Следуя правилам успешных людей

В простонародье ходило мнение, мол, все богачи вступают в ранг идеальных людей, с подковами удачи на подошвах туфель и ангельскими нимбами над головами с постоянными укладками, стоит им только приобрести славу. Выбил под себя именную страничку на Википедии, о тебе рассказали по телеку или в газете — всё, ты в мёде, приятель.

Вообще-то, нет.

На самом деле это нервная и энергозатратная херня — быть идеальным. С иголочки. С ровными зубами. С наглаженной рубашкой. Ежедневно. Без выходных и отпуска. Улыбаешься заклинившими устами, в которые тебя как-то раз засосал сам Господь, и машешь, даже если в затылок тебе упирается дуло заряженного пистолета. Всё для воспевающей тебя общественности.

И любой проёб сравни апокалипсису. Конечно, только в том случае, если он был замечен папарацци. Между «своими-то» с этим — всё ровно. Они поймут, если ты трахнешь их жену, потому что их пальцы уже побывали в трусиках твоей. Они заслонят твою поплывшую, похмельную рожу своей и сделают на этом свой рейтинг чуть выше. Они даже подкупят суд, если у тебя при обследовании найдут остатки молли в анализе мочи. Они поймут. Все вы в одной лодке, в конце концов.

Все вы коллеги и приятели. Свои в доску парни. Но никогда — друзья. Вот так оно работает на самом деле.

Брехня.

У успешных людей есть всё: деньги, власть, семья и друзья. Как же без друзей?

У Кеннета МакКормика они всегда рядом, прямо у сердца — преодолевают тысячи километров по всему земному шару, путешествуя в нагрудном кармане его гавайки. С них никогда не берут за билеты. С него, говоря по секрету, тоже. Перелеты им четверым в основном оплачиваются из чужого кармана. В том кармане нет никакого задрипанного трогательного снимка, только шёлковый носовой платок и кэш. Потому что Виктор Хаос предпочитал призракам прошлого настоящее и — в особенности,— будущее.

Держать его в команде проектов было несколько непрофессионально. Не проёб, но допущение: мешать личные отношения с рабочими. Всегда был риск, что сотрудничество кончится плохо. Когда Виктор впервые заявился к нему, то принять его помощь в качестве инвестора было необходимостью. Да и, чего уж там, тогда это было сравнимо с подарком господни. С годами потребность в Викторе растворилась в прибыли, в других людях, охотно готовых вкладывать деньги в его идеи, в приближении к первоначальной цели, но Виктор Хаос как-то незаметно закрепился в компании. Врос в неё, стал незаменимым винтом во всей этой чудо-машине.

Видимо, сказывались повадки, приобретенные им в сфере продаж. Человека, что научился обрабатывать любое возражение, просто так не выставишь. Хотя бы по причине надобности столь искусного навыка на публике.

И вот — Виктор в жизни доктора МакКормика стал устоявшейся привычкой. Породнившимся фоном, что-то там себе бурлящем на своём. Он — фараон финансовой пирамиды, Кеннет — человек науки; их пути различны, но переплетены одной дорожкой славы и кокаина на двоих. Они соучастники. Приятели. Но хера с два друзья.

— Слышал, что опять творится с рынком? — Вик раздосадовано качает головой с соседнего сидения. — Все вокруг, как певчие пташки, свистят о падении криптовалюты, мол, слишком рискованно с очередным новым штаммом вкладываться в инвестиции. И к какой денежной системе они собираются опять бежать, спросишь ты? К почти вымершим долларам! Что дальше, каменный век?

Кеннет отвечает ему снисходительной улыбкой, но ни слова не говорит вслух. В этом нет нужды. Виктор способен трещать монологом, полным риторических вопросов, часами подряд без устали. Эдакое переносное НФТ-радио на ножках, которое не перестроить на другую волну, если тот уже начал. До посадки самолета ещё добрых три часа.

Они уже тысячу раз бывали на всех этих приёмах. Все жесты и манеры поведения отработаны ими заранее. Нет места нервяку или зажатости, а забытый текст речи или ссутуленные плечи остались в воспоминаниях о школьной скамье. Перед выходом из машины Кенни заученным жестом поправляет галстук-бабочку, Вик водружает солнцезащитные очки на переносицу, чтоб не терзать свой светочувствительный зрячий глаз вспышками фотокамер и не пугать публику стекляшкой на месте второго. Это уже седьмая медаль за научные достижения за последние полгода, не считая премий и Нобелевки.

— Жду не дождусь, когда сезон награждений подойдет к концу, — беззлобно ворчит Кеннет, приветственно поднимая открытую ладонь навстречу камерам, наведённым на него прицелом снайперских винтовок. — У меня столько работы.

— Не притворяйся, будто тебе всё это не нравится, — ровно парирует ему Виктор с усмешкой.

Он прав в целом. МакКормик — выродок из трущоб, ребенок гетто, которому по ночам снилась разве что настоящая индюшка на День Благодарения и хоть какой-нибудь сотовый. Теперь же, окруженный вниманием, он невольно ему потакает. Внутри себя он обожает эту зависимость в нём от других, будь то всемирный съезд светлейших умов науки, признательность от благотворительного фонда или научная премия. У всех богачей отдельный пунктик на это. Мозговой, психологический стояк. Кенни не был исключением. Он хотя бы этого заслуживал в полной мере, считал Вик.

МакКормик не был матерью Терезой или поехавшим моралистом, как некоторые. Он делал добрые поступки, но без лицемерия. Кусок его помогающего «яблочного пирога» доставался лишь тем, кто действительно в этом нуждался. Кеннет умел сказать «нет» тем, кто только старательно строил из себя жертву. Потому что он видел их насквозь.

Баттерс Стотч, тот недолюбленный ребенок и размазня, знал и следовал только такому способу выживания: протягиванию поводка от своего ошейника каждому, кто был бы готов взять за него ответственность. Забирай просто так. Делай со мной всё, что захочешь. Я вытерплю. Просто спаси меня.

С Кеннетом Виктор Хаос научился держать этот поводок сам.

Вечер проходит так же, как и всегда. Будто есть один непоколебимый сценарий.

Каждый званый ужин или чёртово награждение они проходят через колонну фотовспышек, жмут руки знакомым лицам, рассаживаются по местам, Кеннет получает награду, а потом, на банкете, всегда происходит то, что происходит. Широкая ладонь захмелевшего МакКормика невзначай проходится по линиям женских тел. Виктор смотрит, как пальцы соприкасаются с оголённой кожей на спине очередной одноразовой мадам. Как она белозубо улыбается, как у неё под платьем поджимается живот. И никогда не может проконтролировать судорогу брезгливости на лице.

Вик не был ханжой, нихера подобного, нет. Раз на раз да приходилось, что он за компанию «лакомился» девочками, когда партнерские встречи кочевали из офисов в сауны. Так было проще закрепить деловые связи, и это неплохо помогало разгрузиться, если организм требовал. Мужское здоровье, все дела.

Да, порой с этим клинило мозг. Природа, мать её. Только вот клинило не на то, что надо. Не на простой позыв вызвать проститутку или угостить какую-нибудь одинокую дамочку коктейлем с трехзначным прайсом, а затем отвезти в апартаменты для обязательного продолжения вечера. В общем, в такие моменты Вик представлял, как пальцы доктора МакКормика могли бы касаться его. Сжимать манжеты пиджака, прежде чем стянуть его. Представлял, как эти пальцы забираются в расхлёбанный вырез его рубашки на груди или выдергивают её заправленную в брюки часть и скользят под ткань. Ну вот опять, чёрт подери.

Виктор сжимает руки в кулаки до белеющих костяшек, вдыхает поглубже, до затрепетавших ноздрей, чтобы в паху не тянуло. Ему нужно успокоиться, потому что что?

Потому что знает, что в отличие от всех одноразовых красоток, он хера с два получит.

Им-то ничего не стоит лечь на одну ночь под всемирно известного человека науки. Это работает как вечеринка в колледже: вы взрослее и серьезнее, нежели одержимые гормонами студенты, но нет никаких причин пасовать. Елейная отреставрированная улыбка напротив только располагает к такому решению.

И богач тоже может позволить себе проебаться и трахнуть чью-то женщину, но всё забудется сразу после того, как он прилюдно покается. Его простят, сбросив порыв на не так вставшие звёзды, на алкогольное опьянение, хоть на вспышку сексуальной озабоченности в Штатах. Зато если богач трахнет чьего-то мужа, брата или любого другого мужика — его не простят даже в самой лояльной исповедальне. Выволокут за шкварник из элиты и бросят на растерзание жёлтым газетам и голодному до скандалов обществу. И никто не прикроет тебе спину. Потому что поворачиваться спиной к тебе станет небезопасно. Вот так у успешных белых людей оно и работает. Всё просто.

Виктор знает правила успешных людей назубок и поэтому ему нужно успокоиться. Давай, приятель, вдох-выдох. Не смотри, как она что-то шепчет ему на ухо. У её платья слишком глубокое декольте: под ним определенно нет бюстгальтера. Не смотри. Почему не я? Хватит.

Он залпом глотает шампанское из бокала с подноса ближайшего официанта, кратко щурится от ощущения обожжённых алкоголем внутренностей и выходит на улицу, чтобы заказать себе такси до отеля. Вик выполнил свою обязанность: присутствовать на награждении, — и выполнил просьбу Кенни: не затаскивать никого в рынок НФТ на празднестве. Больше на вечере ему делать нечего.

В отель Кеннет возвращается глубоко за полночь, натраханный и сытый. В щелке приоткрытой двери вспыхивает свет на пару мгновений, когда он стягивает туфли и бросает на вешалку пиджак. Виктор ждёт, затаив дыхание. Скоро всё заканчивается: доктор МакКормик щелкает выключателем и тихо прикрывает дверь в свою комнату. Давящее на глотку сердцебиение отсчитывает минуту, две, а может и целый час, прежде чем Виктор выходит в коридор. Запах в прихожей мокрый, мускусный и терпкий. С оттенком дорогого табака и почти незаметным алкогольным амбре. Руки сами тянутся к небрежно заброшенному на крючки вешалки пиджаку. Уткнувшись в ткань лицом, Виктор втягивает запах едва слышно, но жадно и прикусывает щеку изнутри до крови, пока по позвонкам кроет волной мурашек. Натянутый поводок грозит переломать ему всю трахею вместе с шейными позвонками.

По возвращению в Южный Парк не проходит и недели, как на руках у Виктора появляется билет из Колорадо по причине взятого им отпуска. Кенни хватило бы оповещения в СМС-ке о таком редком явлении, но здесь, на его столе в рабочем кабинете, полноценное заявление, с датами, с подписью Виктора и пустой строчкой для подписи доктора МакКормика. Целое зашифрованное, мать его, послание. Кеннет разгадывает его ловко и без заминок, смотря сидящему напротив Виктору в глаза:

— Я могу составить тебе компанию, Вик. С младшей школы не был на Гавайях.

Вик ведет плечом, усмехается, но взгляд его раскосо бегает от листка до лица Кенни. Глазной протез не поспевает за зрячим глазом и от этого он выглядит ещё больше дезориентированным чужими словами.

— Кажется, ты ещё недавно проклинал всех вокруг, что тебя отрывают от работы, — говорит он.

— В жопу, — отмахивается Кеннет, механическим движением руки ставя подпись в заявлении Виктора. — Я оставлю лаборантам подробные планы действий. Уж недельку они смогут просуществовать сами по себе и не разгромить здесь ничего. А если не смогут — то вернусь первым самолетом.

На Гавайях в это время года оказывается особенно солнечно и сухо, поэтому первые дни они откисают на пляжах райских островов, как выброшенные на берег рыбы. Дряхленькие и старые, чтобы бить хвостом по волнам или охотиться за красотками в откровенных бикини. Так, максимум одобрительно помычат, оценивая проходящую мимо фигурку, а потом пойдут лениво разыгрывать в гольф или прохлаждаться в пляжном баре с бокалами чичи.

Гавайи — действительно хренов рай.

Здесь нет забот, которые в повседневной жизни вечно наступают на пятки. Здесь снимают местные достопримечательности и селфи на фоне океана, а не отдыхающих звёзд. Здесь вспоминаешь, что ты человек. Из плоти и крови. Такой же, как все остальные.

Ты наконец можешь позволить себе дышать полной грудью. Даже можешь позволить себе не следить за языком и нести полный бред под текилой под конец отдыха. О том, что о такой жизни ты всегда и мечтал; о том, что ваше партнерство выгодно во всех смыслах; о том, что, может, ваша дружба изжила себя и пора бы...

Виктор замолкает, обратив внимание, как за ним наблюдают исподлобья.

МакКормику хватает такта не сказать что-то вроде: я не грёбаный педик, Вик. Забудь ты уже те странности, что я творил в детстве. Столько лет прошло, ей богу.

Нет, он просто говорит:

— Не нужно, Вик.

Но думает об этом там громко, что его неозвученные слова жужжат у Виктора в ушах, стучат вместе с взбурлившей кровью и скачут по всей черепушке внутри. Жалят в мозг высоковольтным чистым током. Будто по башке шандарахнуло или солнечным ударом, или сразу шаровой молнией. Доверчиво протянутый поводок падает на землю.

— Забей, Кен, я перебрал, — отмазывается Вик. — Всё путем.

Это хреновая отговорка. Таким не отмахиваются. Нет, твою мать, такие люди, как вы, об этом изначально не заводят разговоров. Да в принципе такие вещи принято переводить в шутку или поскорее заминать. Так, как вы это делаете сейчас. Вы очень много заминаете друг о друге. Вы привыкли к этому почти так же, как к дыханию.

Кеннет закрывает глаза на то, чем чреваты способы зарабатывания денег Виктора, и на его явные отклонения при ежегодном психологическом обследовании, Виктор — на случайные половые связи Кеннета и излишне детские причины всех проектов, которые он спонсирует. Они прикрывают спины друг друга.

Они — коллеги и приятели.

Виктор говорит:

— Я отойду отлить.

И направляется в сторону бара с совсем другими намерениями.

Если под выпивкой тебя схреновит, то надо выпить еще — станет легче. Мозг под градусом думает иначе. Ты разгружаешься. Если зашлифовать парой дорожек кокаина, то шанс того, что внезапно проступившее спрячется обратно, повышается почти до сотни процентов. Всё в порядке. Было и будет. Да с кем не бывает, мать твою? Вы же взрослые люди. Вы сможете потом почесать друг с другом языками так, что нихера между вами после сегодняшнего не изменится. Ещё и поржёте с этого потом.

Всё путем, повторяет Вик своему взъерошенному после умывания отражению в зеркале сортира пляжного бара. Обмануть себя не получается. Не тогда, когда ошейник впивается в глотку шипами.

Вместе с двумя коктейлями в кокосовой скорлупе он выносит из заведения зип-лок с парой грамм.

В общем, в долгосрочной перспективе всегда были три безошибочных способа решения внутренней дилеммы: отработать возражение, продлить отпуск кокаиновым марафоном или удариться в трудоголизм.

Поскольку первое не светило, кокаин приелся ещё на Гавайях, то обратный самолет приземлил Виктора Хаоса в аэропорту Сан-Диего, а не в штате Колорадо. Не близко, чтобы его не отвлекали от рабочих дел, но и недостаточно далеко, чтобы не смочь сорваться при первой надобности в нём. Ко всему прочему, Виктор не любил работать «у себя дома»: всё-таки засушливое Колорадо было ему второй родиной и окроплять её кровью, чего невозможно было избежать со спецификой его методов, не хотелось. Хотя бы потому что этого не поощрял доктор МакКормик.

Я тебя понял, согласился тогда Вик, смотаюсь на пару дней в Виргинию. Прикрой меня, если что. На том они всё и порешили.

Кеннет редко желал знать, сколько людей осталось без крыши над головой и без единого цента на банковском счете при НФТшных налётах Виктора, редко вмешивался, но рано или поздно начинал маячить в письмах на почте и личной переписке на сотовом, когда начинало пахнуть жареным. Не слишком строго и вразумительно: в конце концов, ему стабильно приходил внушительный процент от куша на счёт корпорации. Это затыкало ему рот и успокаивало совесть, пока всё атлантическое побережье Штатов полыхало и стенало в агонии, ограбленное до нитки. Тем не менее, он всегда вытаскивал Виктора.

Не мог не вытащить. Вик верил в это, как в нерушимые десять заповедей Господни.

Когда спустя неделю его пребывания в Калифорнии ему поступает вечерний звонок от Кеннета, то он не вздрагивает. Это всё было ожидаемо — в этот раз он взялся за работу по полной, полиция подключилась быстро. Виктор снимает трубку с первого гудка.

— У тебя проблемы, — без фамильярностей оповещает Кеннет.

— Правда? — он выдыхает с тенью ухмылки, надавливая на прикрытые веки. — Что ж, ладно, тогда сворачиваюсь, днём уже буду в Южном Парке. Жди.

Виктор наливает на два пальца виски из мини-бара номера гостиницы. Проходит в зал, вытягиваясь на диване. Кожаная обивка тихонько поскрипывает под ним.

— Нет, Вик, — слышит он из трубки. — В этот раз всё серьёзно.

— Это насколько же?

Угроза вспыхивает на горизонте ядерным грибом, но пока не разгорается в сознании. Виктор знает Кеннета с тех сторон, с каких его не видят папарацци и благотворительные организации. Знает его методы решения проблем. Знает сроки их реализации и сроки затишья после зачистки улик. Несколько разрушенных кварталов Сан-Диего не переплюнут то, что он провернул в трипе от штата Мэн до Флориды. Не из такой передряги Виктор Хаос выкарабкивался с его помощью. Они справятся с этим препятствием.

— Они всё знают. У них на тебя целое досье, включающее все твои командировки в течение последних лет. В вечерних новостях был сюжет о тебе. Они пробили, где ты остановился, и они уже в пути с ордером на арест, — говорит Кеннет.

Вот дерьмо.

Виктору Хаосу кажется, будто ему разом перекрыли кислород, закупорив дыхательные пути пробкой. О нём был сюжет даже в соседнем штате. Значит, он уже был везде. Люди знают, кто он. Он сухо сглатывает, пригубив виски, но ком не проходит.

В какой же проеб он вмазался.

Как так вышло, чёрт возьми? Всё было под контролем. Где они с Кенни могли просчитаться? Всё было путем: у Виктора всегда было железное алиби или достаточное количество денег, чтобы подкупить полицию. Они вдвоём с доктором МакКормиком выбили зубы легавым Колорадо, чтобы те точно не укусили кормящую руку. Кто их подставил? В штате Калифорния узаконена смертная казнь. Откуда произошла утечка? Как же он влип.

Нет, это всё потом. Не время поддаваться эмоциям.

Виктор резко поднимается, проходит к окну в номере. Отодвигает занавеску и смотрит вниз. Полицейских машин пока нет и — слава Богу, — пока не слышно, как вой сирен прорезает ночной воздух. Значит, ещё есть время.

— Ты сможешь вытащить меня, Кен? — просто спрашивает он.

— Я уже связался с твоим адвокатом.

Ладонь нервным движением проходится по всему лицу, собирая проступившую испарину. Успокойся, Вик.

— Значит, не сможешь, — после заминки, ровно констатирует Виктор. Его голос не дрожит. Дрожат руки. — Ты помог им с этим?

В тишине по ту линию он считывает: да.

Считывает: я согласен с таким положением дел. Я этого хочу.

В грудной клетке печёт так, будто Виктору с маху зарядили прямо по солнышку. Он мог бы спросить, мол, зачем, почему сейчас, нахера МакКормику такие риски, но это... Не самое важное, что можно сказать сейчас. Нет, есть вещи важнее. Вещи повыше. Ближе к человечности.

Виктор крепче обнимает трубку пальцами. Сходит почти на интимный шёпот.

— Я не жалею о своем поведении на Гавайях, — говорит он. — Если это вынудило тебя так поступить, то...

— Ты не должен жалеть.

Виктор морщится. Успешные люди откровенничают только когда их секреты уже выставили на общее обозрение, но Кеннет мог не лгать хотя бы сейчас. Хотя бы ему. Почему не может отринуть эту сраную роль идеального человека сейчас? Я заслуживаю чёртовой искренности, хотелось проорать в трубку, говори со мной честно. Как в детстве.

Но Виктор ничего не говорит, потому что видит одну причину такого поведения доктора МакКормика: он согласился на прослушку от легавых, чтобы ослабить его бдительность. Боже. Что за бред. Никуда Виктор не собирается бежать, впопыхах натягивая брюки. Не теперь. Когда тебе не прикрывают спину — ты уходишь на дно. Вот и всё.

— Солжёшь мне по ещё одному поводу, Кен?

— Я слушаю.

Слушает, но хера с два слышит.

— Если суд приговорит меня к сроку, а не к смертной казни, то ты будешь приходить ко мне раз в полгода. И звонить каждые три месяца.

— Я буду приходить раз в полгода, — послушно повторяет за ним голос из трубки. Чётко и равнодушно. — И звонить каждые три месяца.

— Вот и славно.

— Не оказывай сопротивления, когда они придут за тобой, Баттерс.

Поводок ошейника натягивается, наконец схваченный и крепко намотанный на кулак. Виктор облегчённо прикрывает остро защипавшие глаза. Слышит будто со стороны свой резко севший голос:

— Хорошо, Кенни. Делай то, что задумал. Я буду тебя ждать.