И нельзя сказать, что Сансу не нравился их новый дом. Он был действительно хорош — не дворец, но им всем не нужно было дворца. Уже нет. Жителей в их укромном уголке было не так уж много: прежде всего это были Фриск (дитя не имело семьи на поверхности… или отказывалось о ней говорить), с ними, конечно, Ториэль, а там уже и сам Санс с Папсом, и Андайн с Альфис, и Меттатон… И даже Его Величество Король Азгор. И всех их Санс по отдельности любил и уважал, но вот житьё с ними в одном доме было несколько непривычным и даже в какой-то мере напряжным. 

Во-первых, не все из жителей этого дома одинаково хорошо ладили друг с другом. А те, у кого в дружеских отношениях всё было хорошо, имели о них своё уникальное представление. Как Андайн, например. Удержать её от вызова Азгора на дуэль (очень пламенного вызова — куда только не летели копья от досады) было очень тяжело. И попросить не метать эти копья во всё подряд просто так — тоже. Но если бы кто спросил мнения Санса, то услышал бы, что он вовсе на считает манеру поведения Андайн такой уж напрягающей. В его личном списке напряжного вообще было всего три пункта. Первый — застарелое, написанное ещё небольшой костяной ладошкой «работа». Два других появились как раз после переезда. 

Первое место, конечно, отходило отношениям Их Величеств. Санс после подобающего знакомства с Ториэль относился к ней с ещё большей симпатией, чем прежде, когда они общались через закрытые двери и не знали имён друг друга. Теперь оказалось, что у той, кто так искренне смеялась с его плохих каламбуров, приятная улыбка, мягкие умелые лапы и самые вкусные пироги во всём мире. Ториэль Дриимурр ступила на порог этого дома первой и с самого начала провозгласила себя хозяйкой — и никто не стал спорить. Она вела себя как мама для всех и каждого, хотя Санс про себя считал её доброй тётушкой «выходного дня», ведь он никогда не получал от неё чисто материнских наставлений, как все остальные. Он знал, что она не помнит его — не может помнить, как не может помнить того, кто создал Ядро, — но он-то помнил, как ещё маленьким почтительно кланялся юной Королеве, помнил её улыбку. Что-то неуловимо знакомое было в ней ещё тогда, когда она закрывалась от всего мира в Руинах, но Санс узнал её только сейчас… Добра и снисходительна была Королева, но только не к своему супругу. 

Телевизор в общей комнате стоял тот самый, который чуть было не упаковал в чемодан на колёсиках Папайрус. Альфис там что-то подкрутила, и теперь дряхлая коробка пыхтела, напрягаясь ради того, чтобы показать человеческие телешоу во всей красе. Меттатон до сих пор приобщался — телевизор выключался ненадолго и очень редко, ежедневно крутя всевозможные фильмы, сериалы и передачи… И ни одна из них и близко не походила на ежедневные же столкновения Ториэль и Азгора. Ни один из них не был готов мириться, а Ториэль и не хотела, поэтому их отношения всё так же протекали в форме скрытой конфронтации. Все, даже не слишком сведущий в таких делах Папайрус, единогласно признавали: чтобы Ториэль простила Азгора, должно было произойти чудо. Азгор, видимо, очень вжившийся в роль Санты, каждый раз старался приблизить это гипотетическое чудо хоть на крохотный шажок, но каждый раз трогательно садился в калошу. Ториэль качала головой, молча совала ему тарелку с завтраком или холодно просила его о чём-то — обычно вынести мусор — и не давала ему никакой надежды. Санс не собирался в это лезть. Простит, не простит — взрослые люди, разберутся. Только тоскливый взгляд Азгора в сторону Ториэль, когда та смеялась над шутками старшего скелетона, его каждый раз неприятно задевал. 

Вторая проблема была куда более личного характера. 

Этот.

Чёртов.

Цветок.

Фриск наотрез отказались оставлять Флауи в Подземелье. Дитя считало, что это создание всё же имеет право на счастье, что бы оно ни творило — и Санс тоже так думал бы, если бы это «создание» не отравляло ему настроение намеренно и не пыталось задеть Фриск. Надо сказать, что человек отличался поразительным состраданием и вместе с тем отходчивостью — на каждую подколку Флауи находилась своя кнопка «действие». Наверное, Фриск были единственной живой душой, к которой этот демонюга относился более-менее терпимо. Только Фриск заморачивались насчёт его комфорта настолько, что даже попросили у Альфис соорудить автоматическую систему полива для цветка. Санс, как не самый далёкий от науки скелет, сам смотрел в схемы этой системы и поправил кое-что из основных, на его взгляд, моментов. Огрехи и недочёты, вроде постоянно заедающего переключателя между холодной и горячей водой, скелет посчитал даже полезными. Пусть понервничает, мистер скеллевудская улыбка. Их вражда давно перестала быть негласной для всех обитателей нового Дома — Флауи старались затыкать опрыскиванием каждый раз, когда Санс метко острил, а Сансу в рот пихали хот-дог. Неудивительно, что Санс продолжал подкалывать монструозный цветок несмотря ни на что — хот-доги он любил. 

А в остальном… Сансу действительно нравилось здесь. Нравилась атмосфера, домашняя, уютная, немного шумная. Здесь для него всегда было место, здесь его вклад ценили, даже если он заключался в том, чтобы шутить плохие шутки и спать в тех местах, где меньше всего ожидают обнаружить скелета. Ну, и ещё ходить на работу. 

Удивительно, но Санс первым нашёл работу после того, как их своеобразный отряд перебрался на поверхность. Помощник ночного сторожа в музее — звучит странно, но Сансу отлично подходило. Работа была невозможно простой — ночной сторож звонил ему, когда кто-то незаконно проникал в музей, и просил прийти. Санс пользовался коротким путём — и вуаля, вот уже скелет в куртке одной маленькой дурацкой шуткой заставляет группу взрослых мужчин визжать от страха. Платили за это немного, да ещё и не в М, но Сансу хватало. Да и график был удобнейший — большую часть времени можно было посвящать своим ребятам. И ещё кое-чему.

Дом в Сноудине не был до конца заброшен. Просто теперь самое сердце его жизни находилось глубоко под землёй, в подвальной мастерской, куда Санс являлся регулярно. С его графиком работы и необходимостью присутствовать в Доме столько, чтобы никто об этом ничего не заподозрил, работа шла медленнее… Но, как ни странно, качественнее. Санс чувствовал, что с разрушением Барьера что-то действительно изменилось, что-то, что напрямую касалось его исследований и исследований его отца… Но установить, что это, всё ещё не мог, хоть и работал куда усерднее. В конце концов, сначала добиться практической реализации, а затем строить теории всегда было любимым методом Санса. Он ведь не профессиональный учёный, может себе позволить творить серьёзные вещи тупейшими путями… И может позволить себе отдых, конечно. У Гриллби, например. 

Напрасно Король Азгор думал, будто между его супругой и разговорчивым скелетом-шутником было что-то большее, чем тёплые дружеские отношения. Вряд ли отношения с кем-то другим могли быть теплее, чем с Гриллби… По очевидным причинам.

Гриллби тоже устроился неплохо, хотя был всё ещё в процессе развития своего бизнеса. Он арендовал домик у самой горы Эббот, чтобы привыкшим к его забегаловке монстрам было недалеко идти, и медленно, но верно превращал его в легендарную забегаловку «У Гриллби 2.0» (название было подсказано Альфис). Если быть до конца честным, Санс действительно был удивлён тому, что Гриллби тоже покинул Подземелье. Отчасти, конечно, и потому, что Гриллби, Сноудин и дом в его сознании воспринимались как что-то неделимое, но также и потому, что Гриллби был самым большим сторонником спокойной повседневности. Мало что могло его заставить сойти с привычной колеи… И тем не менее теперь огненный монстр учился приманивать клиентов, в чём не было необходимости в Сноудине, общаться с людьми и готовить человеческую еду, которая не превращалась бы сразу после употребления в энергию души. Санс ценил его методичное упорство; в общем-то, в их тандеме полных противоположностей Гриллби был настоящим трудягой. Идеальным работником… Идеальным слушателем, другом, возлюбленным. Иногда Санс завидовал сам себе, а иногда думал, что недостоин такого счастья — но в любом случае эти мысли надолго не задерживались в его черепушке. 

Гриллби ещё не открылся, с маниакальным упорством стараясь превратить свой новый бар в улучшенную версию старого. Санс едва ли мог чем-то помочь, поэтому обычно сидел на барной стойке и болтал ногами и несуществующим языком (обычно о всякой чепухе). 

— Гриллбс, тебе не кажется, что у тебя тут и так достаточно уютно? 

Ответа не последовало — Гриллби пытался придумать, куда повесить плакат «ОБСЛУЖИВАНИЕ ДЛЯ ВСЕХ ОДИНАКОВОЕ, НЕ ЗЛИТЕ БАРМЕНА». Санса это, впрочем, не остановило.

— Правда, когда ты откроешься, я больше не смогу быть твоим единственным клиентом.

— Сможешь, — огненный элементаль всё-таки отозвался, решив прицепить плакат на стене возле места, где обычно стоял и обслуживал посетителей. — Поначалу посетителей вовсе не будет.

— Как это не будет? Папайрус точно придёт, — хмыкнул скелет. — Я ещё Тори с Фриск позову, Альфис с Андайн придут…

— Ты же только что жаловался, что перестанешь быть единственным клиентом, — судя по тону и тому, как игриво завихрились огоньки на голове Гриллби, бармен был явно доволен. 

— Что поделать, такой вот я неКОСТоянный, — усмехнулся Санс, расслабленно наблюдая за тем, как Гриллби приколачивает плакат к стене небольшими гвоздиками. — Но, думаю, люди тоже не заставят себя долго ждать. Ты действительно вПЕЧатляющий. 

Огненный элементаль вздохнул, замерев ненадолго. Огоньки на его голове слегка притухли, стали тусклее. Санс почувствовал, что жар от Гриллби идёт какой-то расстроенный.

— Плохая шутка, да? 

— Нет.

Ещё один тихий вздох. Санс прекратил болтать ногами и принялся медленно сползать с барной стойки. Она была довольно высокой для него, и без стульев, которых со стороны бармена закономерно не стояло, слезть с неё было действительно сложно. Даже опасно. Особенно в такой мешковатой одежде. Особенно для неуклюжего скелетона с одним HP. 

Это хорошо, что Гриллби его поймал на руки. А то Санс бы точно превратился в бездушное анатомическое пособие для школьников. Правда, теперь жар от огненного монстра исходил куда более сильный. 

— Санс, ты дурак.

Это был явный укор, но звучал он так по-родному, что извечная улыбка Санса только сильнее расцвела.

— Я хотел тебя обнять, а то ты что-то совсем ПОТУХ. Всё будет ок, вот увидишь. Я видел некоторые человеческие фильмы, им нравятся всякие огненные создания. А мне нравишься ты.

— Дурак, — едва слышно прошелестел Гриллби, уткнувшись своим огненным лбом в висок Сансу. Элементаль не ставил себе цель обжечь практически никогда — его пламя было мягким, дружелюбным, почти нежным. Санс это обожал. Особенно тогда, когда своевольные огоньки заползали ему в череп и щекотали его дурацкие мысли. В такие моменты от накатившего тепла он расслаблялся всем своим телом, не думая вообще ни о чём, кроме как о тёплых руках Гриллби и его душе, которую в такой тихой и спокойной обстановке можно было легко почувствовать. Она была совсем рядом, недалеко от спрятанной за костяным барьером души скелета, и исправно питала всю эту огненную мощь и нежность. И почему это души людей сильнее?

Что-то неприятно кольнуло Санса в пустой левой глазнице. Он едва ощутимо вздрогнул, привлекая внимание Гриллби. 

— Всё в порядке?

— Более чем, дружище, — отозвался Санс, тут же возвращая себя к норме. — И будет ещё лучше, если ты ещё немного меня подержишь.

Гриллби лишь хмыкнул и снова умолк. «Заряжается», — с улыбкой подумал Санс. Гриллби действительно уставал, и только один низкорослый скелет-юморист знал, как нелегко огненному монстру даются его выдержка и спокойствие, поэтому старался почаще быть рядом, чтобы его подбодрить. 

И молчал о том, чего говорить не следовало. 

Теперь Санс буквально мысленно проклинал себя за то, что подумал о душах. Души были объектом изучения, тайной, которую не успели до конца раскрыть… Тайной, которая теперь легла на плечи Санса. Одной из многих, на самом деле. Санс сам был ходячей тайной, загадкой и несмешным анекдотом, что в целом значило, что без счастливой жизни, предназначенной для нормальных монстров, он обойдётся. К этому заключению можно было прийти при определённых обстоятельствах, можно было в это не верить, но — верилось. Потому что с памятью о ночной лаборатории, тусклом свете ламп, чертежах на синей бумаге приходило то, чему не было имени. Чёрное, всепоглощающее и до ужаса материальное — оно скользило по его позвоночнику, касалось рук, глючным шёпотом затекало под череп, заполняя голову неразборчивым гулом и помехами…

Он был здесь. 

Гриллби не видел его, не чувствовал — не мог, Санс это знал. Знал, что это его персональный крест — в самый неподходящий момент снова и снова чуять чей-то взгляд на себе, чувствовать, как тьма окутывает его, затягивает в объятия. С тех пор, как барьер горы Эботт был разрушен, это был первый раз. Зря Санс хранил в душе маленькую частичку надежды на то, что [он] оставил его, совершенно зря предавался радостям своей маленькой домашней жизни. 

«Почему именно сейчас?»

Санс изо всех сил старался молчать, держать лицо, не шевелиться — и вдруг почувствовал, что Гриллби отстраняется, выпрямляется, всё ещё крепко держа скелетона в руках. Вместе с тьмой пополам Санса захлестнуло удушающей паникой на миг. Сейчас Гриллби взглянет на него… И не отпустит, пока ему не расскажут правду. А правда… Слишком сложная. Тяжёлая. И очень легко в пространственно-временной материи растворимая. Гриллби не должен видеть…

Но Гриллби даже не взглянул на него. А в следующую секунду их обоих на несколько мгновений окружил огненный заслон. Санса как будто просветили насквозь, не трогая душу — огонь воцарился везде: в черепушке, в грудной клетке, пересчитал каждую косточку — и потух. Санс, тяжело дыша, сжал футболку на груди. Он не сгорел. Не мог бы, если подумать: это же Гриллби. Одежда цела. Его всё ещё держат на руках… Но взгляд поднимать ой как не хочется. 

— Оно крутилось вокруг тебя, — ровным голосом произнёс огненный элементаль после небольшой паузы. — Ты знаешь, что это?

Вот тут скелет уже непроизвольно поднял голову — от шока. 

— Ты… Ты его видишь?

— Не то чтобы. Я… Чувствую. Совсем немного. Решил перестраховаться. Значит, угадал. Выкладывай. 

Санс выдохнул, затушив огоньки в глазницах и головой уткнувшись Гриллби куда-то туда, где у него должна была быть шея.

— Я не могу говорить об этом. Нет, я… хочу. Но не могу. Я не могу сказать его имени и природы. Это… просто [он]. Иногда он здесь, а иногда — нет. Ты…

Тут скелет осознал, что больше не чувствует [его] присутствия, и негромко рассмеялся.

— Гриллбс, ты просто чудо!

Чудо тихо вздохнуло. Огоньки заплясали на его голове, принимая оттенок, значивший крайнюю нежность. Санс не видел их, но знал. Знал, что в этот момент одна усталая душа как бы обняла другую.

***

— Привет полуночникам, — от голоса Санса Альфис вздрогнула всем телом и тут же обернулась. Вид одинокой жёлтой ящерки, стоящей в три часа ночи на балконе их домика в одной розовой пижаме, что-то задел в душе скелета. Что-то старое, значившее решать домашку, данную отцом, в компании со стажёркой-нёрдом, что-то, что вызывали у него, маленького, сонного, чешуйчатые руки, накрывающие его пледом, когда он засыпал за столом. 

— Ты заКОСТенеешь, Альфи. 

Альфис лишь покачала головой и снова отвернулась, подняв взгляд к небу. Настоящему небу, полному звёзд. Какое-то время Санс так и стоял в дверном проёме, наблюдая за бывшей королевской учёной, а затем, бесшумно ступая в своих мягких тапках, подошёл к ней и встал рядом. 

— Лучше, чем те, в Вотерфолле?

— Холодные. Далёкие, — тихо отозвалась Альфис, не отрывая взгляда от небосвода. — Я не знаю, Санс. Я теперь уже ничего не знаю.

— И потому бегаешь от меня с тех самых пор, как барьер рухнул? 

Её плечи дрогнули.

— И поэтому тоже. Барьер держал… Не только нас. Что-то изменилось с его исчезновением. В самой ткани пространства и времени… И в моей голове. 

Голос подвёл Альфис, она замолкла. Санс понимающе хмыкнул и принялся стягивать с себя куртку. 

— Я же сказал, замёрзнешь. 

Альфис как будто не удивилась тому, что на её плечах внезапно оказалась чужая куртка, и лишь закуталась в неё поплотнее, сжимая между когтей плотную материю.

— Ты ведь знаешь, что я сделала. 

— Ты всё о тех спагетти? Брось, ты же не специально. 

— Ты знаешь больше всех, Санс. Ты единственный, кому… Кому я могу доверить это.

И больше Санс не позволил себе ни одной шутки за этот вечер. 

— Я… давно смирилась с тем, что я не идеальна ни в чём, — с молчаливого одобрения собеседника продолжила Альфис. — Я совершила много ошибок, и очень многое всё ещё напоминает мне о них. Я… Стараюсь. Я правда стараюсь. Я стараюсь их исправить или компенсировать помощью тем, кто пострадал от моих лап. 

Она снова замолкла. Санс лишь ждал. Он прекрасно знал, чего ей стоили эти слова. 

Дрожащий вздох прорезал ночную тишину.

— Я думала, что мне больше нечего ото всех скрывать. Я больше не королевская учёная, и те, кто из-за меня стал… Стал… Они наконец с семьями, Санс, я сделала это, я сказала всем! Я посмотрела в лицо своим ошибкам. Твой брат говорит, что мне надо принять себя. Я правда стараюсь!.. У меня почти получается…

Костяная ладошка Санса опустилась на когтистую лапу Альфис, тут же вовсе сжавшуюся в кулак. По тускло блестящим чешуйкам щёк больше-не-учёной текли слёзы. 

— Я не могу себе позволить стать такой, как раньше, — тихо добавила ящерка, опустив взгляд. — Я не хочу снова закрываться в своей боли. Только… Это тяжело. Я думала, что знаю о себе и своих слабых местах всё, но, Санс…

Она наконец посмотрела на него, и, пожалуй, Санс не смог бы сказать, что его душа не сжалась болезненно от этого грустного взгляда глубоких глаз Альфис. 

— Я знаю, Альфи. Поверь, я знаю. 

— Я не помню почти ничего, — горькое, усталое от той, что пыталась узнать больше, чем физически могла. — Но… Теперь я помню, что стояла по левую руку. А ты — по правую. Ты помнишь его имя?

— Нет. Удалено, Альфи. Удалено… 

— Вот как, — она невесело усмехнулась. — Значит, он хочет, чтобы над этой задачкой мы подумали сами. Как в старые добрые. 

— Ты всегда была умнее меня, — усмехнулся Санс, убрав ладонь и легонько ткнув ей в плечо Альфис. Та только улыбнулась и пихнула его в ответ, после чего снова помрачнела.

— Санс, я чувствую, что он… Где-то рядом. Как будто тут — и одновременно не здесь. И в сотне мест сразу. И всё видит, всё знает. Он… следит за нами. 

— Не думаю, что ему больше есть чем заняться, — пожал плечами Санс. — Я тоже это чувствую, Альфи. Давай надеяться, что скоро ему надоест. 

Кажется, это было чересчур. Даже Альфис удивлённо вскинула брови. 

— Н-не думаю, что это возможно. 

— Ну, тогда нам не стоит обращать на него внимания, а? — и снова скелет пожал плечами и чуть склонил голову в сторону. — В конце концов, у нас не будет шанса встретиться с ним, так что и стыдно не должно быть. В конце концов, если тот, кто слушает, как ты, например, в душе поёшь, застрял в пустоте — не вижу смысла его стыдиться. 

А вот это было больно. Это было обидно. Даже не Сансу. Просто обидно — волна боли захлестнула его, заставив застыть на месте. Альфис тоже что-то почувствовала и ойкнула — правда, увидев, что глазницы Санса совсем не светятся, тут же принялась его тормошить. 

— Санс! Санси! Эй, Санс!

Выдох. Дыши. Ты реален, а [он] — нет. Пока. 

— Он мне… Мстит, — сипло хмыкнул скелетон, позволив тем самым Альфис выдохнуть. — Не хочет принять очевидное. Послушай, Альфи… Живи. Если тебе будет невтерпёж — приходи ко мне. У меня всё равно бессонница. Поболтаем о старых временах, вспомнишь побольше. Я какао сделаю. С зефирками.

Ящерка улыбнулась ему в ответ, легонько щёлкнув когтем по черепу. 

— Я… Санс, знаешь, я думала, что ты винишь меня.

Скелет ощутил лёгкий холодок по спине, но усилием воли отогнал его. 

— Он сам виноват. Это его идея была. Знаешь, я себя какое-то время винил. А потом понял, что я был слишком мелкий, чтобы хоть как-то повлиять на него. Да и ты тогда была совсем юной. Разве мы вдвоём остановили бы его? Ты же помнишь: его невозможно было оторвать от его исследований. Он сам был одно большое исследование. Бумажка с чертежами. 

— Помню… — кажется, улыбка Альфис стала немного смущённой. — Знаешь, Санс, я книжки хочу писать. Ненаучные.

— Ого! Маякни, если напишешь сказку, мы с Папсом заценим обязательно, — хмыкнул Санс, похлопав её по плечу. 

— И, эм… С-спасибо. Я… Санс, я рада, что мы поговорили. Я подумала… Что бы там в прошлом ни было, я буду идти вперёд. 

Санс впервые видел её такой облегчённой. Как будто эта маленькая ящерка всю жизнь держала на себе вес целой горы Эботт, а теперь её ноша уменьшилась вполовину. 

— Ну, сейчас тебе лучше идти назад, а то замёрзнешь. И Андайн хватится, — в ответ на смешок скелета Альфис смущённо отвела взгляд и кивнула, стягивая с себя его куртку.

— Ты прав. Эм… Если у тебя вдруг… Появится информация… Н-ну ты понимаешь. Ты скажи мне, хорошо? Не молчи, мы вместе разберёмся. 

Как многое помнит Альфис? Неужели среди уцелевших, пусть и изрядно потускневших воспоминаний сохранилась именно память о том, что Санс никогда не полагался на чужую помощь? Скелет лишь пожал плечами:

— Как будто мне хочется лезть в это одному. Замётано, Альфи. 

И как всё так обернулось? Санс смотрел ящерке вслед и уже знал ответ — ну не мог он поделиться с ней своей ношей. Это его бремя. Он планировал, но… Барьер рухнул. Все свободны. Каждый монстр теперь имеет право жить в своё удовольствие и больше ни о чём не думать. 

А у него неоткуда взяться такому праву.

Куртку он завязал у себя на поясе. Опасно было стоять так близко к краю балкона с широкими рейками. Опасно было пытаться вытащить своего отца оттуда, откуда никто не возвращался. Опасно и бессмысленно, но — Санс стоял и смотрел на звёзды. 

Как огоньки лампочек в лаборатории. 

— Почему… Почему я? 

Голос юной Альфис отдался эхом от стенок черепушки Санса. А затем — помехи, «мусорный звук», складывающийся скорее в буквы, чем в слова:

— Решимость… Слишком интересный объект для исследования, чтобы бросать его на полдороге. Но я нашёл кое-что, что требует моего безраздельного внимания. Ты лучше всех подходишь для того, чтобы заниматься побочным проектом. Ты сделаешь не хуже, чем я. 

Точные, как будто на весах выверенные реплики. Санс тогда откровенно подслушивал, опираясь на стену в соседней комнате. И много думал. Эти воспоминания были ярче картинок из раннего детства — здесь Санс был уже помощником, вчитывался в непонятные чертежи и записи, бегал открывать окна, когда что-то взрывалось, и стоял по правую руку. Чем-то эти воспоминания отличались от более ранних — как звёзды: звёзды горы Эботт, знакомые и близкие, да и вовсе не звёзды, точно так же, не стоя перед глазами, вызывали исключительно тёплые чувства. Звёзды настоящие, сейчас сияющие над головой скелетона, были Истинной Лабораторией. И были ли они настоящими? Какое из лиц отца было настоящим: тепло улыбающееся, светлое, местами заляпанное реактивами, или отстранённое, покрытое трещинами, светящееся маниакальной радостью лишь рядом с проклятой машиной? Если поддельные звёзды греют — почему бы им не зваться настоящими?..

— Я на полпути к истине. Я не могу остановиться. 

— Доктор [удалено], вам нужно отдохнуть, поспать хотя бы час, — это, кажется, голос Альфис. Её голосом говорит особенно яркая звезда, расплывающаяся перед сонным взглядом Санса. 

— Я просплю хоть месяц, когда закончу этот проект, дорогая Альфис. Ты не представляешь, насколько это исследование изменит наши жизни. Мне уже сейчас доступны многие тайны пространства и времени, которые не сможет постичь никто другой. Я один обладаю этими знаниями — и разве можно спать, когда ты на пороге раскрытия самой главной тайны? Я готовился к этому, будучи ещё ребёнком, я строил теории, перерыл кучу книг — и вот я здесь! 

И на этом месте Санс, тот, из прошлого, из медленно перестающего быть счастливым детства, незаметно исчез из соседней с лабораторией комнаты. Никто другой не сможет постичь? Не может такого быть. Нужно лишь отыскать его записи… 

Санс теперешний винил бы себя, если бы был в состоянии соображать. Может, это было к лучшему — излюбленных коротких путей просто бы не существовало, не будь на столе [удалено] этих беспросветно заляпанных кофе тетрадей.

Часть знаний отца старший скелет впитал как губка — и чисто по-детски гордился про себя. Но самый главный секрет… 

Он даже не знал, постиг ли эту суперкрутую тайну его отец. Чего ради? Чего ради было это всё устраивать, если твой триумф — попасть в пустоту между измерениями и больше никогда не быть способным жить? Это твой триумф? Чужая травма, своя травма — это того стоило?

…Кажется, это Папайрус. Из прошлого? Из настоящего?

— Я-то думал, ты не умеешь спать стоя.

Голос тихий, но слышно, что взрослый — значит, это нынешний. Санс не смог ему ответить. Он всё слышал — и не мог пошевелиться. Не из-за [удалено], нет… На него вдруг накатила страшная усталость. 

— Я этого так не оставлю, — ворчал Папайрус у него над ухом, поднимая ленивые кости брата на руки. — Как ты умудряешься весь день бездельничать и так уставать? Ты у меня выспишься, погоди ещё. 

Санс лишь тихонько хмыкнул во сне, на несколько мгновений открыв глаза. Над его головой сияли звёзды. Холодные, настоящие. А рядом сверкала идеальной белизной самая яркая… Самая настоящая. Самая тёплая. 

— Папи…

— А? Чего?

— Братишка. 

Дальнейшее бормотание Санса невозможно было разобрать, так как старший скелет снова провалился в дрёму, но Папайрусу это и не нужно было, чтобы хмыкнуть, улыбаясь, и пробормотать в ответ:

— Ага.