Антон уверен, что самый ужасный день недели – это понедельник. И на это есть много причин: начиная с того, что это банально первый день в тяжёлой трудовой жизни, и заканчивая тем, что сегодня его жопе реально жопа.
Однако, сам виноват. А за свои поступки надо отвечать.
Но страх как-то никуда не отступает ещё с субботы. А сейчас заиграл на нервах мальчишки с новой силой. Чёртов понедельник.
- Боже, Лёв, если бы ты только знал, как мне сейчас страшно, ты бы офигел, - за завтраком сообщает Шастун, глядя на своего крайне спокойного друга. - Нафиг мы ему звонили вообще?
- Ну... не знаю... - Бортник пожал плечами, запихивая в себя очередной бутерброд. - Я, по старой российской традиции, обзванивал бывших. А ты решил, видимо, что твой бывший... - он приблизился к уху Антона, чтобы, если Попов по старой традиции подойдёт к ним, то хотя бы не услышал о чём они говорят. - Арсений Сергеевич.
- Надо завязывать пить, - трагично тянет Шастун, отчуждённо ковыряя кашу ложкой.
- Первая адекватная идея за последние десять лет, - внезапно кидает Попов, который в этот момент спокойно проходил мимо и неестественно улыбался самой счастливой улыбкой из всех.
- Довольный, блин, - буркнул Антон, делая ещё более гневное лицо, если сравнить с предыдущей гримасой злости. - Наверянка сейчас радуется о том, что сегодня от моей жопы только ошмётки останутся.
- Ну, не преувеличивай, - хмыкает Лёва, каким-то непонятным Шастуну образом зачёрпывая эту адскую жижу. - Ты вообще с чего взял, что он тебя выпороть собрался? Он орёт-то на тебя лишь из-за того, что музыку перекричать надо. А тут...
- Лёв, он мне это прямым текстом сказал. Ещё у тебя дома, - мальчишка едва сдержался, чтобы не упасть в стол лицом. Хотя очень хотелось.
- У-у-у... попал ты, Шастунишка... попал... - Бортник похлопал друга по плечу в знак сочувствия и даже убрал противную еду в сторону. - Не знаю, что ещё сказать.
- Угу... - вздохнул парень и, решив, что терпеть эту экзекуцию под названием "завтрак" больше не намерен, направился обратно в общежитие. - Я, пожалуй, пойду. Тошно что-то.
- Ну... удачи, Тоша, которому тошно. Только не умри там.
Антон относит тарелку, по пути стараясь не смотреть на тренера, который вместо того, чтобы по-старинке сидеть в одиночестве и молча пить американо, сейчас сидел с остальными преподавателями и мило трындел о чём-то своём.
Шастуну как-то обидно становится в этот момент. Нет, он согласен, что плохо будить людей посреди ночи, особенно, если они чокнутые трудоголики. Но зачем так радикально решать проблемы?
Мальчишка ускоряет шаг и чуть не сносит с ног несчастную уборщицу. Но сейчас на ворчливую старушку всё равно. Несмотря на то, что после её проклятий просыпается желание посетить гадалку.
Но есть ещё одна проблема, в которой он сам себе не может признаться.
Беда в том, что как только мальчишка представляет себе это самое наказание, изящную бледную руку, что поднимается над его ягодицами, и ощущает, как холодная ладонь прижимает его к какой-нибудь поверхности... Так сразу внизу живота начинает завязываться очень тугой узел, сопровождаемый мурашками по телу. И становилось не столько противно, сколько приятно.
Но всё равно ему было, мягко говоря, хреново.
Самое отвратное, что от уроков его никто не освободил. Да, он, конечно, пришёл только на три пыточных сеанса, но это его вовсе не радовало. Целых три часа ему проводить тет-а-тет со своими мыслями и учителями. Причём, ни те, ни другие не собирались оставить бедного ребёнка в покое.
- Шастун! В какие облака ты улетел? - возмущённо спрашивает женщина, гневно глядя на подростка сквозь свои очки, которые ей не шли от слова "совсем". - Мы тут не на пляже лежим! Ты работать собираешься или как?
- Да, да... Сейчас, - заторможенно говорит мальчишка, кивая головой, и поворачивает голову к тетради, изображая активную деятельность.
- Ты издеваешься? К доске, Шастун! К доске, - теперь женщина злится ещё сильнее, нервно постукивая по столу ручкой. - Тоже мне, звезда. Огни огнями, а алгебру знать надо!
- На кой она вообще мне нужна? - мальчишка бурчит себе под нос, а в руки берёт маркер. Но...
- Что ты сказал? - старушка гневно снимает очки и крайне медленно опускает их на стол. - Математика тебе зачем?
- Зачем мне решать какие-то уравнения, если я всю жизнь на льду провожу! Я что, буду решать, синус сорока пяти, пока буду аксель делать? Или слушать притязания Арсения Сергеевича о том, что я опять криво повернулся, и думать о том, какой у тангенса период? - он развернулся лицом к преподавательнице, швыряя маркер на специальную полочку, но промахивается, и из-за этого последний летит на пол. - Я фигурист, а не учёный! - вскрикивает парень и случайно наступает на маркер ногой. Он лопается, и синяя спиртовая жидкость вытекает на идеально чистый пол.
- Ну, Шастун... - математичка гневно дышит, поднимаясь на пол, из-за чего Антону становится немного страшно. Но почти бессонная ночь и бесячая женщина не придают желания извиниться. - К директору. Бегом!
- Да пожалуйста! - вскрикивает мальчишка и спокойной походкой покидает кабинет.
Он абсолютно расслабленно идёт по коридору, держа руки сжатыми в кулаки. Нет, ну правда. Если бы он хотел стать умным учёным, пошёл бы учиться в специализированную школу. А тут он живёт чисто потому, что государству так надо.
Но уверенность исчезает, как по волшебству, когда он видит перед собой знакомое лицо и родные голубые глаза. Чёрт, Арсений. Точно!
Как можно было забыть, что к директору ты ходишь сугубо со своим тренером, который в данной ситуации для тебя - вся, блин, семья. Теперь на тренировку идти ещё сложнее.
А оставалось дотерпеть всего минут десять...
- Здравстуй, логист, - почти перед самым кабинетом директора говорит мужчина. Да, он улыбается уже не так широко, как утром, но всё ещё выглядит довольным. - Чего это ты решил послать Беляшову? Полегче тётку не нашёл?
- Потому что она меня задолбала! Сколько можно? Шастун то, Шастун сё. А Шастун весь класс тянет! И у него имя есть, если она не знала, - возмущается мальчишка, а руки складывает на груди, тем самым показывая всё своё недовольство. - И я спать капец как хочу. А она всё орёт и орёт. Ей что, нефиг делать?
- Даже не знаю. Но хамить старушкам плохо, - говорит очевидную вещь мужчина и поворачивает голову в сторону кабинета директора. - Ладно. Иди доспи. Надеюсь, часа тебе хватит, - он ещё раз окидывает взглядом деревянную дверь с синей табличкой на ней. - А потом на тренировку. И будешь получать своё ожидаемое наказание.
- Ну, Арсений Сергеевич... - канючит парень, глядя на старшего глазками кота из "Шрека". Но Попову как-то всё равно. И последний просто отрицательно мотает головой, а после стучится в дверь.
- Через полтора часа тренировка, - старший делает голос тише. чтобы никто их не услышал. - Если не поешь и, не дай Боже, закуришь, то не обижайся, что придётся пару недель стоять и лежать на животе. Понял меня?
- Так и сделаю, - подросток улыбается и под злое шипение Попова уходит в общагу.
Как ни крути, а спать хотелось нереально.
Парень поднимается под конец третьего урока. Сейчас должен быть перекус, и Антон молится на то, чтобы там не было какого-нибудь йогурта или яиц, ибо ни то, ни другое он на дух не переносит. Но, к сожалению, их давали очень часто.
Антон решил сразу одеться в одежду для тренировки, которая состояла из полюбившихся ему тренников и довольно тонкой черной водолазки с горлом.
И только сейчас он понял, что чёртовы лосины вряд ли спасут от воздействия арсеньевского ремня, указки или руки на антоновский зад. Ну вот за что ему это всё? Почему одежда такая, блин, тонкая? Нельзя было потолще её сделать? В чём проблема то?
- М-да... проще уж реально голым идти... - тянет Шастун, пытаясь откопать пачку сигарет. Конечно, стоило бы послушать Арсения Сергеевича и сдержаться, чтобы вообще остаться в живых... Но это же Шастун! Этим всё сказано.
Но чтобы уменьшить шанс спалиться, мальчишка берёт в руки одеколон Лёвы и жвачку. Как ни крути, а метод древний, как мир. И Шастун свято верит в то, что его гениальный план-капкан сработает.
А сейчас уже пора бы идти вниз, в столовую, чтобы поесть. Однако, насчёт последнего он не уверен.
Радует только то, что он сможет встретить родного, крайне любимого Лёву. Ибо парню надо, чтобы кто-то дал ему подзатыльник и наставил на путь истинный. Именно таким человеком и является Бортник. Так что, если друг не придёт, то Шастун умрёт.
Он идёт, думая о своём. Но в один прекрасный момент к нему присоединяется парочка одноклассников, начиная что-то восхищённо лепетать.
- Круто ты её уделал! Я б вряд ли так смог, - говорит один из парней, похлопывая Антона по плечу. - Арсений тебе что сказал?
- Как ты вообще жив остался? Я думал, что тебя Попов ремнём задушит!
- Ну... лучше бы задушил, и я бы сейчас летал по воздуху и радовался жизни. А так... мне ещё тренировку надо пережить, - отвечает фигурист, идя по полупустому коридору. - Но в том, что я не умру к вечеру, я что-то не уверен.
- Крепись, Тох... надеюсь, что он не закопает тебя под катком... - один из парней похлопал мальчишку по плечу.
- Но спасибо. Мы пораньше с урока ушли и физику повторили.
- Всегда пожалуйста, - еле заметно улыбается он, поворачиваясь к однокласснику. - Но это разовая акция, ибо лёгкие у меня не вечные.
- Да понятное дело, - кивает собеседник и чуть ускоряет шаг, чтобы догнать друга. - Ладно, бывай.
- Ага, - на автомате говорит спортсмен, останавливаясь у окна. Надо дождаться Лёву.
Поэтому Шастун усаживает свое тело на окно, мысленно договорившись с собой, что подождёт Лёву минуты три.
– О, ну наконец-то ты пришёл! Я думал, что ты умер, – добродушно здоровается мальчишка и слезает с подоконника, чтобы упасть в объятия Лёвы.
– Тут скорее ты умрешь, нежели я, – не менее оптимистично отзывается Бортник, протягивая руки к другу, а после на пару секунд обхватывает чужую спину поперёк позвоночника. – Чё Арсений сказал?
– Не поверишь, но... – Шастун вздохнул, пожимая плечами. – Ничего. Он сказал только, мол, иди поспи, потом поешь и на тренировку. Ещё и улыбался...
– Ничё се... Видимо, от тебя сегодня мокрого места не останется, – он похлопал Антона по плечу, показывая этим жестом всё своё сочувствие, которое только было в его душе. – Но пошли перекусим.
– За этим я тебя и ждал.
Дружеский пинок мальчишка получил, как и заряд уверенности. Даже, видимо, переполучил, раз пошёл к старому заливному катку с сигаретой в зубах. Просто гений мысли.
По пути он чиркает пару раз зажигалкой, чтобы поджечь сигарету. А потом вспоминает наставление одного старичка, с которым однажды имел честь покурить перед входом в один из торговых центров, и решает крайне аккуратно уместить свой зад на скамеечке. К слову, расположилась она рядом с тем же самым очень древним катком.
У него ж ещё целых десять минут до начала занятия. Смысл тратить время впустую, когда никотин тебе нужен, как воздух? Верно. Незачем.
Поэтому Шастун делает первую затяжку.
В его голове царит приятный вакуум и полная пустота, что, несомненно, радовало. Вот только почему нельзя было появиться раньше? Например, на алгебре? Тогда все было бы намно-о-ого проще. А тут такая задница.
Спасибо, жизнь. Спасибо.
Антон делает очередную затяжку, ощущая, как его начинает немного кружить, а тело понемногу начинает расслабляться. В общем, только Шастуну стало хорошо, как вдруг на его спину опустилась ладонь...
Ну, конечно же, Арсения Сергеевича.
– Антош, мальчик мой дорогой и премного любимый, – с лёгкой улыбкой на губах начал Попов, из-за чего младший вздрогнул, роняя половину сигареты прямо в лужу. – Ты что, бессмертия переел? Или у тебя вторая попа есть?
– Арсений Сергеевич... – по-детски начал Антон, с тяжёлым вздохом продолжая фразу. – Ну чё Вы ну... Я даже поел, между прочим! Так что, мой грех не считается.
– Шастун, я не собираюсь быть перед тобой священником, но съеденное, с горем пополам, яблоко – полноценной едой не считается. А за завтраком ты избивал кашу. Так что... вперёд на лёд. Короткая программа сама себя не откатает, если ты не знал, – не менее спокойным тоном говорит мужчина и чуть сильнее сжимает чужое плечо, намекая подростку, что надо встать и идти работать.
– Иду я, иду...
Лёд. Милый лёд. Холодненький такой и скользкий. Прекрасная вещь, чтобы нахрен об неё убиться.
Но, увы и ах, не сегодня.
Шастун натягивает на красивые пианистские пальцы чёрные перчатки, что придают большей эстетики его и без того изящным рукам. И Антон даже на пару мгновений замирает, рассматривая собственные ладони, сжимая и разжимая пальцы.
Реально ведь красивые.
Но долго любоваться он не планирует, а потому снова берет в руки коробочку с наушниками и, выудив из неё необходимые вещи, включает музыку.
Ему надо настроиться. Надо выветрить всё из своей и без того дырявой головушки.
Ибо думать о Попове в присутствии Попова – не круто. Так как Антон уже знает, что будет заливаться румянцем после одного чертового взгляда этих дьявольски красивых синих глаз.
А ему этого даром не надо. Спасибо, идите нафиг.
Антон бездумно накатывает круги, катаясь по белому матовому льду. Но ему как-то ровно на то, что разминка не резиновая и рано или поздно придётся платить по счетам. А точнее, отдавать свои конечности в руки голубоглазого дьявола, который придёт с минуты на минуту.
Мальчишка решает, что вот так вот просто протирать лёд – фигня идея. И, в итоге, решает сначала повторить программы, а потом, если останется время – прыгнуть четверной аксель.
Но для начала надо включить музыку для короткой и произвольной программ. Ибо кататься в тишине – отстой полный.
Настало время для любимого Филиппа Бедросовича с его "пропавшим стеснением". Да, музыка огонь, нечего сказать.
Но в голове Шастуна опять появились крайне интересные картины. И теперь страшно было не из-за того, что будет больно. А вот из-за полового органа, который может перейти в активное положение, становилось не очень хорошо.
Господи, ну зачем же ты дал мужчинам этот рефлекс? За что?
Но ответа от Бога он так и не дожидается. Видимо, придётся действовать самому и вспоминать какие-нибудь заклинания на импотенцию. А сейчас – тренироваться.
И снова родимая поза, за которой следует аксель, дорожка шагов тулупы, сальховы, риттбергеры...
Но не успевает Шастун дойти до самого важного, а именно, до своего эксперимента с акселем, как в поле зрения попадает фигура Арсения Сергеевича.
А это значит, что прощай, самодеятельность, здравствуй, весёлая жизнь.
На тренировке всё было, как и всегда. Арсений возмущается, Шастун исправляется. Короче, может измениться всё, что угодно.
Но методы Попова почти всегда остаются одинаковыми. А главное – действенными.
Странно, но, наверное, впервые в жизни Антона успокоила хотя бы эта константа. Наверное, только из-за того, что эта вещь означает, что мир, вместе с Шастуном, не сошли с ума. И это радовало.
Но в данный момент его огорчала одна вещь – до наказания оставались считанные минуты, из-за чего на мальчишку напала чуть-ли не паника. Однако парень до сих пор надеялся, что Попов в субботу утром просто пошутил.
Но эти мысли задерживались в голове ненадолго.
На часах примерно половина одиннадцатого вечера, и Арсений, решивший, что пора завершать тренировку, выключает музыку и подманивает подростка пальцем.
– Спокойной но... – решает попрощаться Шастун, считая, что вариант сбежать – тоже вариант. Зато Попов так не думает.
– Куда это спокойной ночи? Не-не-не, мы не договорили, Антош, – мужчина схватил убегающего подростка за руку, разворачивая к себе спиной. – За свои проступки надо отвечать.
– Ну, Арсений Сергеевич, ну, Вы же не серьёзно это всё? – не веря в свои слова спросил Шастун, чувствуя, как на его руку давит широкая ладонь, что заставляла парня нагнуться над бортиком.
– Серьёзно, Антош. Серьёзно, – Арсений кивнул сам себе, наблюдая за тем, как мальчишка под его рукой пару раз старается выбраться, но безуспешно. И, видимо, Антон понял, что спастись из цепких рук мужчины не выйдет, и успокоился. – Я же тебе говорил, что надо следить за своим здоровьем. Говорил, что надо бросать курить и употреблять спиртное в больших количествах, – он убирает руку с чужой спины, чтобы достать из шлёвок кожаный ремень и сложить его пополам. – И, знаешь, если бы ты не начал мне звонить посреди ночи с каким-то идиотизмом, я бы ничего не сказал. Точнее, не понял бы, что ты с Левой напился в конкретные щи.
– У нас повод был! Я его спустя почти месяц увидел! – оправдывается младший, стараясь поудобнее ухватиться за пластиковый бортик.
– А у меня аж три повода... Нет, четыре, чтобы тебя выпороть, сын мой, – преподаватель усмехается и немного отстраняется от ученика. Однако левую руку он вновь кладёт ему на спину. – Как же я мог забыть о Беляшовой. Какой ужас!
– Арсений Сергеевич, ну правда... ну не надо... – опять застонал подросток. Однако Арсению стало как-то скучно слушать чужие мольбы, из-за чего на ягодицы фигуриста осыпается первый удар. Не очень болезненный, но ощутимый.
Антон резко прикрывает рот и протяжно стонет в собственную ладонь. Как ни крути, а проблем с кем-нибудь им обоим не надо. Но Шастун ещё не знал, что каток полностью пуст, а ближайшие люди в общаге.
– Ну, ничего. Мы тебя научим и есть, и жить почти по-человечески, – тихо, спокойно, а главное – размеренно говорит педагог и вновь замахивается ремнем на не очень большое расстояние от ягодиц ученика. И парень снова мычит в ладонь, которую прижимает всё ближе и ближе к своему рту. – И пить ты в таких количествах тоже бросишь, – ещё удар, но уже более сильный, обжигающий нежную кожу сквозь тонкую ткань леггинсов.
– Арсений Сергеевич, хватит, – ноет младший. Но чем-то, что расположилось внизу живота, хочет больше.
Вот такой он у Арсения мазохист.
– Нет, Шастун, – мужчина снова замахивается, амплитуда удара становится больше, а боль возрастает в каких-то неведомых прогрессиях, заставляя мальчишку каждый раз вздрагивать. – Слов ты, видимо, не понял. Придётся идти через другое место.
По краснеющим щекам катятся неконтролируемые слёзы, в голове творится какой-то неведомый хаос, а зад начинает неистово гореть. Видимо, слова о том, что на любимое место он спокойно не сядет ближайшие пару недель – не шутка.
Где-то на седьмом, а может десятом ударе ему надоело сдерживаться, а в руках появилась слабость. В общем, сил мычать в ладошку больше не было, как и издавать какие-нибудь звуки в целом.
Он просто смирился и решил попытаться получить от этого удовольствие.
Но как же парень окорытился с этим гениальным решением.
– А теперь... – мужчина, стараясь отдышаться, желает высказать свою идею, которая точно повергнет Шастуна в ступор. Но попробовать всё же надо. Поэтому старший на некое время останавливает наказание и с садистским удовольствием проводит по одной из ягодиц ребёнка. – Будь добр, посчитай. А то ныл, что математика тебе не нужна, – он шлепнул по чужой попе уже рукой, крайне слабо, даже шутя. Но даже этого хватило, чтобы Антон ойкнул, закусив нижнюю губу.
– Вам моих стонаний мало? – возмущённо интересуется мальчишка, но, получив уже более ощутимый шлепок, смирился. – Ладно, ладно! Я понял!
– Вот и молодец, – крайне радостно тянет Попов, вновь складывая ремень пополам. – Надо всего лишь досчитать до десяти. Понял?
– Понял, – удар. Первый, очень сильный и нереально болезненный. Он заставляет спортсмена закричать, царапая короткими ноготками белый пластик. – О-о-оди-и-ин... – тянет мальчишка, чувствуя обжигающую боль.
И ведь понимает, что ему это нравится.
Слава Богу, что кайфует он только в мыслях, а не на уровне физиологии. Иначе было бы ой как не сладко в его случае.
Либо низкая температура катка не позволяет возбуждению показаться слишком явственно.
Ещё удар. Такой же сильный, даже немного отрезвляющий от странных мыслей. И, вроде бы, это даже неплохо... Но, черт, больно.
Очень больно.
– Два! – кричит мальчишка, чувствуя, как по щекам снова стекают слезы, образуя едва заметные солёные дорожки.
Снова удар, снова крик, снова боль вперемешку с неадекватным удовольствием. А Шастун уже не верит, что доживёт до утра. Несмотря на то, что надо всего лишь досчитать до десяти.
Взмах, звук кожаного ремня, рассекающего воздух, который сменяется шлепком и очередным криком.
Это был только четвёртый раз (после хрен знает скольки предыдущих), а Антон уже не в состоянии держаться на ногах. Тело дрожит, он не может контролировать конечности. Ещё и сильная рука, которая вжимает его в бортик, не даёт сдвинуться с места.
– Восемь, – еле дыша говорит мальчишка, стараясь дёрнуться вперёд, ибо боль из более-менее приятной перешла в слишком уж... больную. И чего-то прикольного в ней было мало.
А мальчишка, кажется, уже скоро упадёт на бортик и повиснет на нем умирающей массой. Потому что сил, чтобы держать себя в руках, практически не осталось. А пытка закончится только через целых два удара...
Как же долго.
– Девять, – осипшим голосом кидает парень, заходясь в глухом стоне. Но надежда на то, что ещё какой-то удар и всё – пытке конец – заставляет дальше дышать.
Снова удар. Наверное, самый болезненный. Видимо, в него Попов вложил всю свою обиду на вселенную, ибо Шастун крупно задрожал и резко подался вперёд.
– Ну вот и всё, – оптимистично поведал мужчина, засовывая ремень обратно в шлёвки. – Будешь ещё раз упиваться в хлам?
– Обязательно, – огрызается он, в попытках подняться. Однако, к сожалению, последняя остаётся лишь попыткой. Но тёплые руки преподавателя, обхватившие подростка за талию, помогли парню принять полностью вертикальное положение и развернуть его к себе лицом.
– По жопе получишь, – мужчина одной рукой удерживает мальчишку от падения, а вторую кладёт на покрасневшую щёку, крайне мягко стирая с неё солёную дорожку. – Сильно больно?
– Угу, – младший слабо кивает, прикрывая зелёные глаза. Пятая точка горит синим пламенем и пульсирует, пуская волну боли почти по всему телу.
– Прости, я, наверное, переборщил. Чуть-чуть, – Попов наклоняется к лицу подростка и целует его щёки, стирая с нежной кожи оставшиеся слёзы.
А ученик доверчиво лнёт к этой ласке, желая в ней полностью раствориться. Хотя бы на несколько секунд, но утонуть с головой в свои мечты.
В голове возникает мысль сделать то, о чём парень думал последние несколько дней, из-за чего даже прибёг к лезвию (на разок, правда).
– Арсений Сергеевич, – еле слышно тянет Антон сиплым голосочком, пока тренер покрывает поцелуями его лицо. – Простите...
– За что? – он изумленно выгибает бровь, немного отрываясь от лица мальчишки. Но делает это только для того, чтобы посмотреть в покрасневшие глаза.
– За... американца. И те слова... я дурак, Арсений Сергеевич, – ребёнок утыкается в чужое плечо носом, а руками обвивает спину преподавателя, словно желая в нем раствориться. – Вы такой хороший человек, а я такую хрень сморозил... в общем... я...
– Всё в этой жизни бывает, Антош, – мужчина поднимает подрагивающее тело на руки, придерживая парня под бёдрами. – Я тоже сделал не совсем корректно, когда просто решил промолчать, – снова поцелуй. Такой мягкий, даже любящий. Жаль, что только в щеку, конечно. Но и этого Антону хватает, чтобы расплыться в глупой улыбке.
– Наверное, Вы правы, – парень тихо усмехается, руками держась за чужую шею, и только сильнее прижимается к тренеру. – Но теперь я не знаю, как буду сидеть на алгебре. И что мне с этим делать?
– А вот как хочешь, – мужчина пожимает плечами, легонько щёлкая ученика по носу. – Но до комнаты я тебя донесу. А дальше как-нибудь сам. Ты же взрослый мальчик, Антон Андреевич.
– Очень смешно, – буркнул Шастун, в отместку слабо стукнув тренера по спине. – Ну и засранец Вы, Арсений Сергеевич.
– От кого это я слышу, – он цыкнул, накидывая на худые плечи зимнюю куртку, и быстрым шагом направился в общежитие. Как ни крути, а морозить подростка не вариант. Болеть Антону сейчас точно нельзя.
– От великого и уважаемого меня, Арсений Сергеевич, – младший гордо поднял носик вверх, показывая всё своё превосходство в одном лице. Но снова получил шлепок и, ойкнув, успокоился.
– Будешь выпендриваться – сам пойдёшь, – как-то невовремя пригрозил мужчина, ибо в этот самый момент они уже заходили в общагу. Точнее, Арсений заходил, а Шастун чуть-ли не спал на чужом плече.
– Бу-бу-бу... Какой Вы злой, а, – Попов проходит мимо вахтёра, который практически спал, и направляется к лестнице.
Наверное, было бы неплохо освободить Антона от зарядки и может даже уроков. Но это он обмозгует ближе к утру. Либо скажет сейчас.
– Ну вот ты и в кровати, – объявил старший, укладывая стройное тело на не особо мягкую кровать. – У тебя есть выбор: одно желание, либо завтра ты спишь до обеда.
– Я выбираю желание, – прошептал младший, а его щёки начали предательски краснеть. Ещё надо бы переодеться, но... минуты через две.
– Я тебя слушаю, – Арсений сложил руки на коленях, наблюдая за лицом ученика. – Что-то криминальное?
– Нет. Останьтесь со мной, – крайне тихо шепчет он, сжимая в руках одеяло. Ему почему-то неловко, но в тот же момент он не чувствует, что делает что-то не так. – Пожалуйста...
– Ладно, – вздохнул старший и, поднявшись с кровати, принялся стягивать с себя верхнюю одежду. – Только костюмчик смени.
– Окей, – Шастун пожимает плечами и садится, проклиная свой маразм. Попа начала болеть ещё сильнее, из-за чего он тихо заскулил. Но, мысленно послав всё на три известные буквы, принялся стягивать с себя кофту. – Я могу Вам футболку предоставить... если хотите.
– У вас здесь не холодно по утрам? – спрашивает мужчина, пока складывает вещи на бортик кровати.
– Да в целом, нормально вроде, – хмыкнул мальчишка и, решив, что говорить что-то ещё – лишнее, забрался под одеяло, накрываясь им по шею.
– Тогда не надо футболку, – Арсений стоит в одном нижнем белье, а после поворачивается к Антону, желая лечь на кровать. – Двигайся.
– Матерь Божья, – парень с крайне удивлённым лицом застыл, пялясь на невероятно красивый рельеф тела своего тренера. Боже, ну просто Аполлон, сошедший с небес. – А Вы моложе, чем показались на первый взгляд, – шутит Шастун, но свой многострадальный зад всё же двигает, уступая место старшему. – Красиво.
– Спасибо, – кивает старший, вплотную прижимаясь к Антону, чтобы не упасть на ледяной пол. – И спокойной ночи, а то мне кажется, что ты устал.
– Не кажется, – кивает мальчишка и утыкается в чужую шею носом, желая впитать аромат преподавательского парфюма. – Спокойной ночи, Арсений Сергеевич.
Шастун прикрывает свои заплаканные, а потому невероятно чистые и красивые зелёные глаза, практически сразу проваливаясь в сон.