИМОСТЬЮ. Той самой, которая — может быть, а может быть, и нет — заставляла их уклоняться от его атак в этом самом зале. Той самой, которая привела их на поверхность.
Дитя поднялось с места. Санс почувствовал, как его душа снова сжалась. Нехорошо так сжалась, тяжело.
— Санс… Я причинили столько вреда из-за своего любопытства, — тихий голос разнёсся по всему золотому залу, и Санс мельком подумал, что дело не только в акустике. Кажется, будто какая-то неведомая сила заставляла этот детский голосок звучать громче, чем он мог бы.
— Я хотели… Понять, как лучше. Мне было страшно. И чем страшнее мне становилось, тем больше пыли оседало на моих руках. Я становились увереннее. Я… дрались с тобой.
Санс и рад был бы что-то сказать, но не мог, прикованный взглядом к Фриск. Их душа, кажется, начинала слабо светиться, и хорошим знаком это точно не было. Но что он мог? Он даже не знал, куда ведёт этот разговор, хотя догадывался — и не позволял себе и мысли о своих догадках.
— Потом я поняли, что это ни к чему не приведёт, и начали заново. Я… Больше не убивали. Я вернулись на поверхность. И… почувствовали одиночество. И начали заново. Я обрывали сохранения всякий раз после разговора с тобой здесь, в этом зале. Мне просто хотелось снова увидеть Ториэль, Папайруса, Альфис, Меттатона. Я думали, что… Что не увижу вас больше. И я привыкли к тому, что любую ошибку можно исправить перезапуском.
Голос Фриск совсем затих, и Санс наконец нашёл в себе силы подняться на ноги, однако прежде, чем он заговорил, Фриск продолжили громче и увереннее:
— И даже сейчас, когда нашёлся такой выход, который мне нужен, я думаю — может, можно сделать ещё лучше? Может, можно сделать так, чтобы не пострадал совсем-совсем никто?
— Эй. Не получится спасти всех. Вернее, у тебя уже получилось спасти тех, кого было в твоих силах спасти, — как-то слишком поспешно произнёс скелет, подходя к ребёнку и снова кладя руку ему на плечо.
— Я знаю. И я знаю, что ты помнил всё, что я делали, — Фриск взглянули на него через плечо и грустно улыбнулись. — Прости.
— Да ладно тебе, — хмыкнул Санс. Ему бы сдавило горло от лжи, если бы у него вообще было что-то, кроме костей и очень, очень уставшей души. — Всё в норме. Для меня почти ничего не менялось.
— А должно было. Нельзя, чтобы не менялось, — упрямо сжали кулачки Фриск. — И я сделаю так, чтобы всё наконец-то изменилось навсегда.
Санс не успел поймать этот момент, когда перед Фриск засияла кнопка.
«True reset».
От этих букв веяло невыносимой тяжестью, они были не для него, не для его глазниц — Санс отступил назад шага на три, не отрывая взгляда от проклятых символов. Ему не было позволено их видеть — но он видел, спасибо [удалено]. Эти буквы по праву принадлежали Фриск, а Санс лишь украл способность видеть и помнить, вытащил её из старых отцовских тетрадей… Это было ясно, как день над горой Эботт, но Санс до боли, до дрожи хотел хоть на миг приблизиться к кнопке — и разрушить её в пыль, как она уже не раз делала с его душой.
— Фриск… — выдавил он, уже ни на что не надеясь. Пусть. Он не заслужил выйти из этого круга перезапусков. Он никогда не достигнет цели — жить в мире и покое. Он никогда не вернёт отца, никогда не перестанет помнить, и это осознание делало больнее даже, чем нож между ребрами — а пронзали ли его ножом? Единственное, что его память позволила себе стереть, пусть и не до конца. Он помнил боль. Он помнит боль. Он всегда будет её помнить.
— Я быстро, — улыбнулось ему дитя. Душа его светилась красным так ярко, что уже почти не было видно лица. И всё же это была улыбка — незлая, искренняя.
Как можно, улыбаясь так невинно, ранить так больно?
Санс закрыл глаза.
Сейчас он очнётся на матрасе в своей комнате. Поднимется и пойдёт проверять Папайруса — жив ли. И тот, как всегда, будет жив.
А Санс, как всегда, будет лучше, чем мёртв. Хуже, чем жив.
***
— Эй.
Санс привык начинать с «эй». У него это всегда звучало мягко и по-дружески, он научился произносить это так, чтобы привлекать к себе внимание и никого не задевать своей якобы невежливостью… Но сейчас это «эй» звучало холоднее льда над озёрами Сноудина.
— Вставай.
— А?.. — скелет резко вскинул голову над поверхностью стола. — Который час?
— Час Хэ.
— Ты, наверное, хотел сказать «икс», — усмехнулся отец, потягиваясь и хрустя костями. Как всегда, уснул за столом, заработавшись.
— Нет, я хотел сказать «хватит».
Санс подошёл к столу отца и развернул крутящийся стул к себе — [удалено] покачнулся и охнул, но удержал равновесие.
— Санс?
— Хватит. Слышишь? Хватит. Я требую как минимум отпуска.
— Отпуска? Санс, ты же знаешь, что я готов предоставить тебе…
— Не мне здесь нужен отпуск, — Санс хмуро уставился в чёрные глазницы отца без единого проблеска света. Такие глазницы достались Папсу — но сам он был куда светлее, чем этот безумный учёный когда-либо мог себе представить. — Он нужен тебе. Ты вообще помнишь, когда в последний раз проводил время с семьёй? Не с этими дурацкими бумажками и железками, а с нами?
— Я обязательно возьму месячный отпуск, как только закончу-
— Достаточно! — Санс почти рычал, сжимая костяными ладонями перила крутящегося кресла. Выглядело комично — низкорослый тинейджер грозит взрослому солидному скелету — но и опасно. [Удалено] понимал, молчал, ждал, неотрывно глядя в глазницы сына. — Я устал слушать эти сказки! Я бы понял, если бы ты с Ядром так запаривался — оно полезное и нужное, а эти твои… Байки про путешествия по другим мирам, временам и таймлайнам — да кому они нужны?! Ты одержим ими настолько, что пропустил день рождения Папайруса!
Упрёк прозвенел так мощно, громко и яростно, что тишина, наступившая после него, оглушила обоих.
— Санс.
— ?
— Твоя левая глазница, — и, кажется, [удалено] был заинтересован.
— Моя… глазница? — Санс поднёс ладонь к лицу и отдёрнул, почувствовав лёгкое жжение. Да, верно, он и не заметил, как его левая глазница загорелась болью. Он бросил взгляд на зеркальную панель на соседней стене — и не узнал себя. Кто этот злой и уставший юный скелет с горящей глазницей? Что это за зрачок, которого у него никогда раньше не было?
— Очень занятно, — пробормотал [удалено], поднося ладонь к черепу сына. — Значит, если ты по-настоящему зол, проявляется… Это? Как оно ощущается? Хм, оно горячее. Впервые такое вижу. Интересно, природа его возникновения… Задержись сегодня в лаборатории, я должен кое-что проверить.
— Убери руку.
— А? — в следующий миг послышался стук одной костяной ладони о другую. Санс оказался у выхода и процедил, глядя на [удалено] с открытой неприязнью:
— Интересно, значит? Занятно? Я был прав, когда думал, что твои бумажки погубили в тебе всё живое. Ты теперь настоящая машина, как те, которые ты сам строишь, доволен? Мне больно, но это не так важно — ты даже не слушал, что я говорил тебе про Папайруса! Как только появилась возможность удобненько переключиться на личность супер-мега-учёного — ты тут же это сделал! Тебе удобнее так, верно? Тебе так лучше, чем быть нашим отцом? Тогда мне такой отец и даром не нужен!
— Санс, постой-
Санс развернулся к нему спиной. Он с трудом выровнял своё дыхание и снова заговорил, спокойно, чётко, холодно:
— Ни шагу больше в эту лабораторию не сделаю, так и знай. А если вдруг усовестишься — приходи, Папайрус будет рад. А у меня отца больше нет.
Санс не помнил, зачем тогда задержался на пороге. Ждал ответа? Надеялся, что всё можно будет отменить, сделать вид, будто ничего не было? В любом случае в ответ он услышал лишь гробовую тишину.
Да будет так.
И Санс исчез — беззвучно воспользовался коротким путём, не заботясь о реакции. [Удалено] ещё долго будет гадать, как Санс смог тайком освоить этот трюк… Правда, самому Сансу до этого совершенно нет дела.
***
С чего он вдруг это вспомнил? Наверное, Альфис и впрямь была права — разрушение барьера действительно повлияло на воспоминания, что так усердно стирали из их голов неумолимые законы пространства и времени.
Но Альфис говорила это давно — в прошлом таймлайне. В том, в котором появилась надежда… А вспомнил он сейчас.
Когда это «сейчас»?
Санс нехотя открыл глазницы — знал, что именно увидит, и оттягивал этот момент всеми возможными способами.
Потолок золотого зала как-то не походил на потолок его комнаты. Да и лежал он не на мягком матрасе, а на жёстком полу… Неужели теперь ему даже домой после перезапусков самому добираться? Вот это, пожалуй, уже перебор. К замкнутому кругу душевных страданий он привык, а вот физически напрягаться даже для создания короткого пути сразу после перезапуска было как минимум жестоко.
Сев, Санс потёр затылок и столкнулся взглядом с Фриск. Те облегчённо улыбнулись и встали на ноги.
— Как хорошо, что ты в порядке. Я думали, что тебя совсем насмерть приложило об стену.
— А ты разве не… — Санс замолк, бестолково глядя на пол. На полу валялись осколки… чего-то. Мелкие-мелкие, они что-то ему очень напоминали… Но, не успел даже озвучить догадку, как лёгкое движение воздуха — и осколки рассыпались в пыль.
— Я не думали, что силой души вдарю не только по кнопке, — виновато улыбнулись Фриск. — Вот тебя и отключило. Я уже успели пожалеть, что сломали эту штуку. Если бы ты умер, я бы ничего не смогли бы сделать.
— Да что мне сделается… — пробормотал Санс, всё ещё не сводя глаз с праха, на месте которого когда-то была львиная доля всех его проблем. — Так ты… Сломали её? Я думал…
Выдохнув, Санс усмехнулся. Его улыбка стала шире.
— А впрочем, неважно. Спасибо, дружище.
Улыбка Фриск засияла ещё ярче. Подойдя к Сансу, дитя помогло ему подняться и что-то вложило в его костяную руку. Взглянув на ладонь, Санс замер. Маленькая буква «t».
— Всё, что осталось от кнопки. Оно безопасное. Возьми. Кажется, тебе это больше пригодится, — улыбка Фриск стала хитрой, слегка загадочной. — Ну, может, у Темми на что-нибудь обменяешь…
Но Сансу казалось, что Фриск знают куда больше, чем хотят говорить. Впрочем, вникать ему не хотелось.
— Спасибо. Пойдём, что ли, домой. Ториэль заждалась нас, — Санс положил чудом не рассыпавшуюся букву в карман и протянул руку человеку. — И нам надо поспешить, если ты не хочешь остаться без пирога.
Пожалуй, сегодня можно обойтись и без экспериментов. Проект может подождать… На сегодня ему потрясений достаточно.